Я силюсь не думать об Иветте и каждые пять минут спрашиваю себя, чем сейчас "они" занимаются. Пошли в дешевый дансинг – она обожает такие заведения, где я, несмотря ни на что, был бы не к месту? Или предпочли народную танцульку на Монмартре, где собираются машинистки и продавцы универмагов?
Завтра, если я спрошу, она мне это скажет. Или, может быть, они едят кислую капусту в пивной?
А может, уже вернулись?
Я с нетерпением жду возвращения жены, чтобы пойти лечь спать. Думаю о мэтре Андрие, который, может быть, так же вот ждал у себя в кабинете, где по привычке начиная с осени сидел спиной к горящему камину.
Я не собираюсь ни ехать в Швейцарию, ни идти на прогулку в горы. Мы с ним – разные случаи. В мире все по-разному. Две жизни, две ситуации никогда не бывают одинаковы, но мысль об особой отмеченности некой печатью становится у меня все навязчивей.
Я давно не устраивал себе каникул. Я устал. Хотя Вивиана старше меня, она живет в таком темпе, который вызывает у меня одышку.
Я вызову Пемаля, пусть осмотрит меня. Он пропишет мне новые лекарства и напомнит, что у мужчин, как и у женщин, бывает вторая молодость.
По его мнению, у меня сейчас именно такой период.
– Дождитесь пятидесяти лет и сами убедитесь, что стали моложе и сильнее, чем теперь,
Ему шестьдесят, но визиты он начинает в восемь утра, а если были ночные вызовы, то и раньше.
Настроение у доктора всегда ровное, на губах лукавая улыбка, словно ему забавно видеть, как люди беспокоятся о своем здоровье.
Лифт идет вверх и останавливается этажом выше.
Вернулась моя жена.
Глава 4
Воскресенье 11 ноября 10 утра.
Возвратясь нынче утром около половины девятого, я принял две таблетки фенобарбитала и лег в постель, но снотворное не возымело никакого действия, и в, конце концов я предпочел встать. Принял холодный душ, спустился в кабинет и, прежде чем сесть, проверил, не расхаживает ли он по тротуару.
В конечном счете бюро погоды оказалось право. Ветер улегся, небо блестит как – новенькое, мороз кусается, спешащие к мессе люди, засунув руки в карманы, постукивают каблуками по мостовой. Под мостом Мари моих клошаров не видно, и я гадаю, то ли они, перебрались в другое место, то ли подошла, их очередь ночевать на барже Армии спасения.
Прошлую ночь, услышав, что возвратилась Вивиана" я спрятал свое досье и, когда уже был почти на, самом верху лестницы, вздрогнул от телефонного звонка, сразу же подумав: "Какая-нибудь неприятная новость".
– Это ты? – раздался на другом конце провода голос Иветты.
Такой голос бывает у нее, когда она выпьет или перевозбуждена.
– Еще не лег?
– Шел наверх в постель.
– Ты говорил, что редко ложишься раньше двух, особенно по су...
Она прикусила язык, так и не договорив "субботам". Теперь задал вопрос я:
– Ты где?
– На улице Коленкур у "Маньера".
Наступило молчание. Раз уж она позвонила мне в субботу вечером, значит, у них ссора.
– Ты одна?
– Да.
– Давно?
– С полчаса. Скажи, Люсьен, тебя не очень затруднит заехать за мной?
– Ты встревожена? Что происходит?
– Ничего. Я все тебе объясню. Скоро приедешь?
Вивиана уже раздевалась.
– Еще не лег? – удивилась она.
– Уже шел спать, но тут позвонили. Я должен буду выйти.
Она заинтригованно взглянула на меня.
– Что-нибудь не ладится?
– Не знаю. Она ничего не захотела сказать.
– Разбуди Альбера, пусть тебя отвезет. Он соберется за несколько минут.
– Предпочитаю такси. На улице Жакоб все прошло удачно?
– Нас собралось в два раза больше, чем предполагали, и кое-кому из друзей пришлось сгонять на своих машинах за новыми ящиками шампанского... Ты чем-то раздражен?
