– Битком. Помилуй Бог, чего тут только нет! И револьверы, и пистолеты, и винтовки, и ножи, и кинжалы.
– Но, ради Бога, Иван Дмитриевич, для чего же вам такой арсенал? Что вы будете с ним делать?
– На этот вопрос я пока позволю себе вам не ответить, ибо я еще не в курсе дела. Вот когда я ознакомлюсь на месте…
Губернатор качал головой.
Вечером в каюте происходило совещание.
– Скоро, Григорий Григорьевич, нам придется расстаться с вами, а поэтому я должен преподать вам несколько инструкций.
Губернатор уселся против Путилина с торжественным и глубокомысленным видом.
– Итак, я с доктором высаживаюсь на пристани Вознесения.
Путилин разложил перед собой план, сделанный им собственноручно, и еще несколько листов бумаги.
– Вы следуете дальше. Тотчас по прибытии в вашу резиденцию, вы потрудитесь дать в Каргополь телеграмму следующего содержания. Пишите, ваше превосходительство.
Путилин походил в эту минуту на главнокомандующего.
Губернатор приготовился писать.
"Конфиденциально. Через двое суток отправляйте всю задержанную по моему приказанию ценную почту обычным трактом. Везти ее должны только двое: почтальон и ямщик. Конвоем возьмите четырех казаков. Старшему казаку преподайте следующие мои приказания-распоряжения, которые он должен исполнить с величайшей точностью: 1) почта должна остановиться в тридцати верстах, не доезжая села Бараны на последней почтовой станции; казаки должны всячески стараться скрыть то обстоятельство, что они конвоируют почту; 2) почта не должна трогаться в путь до тех пор, пока не явятся на почтовую станцию два лица. Эти лица – начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции генерал Путилин и его друг. Казакам это должно стать известным. С момента появления Путилина (он сохраняет строжайшее инкогнито) казаки и все иные поступают под его команду и обязаны исполнять все его приказания. Олонецкий губернатор Григорьев".
– Написали?
– Написал. Фу-у, ну и телеграммища! – вздохнул с облегчением губернатор, привыкший только "подписываться" под бумагами.
– Да, длинненькая, – усмехнулся Путилин.
– Честное слово, Иван Дмитриевич, я ровно ничего не понимаю! – продолжал Григорьев.
– Ничего, это не беда; может быть, скоро поймете… Ну-с, а теперь, ваше превосходительство, оставьте нас наедине на полчасика с доктором. Ровно через полчаса я вас попрошу пожаловать сюда в каюту.
Губернатор, вид которого был чрезвычайно комично растерянный, покинул каюту.
"Ну что это такое?!" Высадка. Новая покупка Путилина
С поразительной быстротой распаковал Путилин один из коробов и вынул оттуда охапку каких-то одежд.
– Живо одевайся! – бросил он мне, начиная переодеваться сам.
– Что это за одеяние, Иван Дмитриевич? – взмолился я.
– Весьма приличный костюм деревенских фургонщиков, любезный доктор. – Платье свое прячь сюда. Торопись. Мне надо еще чуть-чуть пройтись по твоей физиономии.
Делать было нечего, я лихорадочно оделся в костюм фургонщика, действительно, весьма приличный, и вскоре началась операция с моим лицом, правда, не особенно сложная, ибо Путилин, как он заявил, желал только "затушевать черты интеллигентности".
Над собой он работал еще менее.
Несколько быстрых, гениальных по ловкости гримировки мазков – и предо мной стоял совсем незнакомый мне человек. Загорелое лицо: совсем другая, "простонародная" борода, согбенные плечи.
Путилин вновь упаковал короб и с усмешкой поглядел на часы (не на свои – золотой хронометр, а на простые серебряные с такой же цепью).
– Скоро должен пожаловать его превосходительство… Гм… Бедный губернатор! Ему будет памятно знакомство со мной.
– Я думаю! – улыбнулся и я.
Прошло около пяти минут.
В дверь каюты постучались.
– Войдите! – каким-то чужим, не своим голосом крикнул Путилин.
