- Фрэнк не был профессиональным логиком, - сказал Селдом, - на самом деле он никогда не принадлежал к числу математиков, которые печатают свои работы или участвуют в конференциях… Сразу после защиты диссертации он согласился на место в большой фирме, занимавшейся подбором персонала. Его работа заключалась в подготовке и проверке тестов для тех, кто претендовал на должности в самых разных сферах. Если говорить точнее, он занимался тестами, призванными определить интеллектуальный уровень кандидатов. Еще через несколько лет Фрэнку поручили оценивать еще и уровни выпускников колледжей средней ступени. Иными словами, всю свою жизнь он посвятил составлению логических серий элементарного типа, наподобие той, что я вам недавно показывал: имеется цепочка из трех символов, и надо добавить четвертый. Возможен и вариант с цифрами: даны, допустим, 2, 4, 8 - и надо решить, какой будет следующая цифра. Фрэнк был человеком методичным и одновременно одержимым. Ему нравилось проверять горы экзаменационных тестов - скрупулезно, один за другим. И он начал замечать кое-что очень и очень любопытное. Например, некто отлично сдает экзамены, и это дает основание написать в заключении - Фрэнк именно так и поступал, - что интеллектуальный уровень кандидата вполне отвечает самым высоким требованиям. Другие работы - их было подавляющее большинство, и Фрэнк называл их "обычным потоком" - содержали минимальное количество ошибок, но вполне ожидаемых и предсказуемых. Существовала еще и третья группа, неизменно самая малочисленная, и она-то больше всего интересовала Фрэнка. Результаты - почти блестящие, все ответы - верные, за исключением одного-единственного; и вот в чем фокус: в отличие от обычных ответов, в этом единственном случае ошибка на первый взгляд казалась абсолютно нелепой, иначе говоря, продолжение серии выбиралось вроде бы совершенно вслепую, случайно и не соответствовало никаким прогнозам. Фрэнку из чистого любопытства пришла в голову мысль попросить кандидатов из этой малочисленной прослойки объяснить свой выбор. Тут-то его и поджидал первый сюрприз. Ответы, которые он считал неправильными, на самом деле оказались вполне приемлемым и очень даже обоснованным продолжением серии, вот только объяснение получалось гораздо более сложным. Самое же поразительное заключалось в следующем: интеллект этой группы испытуемых отвергал элементарное решение, которое подразумевал Фрэнк, и если сравнить это с прыжками, то эта группа прыгала с трамплина, устремляясь гораздо дальше других. Образ трамплина тоже принадлежит Фрэнку; три символа или три цифры, изображенные на листе бумаги, для него соответствовали трем вбитым в доску гвоздям; такая аналогия подсказывала и первое объяснение: для интеллекта, мощно рвущегося вперед, естественнее найти далекое решение, а не то, что лежит рядом, прямо под ногами. Но, разумеется, это ставило под сомнение сами принципы разработок, которым он посвятил почти всю свою жизнь. Фрэнк почувствовал жуткую растерянность. Решение его "серийных" задач имело разные варианты, а никак не единственный; ответы, которые он до сих пор считал ошибочными, могли рассматриваться не только как альтернативные, но в некотором смысле даже как "естественные", и он не имел понятия, каким образом выявить, когда подобный ответ является результатом чистой случайности, а когда продолжение серии - плод работы исключительно развитого интеллекта, исключительного и мощного. Именно в тот момент Фрэнк навестил меня, и я вынужден был его огорчить.
- Парадокс Витгенштейна, "семейные подобия", - сказал я.
