Марджери Эллингем (1904-1966) - плодовитая писательница Золотого века. Ей принадлежит порядка тридцати романов и сборник рассказов. Наиболее известные детективы - серия об Альберте Кэмпионе. Критики обычно ставят ее в один ряд с самыми известными авторами классического английского детектива - Агатой Кристи, Дороти Л. Сэйерс, Джозефиной Тэй.
Содержание:
-
Марджери Аллингем - Дело покойника Свина 1
-
Глава 1 - НЕОБЫЧНОЕ ИЗВЕЩЕНИЕ О СМЕРТИ 1
-
Глава 2 - ПРАВИЛЬНОЕ УБИЙСТВО 3
-
Глава 3 - ВОТ ТУТ ОН И УМЕР 4
-
Глава 4 - СРЕДИ АНГЕЛОВ 6
-
Глава 5 - ПОРЯДОЧНЫЕ ЛЮДИ 7
-
Глава 6 - ПОКОЙНЫЙ СВИН 8
-
Глава 7 - СТАРАЯ ЗНАКОМАЯ 9
-
Глава 8 - КОЛЕСИКИ ЗАКРУТИЛИСЬ 11
-
Глава 9 - И ВАМ ЖЕЛАЮ ТОГО ЖЕ… 12
-
Глава 10 - СТАКАНЧИК ВИКАРИЯ 13
-
Глава 11 - ЗАЧЕМ ЕГО БЫЛО ТОПИТЬ? 14
-
Глава 12 - ЛОЖНАЯ ДОГАДКА 15
-
Глава 13 - ИЮНЬСКОЕ ПУГАЛО 16
-
Глава 14 - ТОТ, КОТОРОГО ЗНАЛИ 18
-
Глава 15 - ЛАГГ УХОДИТ 19
-
Глава 16 - РЫЖИЕ ВОЛОСЫ 20
-
Глава 17 - ЗАПОЗДАЛЫЙ ВЫВОД 21
Марджери Аллингем
Дело покойника Свина
Перевод А. А. Креснина
Глава 1
НЕОБЫЧНОЕ ИЗВЕЩЕНИЕ О СМЕРТИ
Мне всегда казалось, что, если уж человек пишет автобиографию, самое главное не допустить, чтобы вкралась в нее скромность и испортила все дело. Приключения, о которых будет идти речь, - это мои, Альберта Кемпиона, приключения, и я уверен, что вел себя почти гениально - пусть даже мы с Лаггом были так близко от смерти, что уже были слышны звуки райских арф.
Началось с того, что я завтракал, сидя в постели.
Дворецкий лорда Пауни посещал курсы, на которых обучали искусству декламации, и с той поры читал его светлости "Таймс", а его светлость поглощал при этом без особого аппетита свой вегетарианский завтрак.
Лагг, в котором при всех его выдающихся качествах осталось еще немало от деревенщины, познакомился с дворецким его светлости в кабачке, излюбленном господами, находящимися в услужении у других господ, и немедленно решил ему уподобиться. Уроков декламации Лагг не посещал - во всяком случае, после того, как вышел из борстолской тюрьмы еще при Эдуарде VII. Когда мы впервые встретились, он только что освободился по амнистии и был образцом человека исключительной смелости и изобретательности, находившим этим качествам, к сожалению, до той поры не совсем подходящее применение. Ну, а теперь - нравится мне это или нет - он читает мне за едой "Таймс".
Поскольку он не большой любитель публицистики, в упомянутой газете его интересует одна-единственная рубрика. Рубрика, озаглавленная "Скончались".
- Питерс… - прочел он и заслонил мне свет своим массивным телом. - Есть у нас какой-нибудь знакомый Питерс, шеф?
В этот момент я читал письмо, невольно заинтриговавшее меня своим цветистым слогом и отсутствием подписи, и совсем не слушал Лагга. Через мгновенье Лагг с выражением тихого отчаяния на лице положил газету.
- А чтоб ответить, так уж нет? - жаловался он. - Человек старается, чтоб было хоть чуть-чуть по-благородному, а помощи от вас разве дождешься! Коллега Терк говорил, что его светлость слушает куда как внимательней. Каждый кусок пережует сорок раз, прежде чем проглотит, а все равно прислушивается к каждому слову.
- Само собою, - ответил я рассеянно, думая о письме, совершенно не похожем на обычное анонимное свинство.