Дверь каюты открылась, и на пороге предстала бюрократическая фигура Григорьева.
При виде нас, то есть вернее не нас, а двух фургонщиков-торгашей, сильнейшее изумление отразилось на его лице.
Он, сделав шаг назад, пробормотал:
– Позвольте, я, кажется, ошибся каютой.
– Никак нет-с, ваше превосходительство, – ответил Путилин.
– Кто вы такие, любезные?
– Мы есмы, ваше превосходительство!..
– Но тут, в этой каюте, находились два господина! – воскликнул губернатор.
– А теперь мы заместо их, – продолжал Путилин.
– Куда же делись те господа?
– А никуда. Они тут же и находятся.
– Что за черт! – загремел губернатор, побагровев от досады, бешенства. – Кто вы такие, спрашиваю я вас? Что вы меня морочите?!
– Кто мы-с будем? Путилин и его друг – доктор.
Губернатор вытаращил глаза, точно видя перед собой привидение, и из его рта вырвалось только одно:
– Ну что это такое?!
Путилин подошел и ласково полуобнял губернатора.
– Удивляетесь? Ха-ха-ха! Для вас это диковинка, Григорий Григорьевич, а доктор привык к моим чудачествам, к моим волшебным метаморфозам. В таком ли еще виде являлся я!..
– Но для чего же это превращение, дорогой Иван Дмитриевич?
– Будьте уверены, что так надо.
За беседой время пролетело незаметно.
Пароход приблизился к пристани Вознесения.
– Ну, до свидания, Григорий Григорьевич! – начал прощаться с губернатором Путилин.
– Храни вас Бог, господа!.. Я страшно беспокоюсь за вас.
– А эти короба? Ведь в них целый арсенал!.. – улыбнулся Путилин.
…Вот и пристань.
Было три часа, когда мы высадились с парохода.
На горе красиво-прихотливо раскинулся большой, богатый поселок.
– Слышь, мил человек, не поможешь ли доставить пожитки наши на постоялый двор? – обратился Путилин-фургонщик к одному из пристанских служащих. – Я с товарищем отблагодарим тебя.
Тот охотно согласился, и вскоре мы уже находились на постоялом дворе. Нас приняли там более чем приветливо, очевидно, наши костюмы "купцов-фургонщиков" и наша кладь внушали большое уважение к нашим персонам. За незатейливой, но обильной закуской Путилин обратился к рыжему содержателю постоялого двора:
– А что, любезный друг-хозяин, нельзя ли примерно, покупочку одну у вас произвести?
– Какую такую?
– Лошадку да тележку.
– О-о! А для чего это вам требуется? – спросил он с видом еще большего почтения.
– Вот изволишь ли видеть, мил человек, как сам догадаться можешь, – люди мы торговые, фургонщики-коробейнички. Облюбовали мы сторонку вашу, хотим счастья попробовать.
– Доброе дело! – крякнул содержатель постоялого двора.
– Смекаешь? Теперь и рассуди, ну какие же фургонщики без лошадки да без тележки? Не на себе же кладь десятки, сотни верст тащить? Так ведь?
– Оно точно…
– Так вот, схлопочи ты нам, милчеловек, сие потребное. Может, не имеешь ли сам на продажу чего подходящего? Ишь у тебя, помилуй Бог, хозяйство какое огромное!
Через час дело было слажено. В нашем распоряжении оказались отличная, сильная лошадь и удобная, просторная телега.
Село бараны. Коробейники. Ночлег
Я не буду рассказывать вам о нашем путешествии по тракту до села Бараны, так как оно, помимо новизны для нас, не ознаменовалось ничем особенно выдающимся.
– Ну-ну! – кряхтел я, сотрясаясь на телеге. – Могу сказать: побили мы рекорд, Иван Дмитриевич, всех наших прежних похождений. В глухом чужом краю… в какую-то неведомую даль… Бр-р!.
– Я предупреждал тебя. Не надо было ехать со мной.
Скоро ли, долго ли, но мы прибыли, наконец, в тот пункт, куда стремился мой знаменитый друг, – в село Бараны.
Это было большое, зажиточное село, типичное для северного края и мало походящее на села наших средних, внутренних губерний.