Я действительно был раздражен. На улице продрог, потому что в поисках такси вынужден был прошагать до самого Шатле. Я бывал в ресторане "Маньер" на Монмартре, но не знал, что Иветта тоже наведывается туда. Для нас с женой он означает целую эпоху, большой этап. На втором году брака мы некоторое время увлекались байдарками и по воскресеньям ходили на них по Марне между Шелем и Ланьи. Там встречалась одна и та же публика, в большинстве своем молодые супружеские пары, преимущественно врачи и адвокаты, и у нас сложилась привычка сходиться на неделе у "Маньера".
Этот период – не помню уж по какой причине – быстро кончился, и начинался другой; мы поочередно переменили много компаний, пока не вжились в свою теперешнюю среду. Мне случалось завидовать тем, кто до конца дней остается в одной и той же среде. Не так давно, в воскресенье утром, мы проезжали через Шель, направляясь в расположенное по соседству поместье друзей, и я был удивлен, узнав на воде те же байдарки, а в них некоторые из прежних пар, только постаревшие и с почти взрослыми детьми.
Не помню уж, сколько лет я не переступал порог "Маньера", но когда толкнул дверь, мне в лицо потянуло привычным запахом, и я не думаю, чтобы атмосфера там сильно изменилась. Иветта сидела за стаканом виски, и по выбору напитка можно было определить ее душевное состояние.
– Снимай пальто и садись, – сказала она с торжественным видом, словно человек, имеющий сообщить нечто важное.
Подошел официант, и я тоже заказал виски. Затем несколько раз повторил вот почему мне сегодня утром не удалось заснуть: известная доза спиртного не валит меня с ног, а лишь нервирует.
– Ты никого не заметил на тротуаре?
– Нет. А в чем дело?
– Я все думаю, вдруг он вернулся и подкарауливает меня. Он ведь такой. В том состоянии, в каком он сейчас, от него чего хочешь можно ждать.
– Вы поссорились?
Когда Иветта примет две-три порции, у нее все усложняется. Она заглянула мне в глаза и с трагическим видом произнесла:
– Прости меня, Люсьен. Я должна была бы сделать тебя счастливым. Я стараюсь изо всех сил, но лишь доставляю тебе неприятности и мучаю тебя. Тебе следовало бы выставить меня за дверь еще в тот день, когда я впервые появилась, и сидела бы я сейчас в тюрьме, где мне и место.
– Говори потише.
– Извини. Я, конечно, выпила, но не пьяна. Клянусь – нет. Очень важно, чтобы ты мне поверил. А мое состояние объясняется просто. Я боюсь, особенно за тебя,
– Рассказывай, что произошло.
– Мы пошли в кино на бульвар Барбес, там крутят фильм, который мне давно хотелось посмотреть, а после сеанса я почувствовала на площади Тертр, что должна чего-нибудь поесть.
Ее тянет в шумные и красочные места, на все вульгарное, живописное, агрессивное.
– Он заговорил не сразу. Я видела, что он не такой, как всегда, но не предполагала, что это настолько серьезно. Мы потанцевали, возвратились к своему столику, и я уже собиралась сесть, как вдруг он остановил меня, сдвинул брови и спросил: "Знаешь, чем мы потом займемся?" Я – ты уж извини! – отвечаю: "Как не знать! – "Не об этом речь. Мы действительно отправимся на улицу Понтье, но только чтобы забрать твои вещи, и ты переедешь ко мне. У меня наконец новая комната – мне ее давно обещали. Места на двоих хватит, окна на улицу... ". Я возразила, решив, что это пустая болтовня: "Ты же знаешь, Леонар, это невозможно". – Нет, я все обдумал. Слишком уж глупо жить так, как мы с тобой. Ты мне всегда твердила, что тебе не нужны ни большая квартира, ни разные там удобства. Ты ведь знавала коечто похуже, чем набережная Жавель, верно?"