- Питерс… Р. А. Питерс, в возрасте 37 лет, после непродолжительной болезни, скончался в Тетеринге 9-го числа сего месяца. Похороны в Тетеринге, суббота, 14.30. Цветов просят не присылать, другие извещения друзьям покойного рассылаться не будут.
Читает Лагг отвратительно, но с чувством. Фамилия привлекла мое внимание.
- Питерс? - переспросил я и с любопытством поднял глаза. - Р. А. Питерс… Свин Питерс. Там так написано?
- Да Боже ж ты мой! - Лагг огорченно отбросил газету. - Как же б оно могло быть? Я же прочел, черт возьми, "после непродолжительной болезни". Знакомый какой-нибудь?
- Нет, - ответил я осторожно. - Нельзя сказать, теперь уж нет.
На круглом, как полная луна, лице Лагга появилось несколько циничное выражение.
- Ясно, Берт, - произнес он со смешным самодовольством, кивая так, что его многочисленные подбородки скрылись в воротнике расстегнутой рубашки. - Ниже нашего уровня.
Хоть я и понимаю, что Лагга переделать невозможно, есть вещи, которые нельзя пропускать незамеченными.
- Вовсе нет, - ответил я с достоинством. - И не зови меня Берт.
- Как пожелаете. - Он был великодушен. - Если не хотите, шеф, не буду. Для всех - мистер Альберт Кемпион, для меня - мистер Альберт. А что ж оно за Питерс, о котором вы говорили?
- Знаем друг друга с детства, - рассказывал я. - Мы были очаровательными, невинными, голубоглазыми мальчиками и вместе ходили в школу в Ботольфс Эбби. Свин Питерс вырезал мне ржавым ножом порядочный кусок кожи на груди, чтобы сделать отметину как своему подопечному. Я орал так, что дурно становилось, и заехал ему в живот, а он в ответ сунул меня под открытый газовый кран и держал, пока я не потерял сознание.
Лагг был шокирован.
- В нашей школе такого не бывало. Этого только не хватало!
- Еще один недостаток государственных школ, - заметил я мирно, потому что не хотел его задеть. - Питерса я не видел с того дня, как меня отправили в больницу с отравлением светильным газом, но пообещал, что обязательно явлюсь на его похороны.
Это уже было по части Лагга.
- Достану вам черный костюм, - сказал он охотно. - Раз похороны, так похороны, тем более, если кого-то из ваших знакомых.
Я уже не слушал его, вернувшись к письму.
"Почему он должен был умереть? Ведь он был так молод! По земле ходят тысячи людей, куда более готовых к смерти. "Питерс, Питерс", - зовет ангел. "Питерс, Пьетро, Пьеро, иди ко мне", - зовет ангел. Почему? Почему он должен уйти? Почему он должен умереть - ведь он так крепок и так далек от этого? Корни в глине красны, а столетия влачатся все дальше. Почему оса должна лететь вспять - ведь еще нет одиннадцати…"
Все это, как и водится с анонимками, было напечатано на машинке на обычной четвертушке бумаги, но без грамматических ошибок и с правильно расставленными знаками препинания, с чем я в своей практике еще не встречался. Я показал письмо Лаггу.
Он старательно его прочел и сделал восхитительно решительный вывод.
- Это из молитвенника, - сказал он. - Помню, учил такое еще совсем мальчонкой.
- Не говори глупостей, - возразил я спокойно, но Лагг все равно побагровел и уставился на меня своими черными глазками.
- Так я, значит, вру, - проговорил он свирепо. - Ладно, раз я вру, по-вашему, то тоже скажу, что обо всем этом думаю.
Подобное настроение у него мне знакомо, и я знаю, что если он втемяшил себе в голову какую-то теорию, переубедить его невозможно.
- Пожалуйста, - согласился я. - Что же все это означает?
- А ничего не означает, - ответил он с той же убежденностью.
Я попробовал иначе.
- А машинка какая?
Тут он мгновенно ожил.
- Портативный "Ройял", новый или во всяком случае с новым шрифтом, - никаких стоящих особых примет. Гляньте: "е" целенькое, как тот кусок трески, что у вас на тарелке остался. Бумага самая обычная - такую везде продают. Покажите конверт, - попросил он через минуту. - Лондон, круглый штемпель главного почтамта. Чего тут - ясное дело. Адрес нашли в телефонном справочнике. Бросьте в огонь и все.