Бревенчатые двухэтажные избы-дома, одни – побогаче, понаряднее, другие – поскромнее приятно ласкали глаз солидностью постройки, чистотой, опрятностью. Чувствовалось, что тут, на севере, люди живут домовитее. Улицы кишели народом.
Как потом оказалось, мы угодили на храмовой престольный праздник.
Несмотря, однако, на большое оживление, царившее в селе, наше появление было сразу замечено многими.
"Кто такие? Что за люди?" – посыпались вопросы.
– Эх! – лихо, старчески, тряс головой Путилин. – Коробейнички мы добрые, фургонщики-тароватые! Припожаловали мы к вам, хозяева честные, с товаром замечательным, с товаром питерским! По копейке сами брали, по грошу продавать будем! Ситцы-миткали, сережки-брошки, румяна-помада, красься – не надо! Выходите, красавицы-молодушки, потешьте ваши душки! Ой, старый Дмитрия приехал!
Весть о нашем приезде с быстротой молнии разнеслась по всему селу.
"фургонщики приехали! Коробейники!" – послышалось со всех сторон.
Скоро мы были окружены порядочной толпой баб, девок, мужиков, парней и ребятишек.
– Поздновато как будто торг начинать. Ась? – обратился Путилин к толпе.
– Известно дело, завтра уж, – послышались голоса мужиков.
Но иначе взглянули на это бабы: они просили хоть глазом поглядеть, что за товар у фургонщика.
Путилин распаковал один короб.
В числе баб, толпящихся у нашей повозки, невольно бросались в глаза фигуры высокой пожилой бабы с отвратительно злобным лицом и стоявшей рядом с ней красавицы-молодухи. Обе они были одеты не только франтовато, но и богато.
Подобно другим, они заглянули в товары.
– Купить нечто платок этот шелковый? – обратилась молодуха к пожилой бабе.
– Что же, покупай, – низким голосом, почти басом, ответила та.
Сторговались в цене. Молодуха вынула из кошелька новенькую двадцатипятирублевку и протянула ее Путилину.
– Ладно, красотка, может, завтра еще что купишь, заодно отдашь, – проговорил Путилин и вдруг обратился к угрюмой пожилой бабе: – А что, хозяюшка, нельзя ли нам ночлега у вас испросить? Я бы заплатил аль товаром угодил?
– А почему ко мне за ночлегом просишься? – исподлобья сверкнула она своими злыми глазами.
– Да потому, хозяюшка, что видать, что вы люди зажиточные, ну, значит, и помещение у вас не стеснительное, да и насчет снеди также…
Короче говоря, минут через двадцать мы находились под кровом этой богатейки.
Дом действительно был – по деревне – важный. Огромный двор был набит всякой скотиной, особенно много было отличных лошадей.
– Охо-хо-хо, и домовито же, храни вас Бог, живете вы! – широко улыбался Путилин.
Семья оказалась весьма обширная. Сам хозяин, высокий здоровенный рыжий мужик лет шестидесяти двух – Семен Артемьев; жена его Матрена (эта самая хмурая женщина с отталкивающим лицом); сын – лихой, разбитной парень, женатый на красавице-молодухе, купившей у нас шелковый платок; брат хозяина, помоложе его лет на десять, какие-то два старика, несколько ребятишек и двое работников.
Я, следивший за Путилиным, заметил, с каким вниманием он осматривает внутренность двора Артемьевых.
Стали ужинать. Ужин был и сытный, и весьма обильный, сдобренный изрядным количеством водки и пива.
Хозяин, здорово хвативший, расспрашивал нас о том, кто мы, откуда… Путилин врал артистически.
– А скажите, хозяин, правду бают, будто тракт ваш опасен стал для проезжающих?
– Как так?
– Да, говорят, шалят у вас… почту грабят… почтальонов и ямщиков убивают…
Хозяина передернуло.
– А вы, купец, откуда про это прослышали? – вмешалась хозяйка, бросая на мужа быстрый взгляд.