Она оживленно рассказывала, а я неподвижно сидел на банкетке и смотрел на парочку, которая пила шампанское, целуясь в перерывах между глотками. Иногда они развлекались тем, что переливали вино изо рта в рот.
– Я слушаю, – вздохнул я, когда Иветта на несколько секунд замолчала.
– Я не могу повторить все дословно. Это было бы слишком долго. Он никогда так много не говорил, как сегодня. Уверяет, будто теперь окончательно убедился, что любит и ничто не заставит его отказаться от меня.
– Обо мне говорил?
Она не ответила.
– Что он сказал?
– Что я тебе ничем не обязана, что ты эгоист и...
– И?..
– Сам настаиваешь? Тем хуже... Что ты распутник. Он ничего не понял, твердит, что ты ведешь себя, как все буржуа, и так далее. Я ответила, что это неправда, что он тебя не знает и я отказываюсь тебя бросить. Вокруг нас было полно народу. Один певец потребовал, чтобы мы замолчали, и это позволило мне понаблюдать за Мазетти и заметить, что лицо у него стало злое. Когда певец замолчал, он мне сказал: "Раз это для тебя так важно, сейчас же позвони ему и объяви о нашем решении". Я отодвинулась и повторила, что не поеду с ним. "В таком случае я сам позвоню и поговорю с ним. Ручаюсь, он поймет". Я вцепилась в него и, чтобы выиграть время, предложила: "Пойдем в другое место. Тут на нас все глазеют-думают, мы ссоримся". Мы шли по темным улочкам Холма и молчали. Ты требуешь, чтобы я все рассказала тебе, Люсьен. Клянусь, я бесповоротно все решила и только придумывала, как от него избавиться. Завидев огни "Маньера", я заявила, что хочу пить, мы зашли, и я заказала виски: мне это было просто необходимо, потому как сцена началась снова. "Что ты выиграешь, если я поселюсь с тобой на набережной Жавель? спросила я. "Ты будешь моей женой". – Что ты хочешь сказать? – "То, что сказал. Мы поженимся".
Она допила свою порцию и ухмыльнулась.
– Представляешь? Я прыснула со смеху, но все-таки это на меня подействовало: мужчина впервые сделал мне предложение. "Через месяц либо ты об этом пожалеешь, либо я от тебя устану", – возразила я. "Нет". – Я не создана жить с мужчиной". – Все женщины созданы для этого". – Но не я". Это уж мое дело". – И мое тоже". – Признайся, ты из-за него отказываешься?" Я ни в чем не призналась и промолчала, а он опять взялся за свое: "Боишься его? – "Нет". – Тогда любишь?"
Иветта вновь замолчала и поманила к себе официанта.
– То же самое.
– Для обоих?
Я не раздумывая кивнул.
– Он твердил: "Любишь его? Ну, признайся. Скажи правду". Не помню уж, что я под конец брякнула, только он обозлился и вскочил, бросив: "Ладно, сведу счеты прямо с ним". Он швырнул на стол деньги и, побелев от бешенства, вышел.
– Он пил?
– Несколько стопок, слишком мало, чтобы спиртное подействовало так сильно. Я рассчитывала, что на улице он успокоится и вернется просить прощения. До того как тебе позвонить, я с полчаса просидела в своем уголке, вскакивая всякий раз, как отворялась дверь. Внезапно мне пришло в голову, что он, может быть, отправился к тебе домой.
– Я никого не видел.
– Уверена, он это сделает: он говорил не впустую. Мазетти не из тех, кто принимает решение не подумав, и если уж что запало ему в голову, он любой ценой добивается своего. Как и в учебе! Мне страшно, Люсьен. Я так боюсь, что с тобой что-нибудь случится.
– Пошли?
– Дай мне выпить еще стаканчик.
Этот стаканчик оказался лишним, что я и понял, когда у нее стал заплетаться язык, взгляд остекленел и тон изменился.
– Ты ведь уверен, что я ни за что на свете тебя не брошу, правда? Ты должен знать это, знать, что ты для меня все, что до тебя я не жила и если тебя не станет...