- Именно так. Ведь Фрэнк на практике, на реальном опыте, вновь открыл то, что Витгенштейн уже доказал в теории - доказал несколько десятилетий тому назад: невозможность установить некое единственное правило и "естественные" порядки. Серия 2, 4, 8 может быть продолжена цифрой 16, но и цифрой 10, или 2007; всегда найдется некое объяснение, некое правило, которое позволяет добавить в качестве четвертой составляющей любую цифру. Любое число, любое продолжение. Думаю, инспектор Питерсен не обрадуется, узнав об этом. А Фрэнка это едва не свело с ума. Ему к тому времени было уже за шестьдесят, но он проконсультировался у меня и отважно - словно опять вернулся в студенческие годы - ринулся в забытые пещеры, с которыми можно сравнить работы Витгенштейна. Но вы-то понимаете, что это такое - погружение в беспросветность Витгенштейна. В какой-то миг Фрэнк почувствовал себя на краю пропасти. Он понял, что нельзя доверять даже таблице умножения - даже правилам умножения на два. Через некоторое время Фрэнк снова явился ко мне, но уже с идеей, которая была очень близка той, что обдумывал я сам. Фрэнк, словно потерпевший кораблекрушение, ухватился за последнюю из плававших вокруг досок: я имею в виду статистические данные по его экспериментам. Он пришел к мысли, что результаты, выведенные Витгенштейном, - это все же теоретические результаты, они принадлежат платоническому миру, а вот конкретные люди могут мыслить несколько иначе. Ведь, в конце-то концов, те, кто дает атипичные ответы, составляют лишь ничтожную долю процента. И у Фрэнка появилось предположение, что, если подавляющее большинство ответов оказались равно вероятными и равно доказуемыми, видимо, либо есть что-то, изначально присущее человеческой психике, либо это результат игр типа "одобрение-неодобрение", в которых ученикам приходится участвовать в годы изучения символов, что приводит подавляющее большинство в одно и то же место - к ответу, который в человеческом понимании является вроде бы самым простым, самым чистым и самым приемлемым. В результате Фрэнк пришел к мысли - двигаясь по сути в том же направлении, в каком и я, - что речь идет о принципе, a priori эстетическом, и этот эстетический принцип служит фильтром, влияющим на конечный выбор всего нескольких - весьма немногих - вариантов, И тогда Фрэнк вознамерился дать определение тому, что он называл "нормальным умозаключением". Но путь для этого выбрал воистину необычный. Он начал посещать психиатрические лечебницы и подвергать своим тестам пациентов, перенесших лоботомию. Он фиксировал отдельные слова и символы, написанные людьми в сомнамбулическом состоянии, участвовал в сеансах гипноза. Особенно его привлекали те символы, которые пытаются передать больные, находящиеся практически в растительном состоянии. На самом деле он искал нечто, что по определению почти невозможно: исследовать то, что остается от разума, когда разум уже перестал бодрствовать. Как ему думалось, можно уловить некий, так сказать, тип движений либо остаточное возбуждение, которые соответствовали бы определенной бороздке мозга, либо соответствовали бы рутинному пути, проложенному в процессе обучения. Но теперь-то я уверен, что у Фрэнка уже тогда складывался совершенно чудовищный план. К тому времени врачи обнаружили у него рак - довольно агрессивную его разновидность, при которой болезнь сперва поражает ноги. Здесь его называют "раком дровосека", потому что врачам не остается ничего другого, как отсечь пациенту сначала ноги, потом руки… Я пришел навестить его после первой операции. Настроение у него было вполне приличным, в рамках, понятное дело, такой ситуации. Он показал мне книгу, которую ему подарил лечащий врач. Там, кроме прочего, были снимки черепных коробок, частично пораженных в результате всякого рода несчастных случаев, или попыток самоубийства, или, допустим, удара битой. Разумеется, имелись там и подробнейшие медицинские комментарии. Потом он с таинственным видом показал мне страницу с изображением левого полушария мозга с осколком теменной кости, поврежденной пулей, и предложил прочесть текст под снимком. Самоубийца был почти в полной коме, но его правая рука, говорилось в книге, еще в течение целого месяца продолжала рисовать странные символы. Потом Фрэнк объяснил мне, что, посещая больницы, он обнаружил тесную связь между типом символов, которые удавалось зафиксировать, и характером прежней деятельности пациента. Фрэнк был до крайности робок и застенчив. Он сказал мне - и это было единственное признание личного характера, - что, к сожалению, ему так и не удалось жениться. С печальной улыбкой он добавил, что немного успел сделать за свою жизнь, хотя вот уже почти сорок лет занимается исключительно логическими символами, изучает их. И в итоге пришел к абсолютному убеждению, что трудно найти более подходящий для задуманного им эксперимента объект, чем он сам. В символах, которые он станет изображать, каким-то образом можно будет прочесть то, что он ищет. В любом случае он не намерен дожидаться, пока врачи явятся за его второй ногой. Ему предстояло решить последнюю задачу - каким-то образом получить гарантию того, что пуля не нанесет смертельной раны и осколки кости не повредят участки мозга, управляющие движением. А я, надо добавить, очень полюбил Фрэнка за эти годы. И, естественно, сказал, что в таком деле я ему не помощник. Тогда он спросил: а если он справится с задуманным сам, смогу ли я приходить сюда и читать символы?