– А как сюда к вам ехали, предупреждали нас: "Смотрите, дескать, в оба, а то разбойники шалят здесь. Люди вы торговые, подкараулить вас могут и убить", – продолжал Путилин.
– Это действительно, есть тот грех, – после молчания ответил хозяин. – Еще недавно почту тут обокрали.
– Неподалеку отсюда?
– Чего далеко! В двенадцати верстах от нашего села.
– Храни Господи! – воскликнул Путилин в притворном страхе. – Экое злодейство! Как же это я пойду с товарищем по тракту вашему? А вдруг да и нас – того… прихлопнут?..
– Не боись, не тронут!.. – криво усмехнулся хозяин.
– А почему? – быстро спросил Путилин.
– Овчинка выделки не стоит, миляга, вот почему. Разве вы такие большие деньжища с собой везете?..
– Мели! – злобно крикнула хозяйка, с бешенством глядя на своего захмелевшего мужа. – Сам не знаешь, что болтаешь. Известно дело, они люди торговые, опаску должны иметь… Ну, неча рассусоливать, пора спать ложиться!
– И то правда: спать охотка! – поддержала свекровь молодуха.
Нам отвели спать в "летнике", где на полу были разосланы пуховые перины.
Мы остались одни.
– Спи, доктор, а я немного пободрствую, – шепнул мне Путилин.
– Что же ты будешь делать, Иван Дмитриевич?
– А вот когда все заснут, я погуляю по двору.
– Зачем? – удивленно спросил я.
– Пахнет там нехорошо, – уклончиво ответил он.
– Пахнет? Чем пахнет? – продолжал я.
– Смертью, мой друг, смертью.
Я вздрогнул. Все это непонятное и странное для меня путешествие, эта до дикости необычайная обстановка взвинтили мои нервы.
Я скоро погрузился в глубокий сон под за душу хватающее завывание дворового пса.
Страшная находка. Следующий день
Стояла трепетно-белая северная ночь. Там, на востоке, уже узкой полоской загоралась румяная заря.
Дом Артемьевых был погружен в глубокий сон. Тихо, крадучись, вышел из "летника" Путилин и неслышно скользнул во двор.
– Помилуй Бог, – шептал он, – я не мог ошибиться насчет этого ужасного запаха… Он заглушает все, все…
В углу обширного двора на железной цепи бешено рвалась и металась дворовая собака.
– У-у-у! – проносился по двору ее заунывный вой.
Путилин смело пошел к собаке.
– Ну-ну, дурак, с цепи хочешь? Сейчас, сейчас я тебя спущу, – ласково обратился он к псу.
Странное дело: злющий, здоровый пес при приближении незнакомого ему человека не обнаружил ни страха, ни злобы. Наоборот, он радостно взвизгивал, словно просил, чтобы его скорее спустили с цепи.
Путилин погладил собаку по голове, а затем ловко снял с нее ошейник.
– Ну, помогай, голубчик! – прошептал он. Ворча и тихо повизгивая, пес устремился к маленькому сарайчику, сложенному из толстого сруба. Подбежав к двери, он поднял голову и опять протяжно-заунывно завыл. Он принялся яростно, с ожесточением скрести лапами о дверь сарайчика.
– Я не ошибся! – тихо, но вслух произнес Путилин. – У нас с тобой, дружище, одинаковый нюх.
Дверь сарая была заперта на плохонький железный замок, болтавшийся на двух кольцах.
Великий сыщик выпрямился и насторожился.
Все было тихо. Глубоким сном спали "богатеи" села Бараны.
– Все равно… все равно… так или этак, – прошептал Путилин и быстрым движением вывинтил кольца, на которых висел замок.
Первым в темный сарайчик ринулся пес, за ним вошел Путилин.
Ужасный, отвратительный смрад ударил ему в лицо.
Это был настолько тяжелый запах, что он пошатнулся даже.
– Брр! Какой ужас!.. – вырвалось у него.
Он зажег свой потайной фонарь и огляделся. Сарай был набит разной рухлядью, вещами, которые, очевидно, хозяева не считали нужным держать в доме. Тут были какие-то поломанные сундуки с отвалившимися крышками, узлы с каким-то тряпьем, старые бадейки.