Я подозвал официанта, расплатился, а она ухитрилась допить и мою порцию. Перед уходом Иветта упросила меня проверить, не подстерегает ли он нас на улице. Нам посчастливилось сразу же поймать такси, и мы поехали на улицу Понтье. В машине она прижалась ко мне, хныча и порой вздрагивая.
Ее рассказ вовсе не обязательно был точен, и я никогда не узнаю, что она наплела Мазетти. Даже когда нет никакого резона лгать, ее тянет на выдумки, в которые она в конце концов сама начинает верить.
Разве сперва она не поклялась ему, что я всего лишь ее адвокат, что она неповинна в истории на улице Аббата Грегуара и по гроб обязана мне, спасшему ее от несправедливого приговора?
Это началось в июле, не помню уж в какой будний день, когда я повез Иветту в Сен-Клу позавтракать в кабачке – она обожает такие заведения. На террасе, где мы ели, была уйма народу, и я лишь мельком обратил внимание на двух молодых людей без пиджаков, у одного из которых были очень черные вьющиеся волосы; они сидели за соседним столиком и все время поглядывали в нашу сторону. В два тридцать у меня была назначена важная встреча, но к четверти третьего мы еще не покончили с десертом. Я предупредил Иветту, что должен уехать.
– Можно мне остаться? – попросила она.
Два дня она молчала и рассказала мне обо всем лишь на третий, когда мы выключили свет и собирались заснуть.
– Спишь, Люсьен?
– Нет.
– Можно с тобой поговорить?
– Разумеется. Зажечь свет?
– Не надо. Мне кажется, я опять кое-что натворила.
Я часто спрашивал себя, откуда в ней эта искренность, эта страсть исповедоваться – от совестливости, от врожденной жестокости или, возможно, от потребности сделать свою жизнь поинтересней, окрашивая ее в драматические тона.
– Заметил ли ты в тот день в Сен-Клу двух молодых людей?
– Каких?
– Они сидели за соседним столиком. Один был брюнет, очень мускулистый.
– Да.
– Когда ты уехал, я увидела, что он отделался от приятеля и вот-вот со мной заговорит; действительно, чуть позже он попросил разрешения выпить кофе за моим столиком.
Со времени нашего знакомства у нее были и другие похождения, и я верю, что она искренна, когда уверяет, что я обо всех них знаю. Первое было у нее с одним музыкантом из кабака около Сен-Жермен-де-Пре уже через две недели после ее оправдания, когда она жила еще на бульваре Сен-Мишель. Она призналась мне, что просидела целый вечер рядом с джазом, а на второй музыкант увел ее с собой.
– Ревнуешь, Люсьен?
– Да.
– Тебе очень тяжело?
– Да. Но это не важно.
– Думаешь, я могла бы и воздержаться?
– Нет.
Это правда. Здесь секрет не в одной чувственности. Это глубже – ей нужно разнообразить жизнь, быть центром чего-то, ощущать на себе чье-то внимание. Я убедился в этом еще на суде над ней, где она, вероятно, прожила самые опьяняющие часы своей жизни.
– Ты по-прежнему настаиваешь, чтобы я выложила тебе все?
– Да.
– Даже если тебе от этого будет больно?
– Это мое дело.
– Ты на меня сердишься?
– Это не твоя вина.
– По-твоему, я не такая, как другие?
– Да, не такая.
– Тогда как же другие устраиваются?
В такие минуты, когда мы доходим до определенной степени абсурда, я поворачиваюсь к ней спиной, потому что знаю, чего она хочет – до бесконечности рассуждать о ней, копаться в ее личности, инстинктах, поведении.
Она и сама отдает себе в этом отчет.
– Я тебя больше не интересую?
Тогда она дуется или плачет, потом смотрит на меня, как непослушная маленькая девочка, и наконец решается попросить прощения.
– Не понимаю, как ты меня терпишь. Но думал ли ты, Люсьен, какая мука для женщины иметь дело с мужчиной, который все знает, все угадывает?