И тут мы с Селдомом одновременно заметили, как рука судорожно сжала карандаш, словно по ней прошел электрический ток. Я с испугом и не отрываясь следил за медленными и неуклюжими скачками карандаша, царапающего бумагу. Но Селдом, казалось, не придал происходящему никакого значения.
- В это время он обычно начинает писать, - сказал он, не понижая голоса, - и пишет почти всю ночь. Фрэнк был по-настоящему умным человеком и сумел-таки в конце концов найти решение. Обычный пистолет, например мелкого калибра, допускает слишком большую вероятность ошибки. Фрэнк искал такое оружие, которое проникло бы в мозг чисто - вроде маленького гарпуна. В палате, где он лежал, тогда делали мелкий ремонт, и, насколько я понимаю, идею ему подал один из рабочих, с которым он беседовал о разных инструментах. В результате Фрэнк воспользовался строительным пистолетом.
Я наклонился, пытаясь разглядеть неровные линии, которые появлялись на бумаге.
- Почерк с каждым днем становится все непонятнее, - заметил Селдом, - но до недавнего времени буквы можно было прекрасно разобрать. На самом деле речь идет всего о четырех буквах. Он пишет их снова и снова. Четыре буквы, составляющие имя. За все эти годы Фрэнк ни разу не изобразил ни одного символа, ни одной цифры. Единственное, что пишет Фрэнк, пишет без конца - это имя женщины.
Глава 10
- Давайте выйдем на минутку на галерею; я хочу покурить, - сказал Селдом.
Он вырвал из блокнота листок, на котором только что писал Фрэнк, и, едва взглянув на него, швырнул в урну. Мы молча вышли из палаты и направились по коридору в сторону открытой стеклянной двери. К нам медленно приближался санитар. Он толкал каталку. Когда он поравнялся с нами, я заметил, что лежащий там человек с головой накрыт простыней. Наружу высовывалась лишь одна рука; и с запястья свисала карточка с именем. А еще я успел разобрать какие-то цифры в самом низу - наверное, час смерти. Санитар очень умело, с ловкостью повара-виртуоза из пиццерии, развернул каталку и направил в узкую стеклянную дверь.
- Там морг? - спросил я.
- Нет, - ответил Селдом. - На каждом этаже имеется такое же помещение. Когда кто-то из пациентов умирает, покойника стараются как можно быстрее увезти из палаты. Кроме всего прочего, и ради того, чтобы освободить койку. Главный врач этого этажа или отделения является сюда и выписывает свидетельство о смерти, оформляет другие бумаги… И только потом тело направляют в больничный морг, который расположен в подвальном помещении. - Селдом мотнул подбородком в сторону палаты Фрэнка. - Я хочу еще немного побыть с ним, составить ему, если можно так выразиться, компанию. Это хорошее место для размышлений, вернее, это место годится для размышлений не хуже любого другого. Но я почти уверен, что вам не терпится заглянуть в рентгеновский кабинет, - вдруг добавил он с улыбкой и, когда увидел изумление на моем лице, улыбнулся еще шире. - Ведь на самом деле Оксфорд - всего лишь маленькая деревня. Мои поздравления! Лорна - отличная девушка. Я познакомился с ней в пору выздоровления и перечитал большую часть ее детективов. Вы уже видели библиотеку Лорны? - И он высоко поднял брови, выражая таким образом свое восхищение. - Я никогда не встречал человека, столь пылко увлеченного разного рода криминальными историями. Итак, вам на последний этаж, поднимитесь на этом лифте, а там направо.