Я, однако, не выпустил письмо из рук. В сочетании с объявлением в "Таймс" оно казалось мне занимательным со многих точек зрения. Лагг только презрительно фыркнул.
- Ребята вроде вас, о которых треплются повсюду, всегда получают анонимки, - заметил он, ничуть не скрывая, что ему это не по душе. - Еще поначалу куда ни шло, а теперь, как связались с легавыми да начали в каждую лужу крови нос совать, житья не будет. Если так оно и дальше пойдет, будут у нас на лестнице всякие дамочки сидеть в ожидании, что вы им автограф поставите на вышитой подушечке. Почему бы вам не снять хорошую квартирку в квартале получше, играть себе в покер да ждать, когда ваши знатные родственнички ноги протянут. Любой порядочный джентльмен так бы и сделал.
- Был бы ты бабой и умел готовить, я б на тебе женился, - отрезал я грубо. - Ворчишь ты уже и так, как законная жена.
Это заставило его прикусить язык. Он встал и вышел из комнаты, само воплощение оскорбленного достоинства.
Позавтракав, я снова обратился к письму. Как и раньше, оно производило впечатление сущего бреда. Потом еще раз прочел извещение в "Таймс".
Р. А. Питерс… Конечно, это Свин. Кто же еще? И возраст сходится. Я вспомнил, как он хотел подзатыльниками приучить нас называть его "джентльмен". Подумал я о том, как мы - Гаффи Рендол, я, Лофти и еще несколько мальчишек - тогда выглядели. Я был противным, заносчивым недоноском с прилизанными светлыми волосами и в очках; Гаффи для своего возраста - десять лет и три месяца - казался довольно крупным, а Лофти, выполняющий сейчас свои функции в Верхней палате - с похвальным, хотя и не таким уж необходимым рвением, был похож на помесь тапира с самой обычной хрюшкой.
Свин Питерс, неизменно вершивший суд неправедный, был тогда для нас истинной карой Божьей. Когда Свин Питерс швырнул в камин все листы моего гербария, я от всей души желал, чтоб он умер, а, вспомнив об этом за завтраком, чуточку удивился, поняв, что и сейчас желаю того же.
А он-таки, если верить "Таймс", и в самом деле умер. Мысль об этом немало меня утешила. В двенадцать лет он был толстым, румяным и противным, с белесыми ресницами. Не сомневаюсь, что и в тридцать семь он выглядел точно так же.
В соседней комнате послышалось громкое сопенье, и в дверях показалась голова Лагга.
- Шеф, - сказал он с дружеской застенчивостью, означавшей, что все уже прощено. - Я тут глянул на карту. Знаете, где этот Тетеринг? В двух милях на запад от Кипсейка. Едем?
Это решило вопрос. Рядом с Кипсейком в имении Хайуотерс живет полковник сэр Лео Персьюивант, начальник полиции графства, исключительно приятный человек. К тому же дочь его, Дженет, всегда мне нравилась.
- Ладно, - ответил я. - На обратном пути заедем в Кипсейк.
Лагг воодушевленно кивнул. Последний раз, когда мы туда заезжали, домашняя колбаса была - ничего не скажешь - первый сорт.
В путь мы отправились при полном параде. Лагг надел свою самую модную кепочку, делавшую его похожим на головореза, переодевшегося сыщиком; я был сверх обычного элегантен.
Тетеринг не произвел на нас потрясающего впечатления. Представьте себе: три квадратные мили поросших тростником болот, окружающих вспаханный холм, на котором несколько зданий - пяток маленьких домов, один побольше да еще старинная церковь - наступают друг другу на пятки, чтобы во время разлива не свалиться - не дай Бог! - в речку - и Тетеринг будет перед вами как на ладони.
Кладбище было заросшим и унылым. Сейчас, посреди зимы, глядя на него, было впору пожалеть Свина: Помнится, он всегда строил грандиозные планы, но его последний путь выглядел неважно.
Пожилой священник, судя по забрызганным грязью штанинам, приехал на велосипеде, который я заметил у ворот.
Причетник был в вельветовом костюме, а гробовщики - в синих спецовках. На остальных присутствующих я обратил внимание только потом. Похороны могут быть эффектными среди мраморных ангелов и прочих атрибутов цивилизации, а здесь, на краю света, в пропитанной дождем тишине, они просто угрюмы и печальны.