Роман с музыкантом продолжался всего пять дней. Однажды вечером я нашел ее какой-то странной – состояние лихорадочное, зрачки расширены – и, задав необходимые вопросы, вытянул из Иветты, что он заставлял ее принимать героин. Я разозлился и, когда на следующий день понял, что, вопреки моему запрету, она опять виделась с ним, впервые влепил ей пощечину, да такую, что у нее несколько дней красовался синяк под левым глазом.
Я не могу ни следить за ней круглые сутки, ни требовать, чтобы она все время меня ждала. Я знаю, что меня на нее не хватает, и поневоле позволяю ей искать на стороне то, чего не даю сам. А если мне при этом больно, тем хуже для меня.
Первые месяцы меня захлестывала тревога, потому что я постоянно гадал, вернется Иветта ко мне или очертя голову бросится в какую-нибудь грязную авантюру.
После Сен-Клу мои тревоги обрели иную форму.
– Происхождения этот парень итальянского, но родился во Франции и считается французом. Знаешь, чем он занимается? Учится на медицинском, а по ночам подрабатывает у Ситроена. Не находишь, что это смело?
– Куда он тебя водил?
– Никуда. Он не такой. Мы вернулись на своих двоих через Булонский лес я, по-моему, в жизни столько пешком не ходила.
Сердишься?
– С какой стати?
– С такой, что я не рассказала тебе раньше.
– Ты виделась с ним еще?
– Виделась.
– Когда?
– Вчера.
– Где?
– На террасе "Нормандии" на Елисейских полях – он мне там назначил свидание.
– По телефону?
Значит, ему уже известен ее номер.
– Я решила, что это доставит тебе удовольствие: ты ведь вечно боишься, как бы я не спуталась с какой-нибудь шпаной. Отец у него каменщик в Вильфранш-сюр-Сон, недалеко от Лиона, откуда я родом, а мать судомойка в ресторане. У него семь братьев и сестер. С пятнадцати лет он работает, чтобы платить за учение. Сейчас живет в комнатушке на набережной Жавель, недалеко от завода, и спит всего пять часов в сутки.
– Когда у вас следующее свидание?
Я знал: у нее что-то на уме.
– Это зависит от тебя.
– Что ты имеешь в виду?
– Если хочешь, я с ним вообще не буду встречаться.
– Когда у вас с ним свидание?
– В субботу вечером – в этот день он не работает на заводе.
– Тебе хочется видеть его в субботу вечером?
Она промолчала. В воскресенье утром, позвонив на улицу Понтье, я понял по смущению Иветты, что она не одна. Это был первый известный мне случай, когда она привела кого-то в квартиру, которая, по существу, является нашей общей.
– Он у тебя?
– Да.
– Встретимся у Луи?
– Как скажешь.
Ночь с субботы на воскресенье стала их ночью, и некоторое время Мазетти верил в басню о великодушном адвокате. Иветта призналась мне, что иногда забегает днем на набережную Жавель поцеловать его, когда он занимается.
– Я прихожу лишь затем, чтобы его подбодрить. Комнатка у него крошечная, в гостинице живут только заводские, главным образом арабы и поляки. Я их боюсь. На лестнице они даже не посторонятся, чтобы дать мне пройти, и смотрят на меня масляными глазами.
Мазетти бывает на улице Понтье и в другие дни, кроме субботы: однажды ближе к вечеру я разминулся с ним в воротах. Мы узнали друг друга. Он заколебался, потом неловко кивнул, я вежливо ответил.
Словно для того, чтобы придать истории пикантность, Иветта, как я и ожидал, в конце концов призналась ему, что я не только ее благодетель, но еще и любовник
Она рассказала тлю налет на улице Аббата Грегуара, на этот раз как было на самом деле, и добавила, что ради нее я поставил на карту свою честь и положение.
– Этот человек для меня святыня, понял?
Но разве важно, сказала она это или нет? Главное, что он не стал возражать и, когда мы вторично встретились с ним на улице, кивнул, с любопытством посмотрев на меня.