Лифт полз вверх с глухим резиновым шелестом. Потом я попал в настоящий лабиринт из коридоров и двигался вперед, ориентируясь по стрелкам, которые указывали путь к рентгеновскому кабинету. Наконец я наткнулся на комнату ожидания, где сидел только один мужчина, рассеянно глядевший в пространство; на коленях у него лежала книга, которая, казалось, мало его интересовала. За большим стеклянным окном я сразу увидел Лорну в больничной форме; она наклонилась над каталкой, словно объясняя ребенку суть будущей процедуры. Я сделал шаг к стеклу, но не решился дать о себе знать. Лорна устроила рядом с подушкой плюшевого мишку. На каталке лежала очень бледная девчушка лет семи с испуганными, но внимательными глазами; по подушке рассыпались длинные кудри. Лорна еще что-то сказала, и девочка крепко обняла медвежонка. Я дважды легонько ударил по стеклу; Лорна подняла глаза, посмотрела в мою сторону, изумленно засмеялась и что-то воскликнула, но слов я через стекло не разобрал. Она жестом показала мне на расположенную чуть поодаль дверь, потом снова заговорила с девочкой, изобразив взмах невидимой ракеткой: мол, я ее партнер по теннису. Потом Лорна приоткрыла дверь, быстро чмокнула меня и попросила немного подождать.
Я вернулся в комнату ожидания. Мужчина занялся наконец своей книгой. Он давно не брился, и глаза у него покраснели, словно ему вот уже много ночей не довелось сомкнуть глаз. Я с некоторым изумлением прочел название книги - "От пифагорейцев до Иисуса". Мужчина внезапно опустил книгу на колени, и наши взгляды пересеклись.
- Извините, - сказал я, - меня заинтриговало название. Вы математик?
- Нет, - ответил он, - но раз вас привлекло название, значит, вы-то уж точно математик.
Я улыбнулся и кивнул, а мужчина посмотрел на меня так пристально, что я даже смутился.
- Я читаю ее от конца к началу, - вновь заговорил он. - И мне хочется знать, как все это заваривалось. - Он снова вперил в меня свой почти что безумный взгляд. - И тут есть чему подивиться. Например, догадайтесь, сколько сект, сколько разных религиозных объединений существовало во времена Христа?
Я решил, что вежливость требует, чтобы я назвал очень небольшое число. Но мужчина, не дав мне ответить, продолжил:
- Десятки и десятки: назаряне, акары, симониане и так далее. Петр с его апостолами составляли всего лишь крошечную группку. Одну из сотен. И все могло бы повернуться совсем иначе. Они не были самыми многочисленными, не были самыми влиятельными, не были самыми прогрессивными. Но им хватило смекалки, чтобы выделиться, возвыситься над прочими. Всего одна идея, пробный камень, чтобы преследовать и уничтожать противников - и в итоге обойти всех, всех… Ведь те говорили только о воскрешении души, а они пообещали еще и возрождение плоти. Возвращение к жизни со своим собственным телом. Мысль казалась абсурдной и была примитивной для той поры. Христос, восстающий из гроба в третий день… Он просит, чтобы его потрогали, и ест печеную рыбу. Но что происходило с Христом в те сорок дней, пока длилось возвращение?