Середина сарая – земляной пол. И вот в нем-то только на половину был закопан труп мужчины. Голова и туловище до живота, предавшись уже полному разложению, представляли страшную картину.
Как ни было страшно и отвратительно это зрелище, Путилин низко склонился над трупом, отгоняя ласково собаку.
Он долго всматривался в него, потом встал, перекрестился и тихо пробормотал:
– Вовремя, вовремя я приехал…
С величайшим трудом ему удалось опять, замкнув сарай, посадить собаку на цепь: она не давалась и укусила его за большой палец правой руки.
…Я проснулся. Во дворе кричали петухи и их звонкое ку-ка-ре-ку смешивалось с ржанием лошадей, с мычанием коров и блеянием овец.
– Проснулся? Хорошо выспался? – услышал я около себя голос моего знаменитого друга.
Передо мной, когда я приподнялся с перины, стоял Путилин.
Он перевязывал палец и был бледен, утомлен.
– Что с тобой? – воскликнул я в испуге, вскакивая. – Что с твоей рукой?..
– Ничего особенного. Собака укусила.
– Когда ты вернулся? Ты спал? Что ты делал? Отчего ты так бледен? – засыпал я вопросами Путилина.
Он усмехнулся печальной улыбкой и ответил мне фразой, смысл которой я не мог тогда понять:
– Бледность лучше зеленоватой синевы, доктор. – Он поглядел на часы.
– Шесть минут шестого. Фургонщикам пора вставать. Одевайся. Хозяева уже подымаются.
Через полчаса мы сидели за огромным пузатым самоваром.
Хозяин опохмелялся. Его лицо было опухшее, сине-багрового цвета.
– Ну, как почивали, купец хороший? – хрипло обратился он к Путилину.
– Плохо, хозяин. Собака всю ночь выла. И так-то заунывно…
– На то и пес, чтоб лаять да выть, – сухо отрезала хозяйка.
– Это справедливо, – поддакнул Путилин.
– Что же, любезный друг: торговать будешь у нас? – продолжал хозяин.
– А то как же? Скоро начну. А потом, к вечерку, и дальше в путь двинемся.
И весь день мы торговали.
Торговля шла на славу. Почти все, что было, пошло по хорошей цене.
– Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я с удовольствием сделался бы деревенским фургонщиком! – тихо прошептал мне мой великий друг.
Особенно выгодной покупательницей оказалась молодуха Артемьева.
– Ох ты, раскрасавица моя! – подбивал ее Путилин. – Еще на синенькую разорись! Ишь у тебя какие денежки новенькие!
– Сама работала! – задорно отвечала молодуха.
– А не свекор с муженьком твоим?
Я заметил случайно, как побледнела при этом молодая женщина.
Вечером мы распростились с нашими хозяевами и со всем селом Бараны.
– Так не страшно ехать-то нам? – опять спросил Путилин самого Артемьева.
– Не боись… Никто вас не съест, – хмуро ответил он.
Мы тронулись в путь.
На почтовой станции
Потянулось однообразное, прямое, как стрела, шоссе, с его неизбежными верстовыми столбами.
Путилин был невозмутимо спокоен, а я, каюсь, испытывал и тревогу, и недоумение.
– Скажи на милость, Иван Дмитриевич, куда это мы устремляемся с тобой?
– Все прямо, – последовал лаконический ответ.
Мы проехали с час с чем-то, сделав двенадцать верст. Путилин круто остановил лошадь.
– Смотри, доктор, вот то знаменитое место, где произошло ограбление почты.
Налево возвышался высокий длинный пригорок, по краю которого тянулся перелесок из могучих высоких сосен. На желтом фоне песка эти сосны выделялись особенно рельефно.
С правой стороны тянулся довольно глубокий и длинный овраг, густо поросший кустарником.
Чем-то бесконечно тоскливым, унылым веяло от этой местности, и чувство ноющей тоски невольно закралось в мою душу.
– Подержи лошадь, я спущусь в обрыв, – сказал Путилин и быстро скрылся в овраге.
Пробыл он там с полчаса.