В его хриплом голосе звучала неуемная пылкость новообращенного. Правда, такое свойственно и самоучкам. Он чуть наклонился в мою сторону, и я почувствовал резкий и кислый запах, шедший от его мятой рубашки. Я невольно сделал шаг назад, но было трудно спастись от пристального взгляда. Я опять беспомощно развел руками, словно признаваясь в полном своем невежестве.
- Вот-вот… Вы не знаете, и я не знаю, и никто не знает. Тайна. Он только и сделал, что дал себя потрогать и указал на Петра как на своего преемника на земле. То есть для Петра все сложилось просто на редкость удачно. А? Представьте себе, что до той поры тела умерших заворачивали, пеленали - и все. Никому в голову не приходило заботиться о сохранении тела. Ведь тело - это, в конце концов, то, что разные религии считали самой слабой, самой эфемерной частью человека, частью, подвластной греху. Иначе говоря, от тех времен нас отделяют деревянные ящики, то есть гробы… Разве я не прав? Целый мир, состоящий из гробов, находится под нашим миром. В окрестностях каждого города - еще один город, подземный, длинные ряды гробов, закрытых гробов… Потрясающе, да? Но ведь все мы отлично знаем, что происходит внутри этих гробов. В первые двадцать четыре часа, следом за rigor mortis, начинается обезвоживание. Кровь перестает разносить кислород, роговица теряет прозрачность, радужная оболочка и зрачок деформируются, кожа сморщивается. На вторые сутки усиливается процесс разложения содержимого толстой кишки, на трупе появляются первые зеленоватые пятна. Внутренние органы больше не выполняют свои функции, ткани распадаются. Третьи сутки: разложение продолжается, живот вздувается от газов, и мраморная зелень распространяется по всему телу. От тела исходит резкий запах - запах бифштекса, надолго вынутого из холодильника… Начинается пир трупной фауны и насекомых-некрофагов. Каждый из этих процессов, каждый этап перехода одной энергии в другую, необратим, уже невозможно восстановить ни одной жизненной функции. Иначе говоря, по прошествии трех дней Христос представлял собой нечто чудовищное, зловонное и слепое, и подняться на ноги он никак бы не смог. Вот она правда. Но кому нужна правда? Скажите, кому? Вы только что видели мою дочь. - Тон его внезапно сделался беспомощным и очень печальным. - Ей нужно сделать пересадку легкого. Мы уже целый год ждем донорское легкое, она занесена в национальный список самых срочных операций. И жить ей осталось не больше месяца, не больше тридцати дней… У нас дважды появлялся шанс. Дважды я просил, умолял… Но оба раза пришлось иметь дело с христианскими семьями, и они предпочли по-христиански похоронить своих детей. - Он снова посмотрел на меня, и вид у него был затравленный. - Знаете, ведь британские законы запрещают пересаживать детям органы родителей, если родители покончили жизнь самоубийством. Вот почему, - сказал он, постукивая пальцем по книге, - иногда бывает так интересно заглянуть в начало всего. У древних были совсем другие представления о пересадке органов, достаточно вспомнить теорию пифагорейцев о переселении душ…
Мужчина внезапно замолчал и встал. Дверь открылась, и Лорна вывезла каталку. Казалось, девочка заснула. Мужчина обменялся парой слов с Лорной и теперь уже сам повез каталку по коридору в палату. Лорна с загадочной улыбкой ждала, пока я к ней подойду. Она стояла, держа обе руки в карманах, так что халат из очень тонкой ткани красиво обтягивал грудь.
- Вот так сюрприз! Как это тебе пришло в голову сюда заглянуть?
- Захотелось увидеть тебя в медицинском халате, в роли медсестры, - ответил я.
Она очень соблазнительно развела руки, словно собиралась повернуться вокруг своей оси, демонстрируя мне себя, и я поцеловал ее - но только один раз.
- Есть какие-нибудь новости? - спросила Лорна, и ее глаза от любопытства сделались совсем круглыми.
- Ни одного нового преступления, - ответил я. - Мы только что побывали на втором этаже, Селдом водил меня в палату к Фрэнку Калмэну.