Мы стояли под моросящим дождиком, и полученное утром письмо совсем вылетело у меня из головы. Питерс был заурядным, мало симпатичным мерзавцем, и сейчас его обычно, спокойно хоронили. Всего-то и дела!
Однако, когда священник бормотал последние слова обряда, случилось нечто странное. Поразило меня это так, что я весь дернулся и чуть было не ткнул в бок Лагга.
Уже в двенадцать с небольшим лет Свин имел несколько отвратительных привычек, одной из которых было необычайно громкое откашливание. Начиналось оно с какого-то душераздирающего хрипа, а заканчивалось чем-то, напоминающим сдавленную икоту. Не могу описать точнее, но звук был очень характерный и больше я его ни от кого в жизни не слыхивал. За двадцать лет я успел позабыть этот звук, но когда мы уже поворачивались, чтобы расходиться от могилы, в которую опустили гроб, я услышал его совершенно отчетливо. Свин представился мне настолько живо и пугающе, что у меня волосы на голове зашевелились. Я испуганно огляделся по сторонам. Кроме могильщиков, священника, причетника, Лагга и меня, на кладбище оставалось четыре человека, каждый из которых выглядел вполне невинно.
Слева от меня стоял симпатичный солидный мужчина, а за ним девушка в трауре. На лице у нее было выражение не столько скорби, сколько скуки, и, заметив мой любопытный взгляд, она улыбнулась мне. Я поскорее перевел взгляд на пожилого господина в цилиндре, принявшего позу, которая вообще-то должна выражать глубокое горе, но в данном случае была, мягко выражаясь, малоубедительной. В моей жизни редко кто с первого взгляда производил на меня такое отталкивающее впечатление. Седые закрученные усики его поблескивали под дождем.
Впрочем, я перестал обращать на него внимание, как только сообразил, что четвертый человек из оставшихся еще на кладбище - это Джилберт Уиппет. Похоже, что он минут десять стоял рядом, но я заметил его только теперь, что очень характерно для Уиппета.
Мы с Уиппетом учились в Ботольфс Эбби, только он был чуть-чуть младше. Когда меня перевели в другую школу, через некоторое время туда же перевели и его. Я не видел его лет двенадцать или четырнадцать, но, если не считать того, что он, как и следовало ожидать, вырос, он совсем не изменился.
Описать Уиппета так же просто, как описать воду или внезапный звук в ночи. Он неопределенен - и это не только его единственная характеристика, но, пожалуй, его сущность. Как он выглядит, не знаю, за исключением того, что у него должно быть, из общих соображений, какое-то лицо, ну, а если бы не было, это уж было бы отличительной приметой. На нем был серовато-коричневый плащ, сливавшийся по цвету с окружающими кустами, и смотрел он на меня неопределенно, но все-таки словно бы узнавая.
- Уиппет! - воскликнул я. - Что ты тут делаешь?
Он не ответил, и я автоматически поднял руку, чтобы ущипнуть его. Прежде он никогда не отвечал, пока его не ущипнешь, а сила привычки - великое дело. К счастью, я вовремя остановился, сообразив, что за годы, прошедшие с нашей последней встречи, он, несомненно, приобрел нормальные гражданские права. Не знаю почему это вызвало у меня раздражение, и я строго спросил:
- Уиппет, почему ты приехал на похороны Свина?
Он заморгал, и я вспомнил, какие у него круглые светло-серые глаза.
- Я… просто… получил извещение, по крайней мере, мне так показалось, - робко ответил он своим хорошо знакомым мне хрипловатым голосом, всегда звучавшим так, словно Уиппет сам не очень уверен в том, что говорит. - Я… понимаешь… оно пришло сегодня утром, вот посмотри…
Порывшись в кармане, он вытащил листок. Я понял, что это, еще раньше, чем начал читать. Родной братец этого письма лежал у меня в кармане.
- Странно, правда? - сказал Уиппет. - Особенно об осе - так как-то необычно. Вот я… вот я и приехал.
Его голос, как я и ожидал, перешел на шепот, а вместе с его последними звуками испарился и Уиппет - не то, что невежливо, а так, как незаметно расплывается туман или еще что-нибудь в этом роде. Листок он оставил у меня в руках по ошибке - в этом я не сомневаюсь.
Я брел с кладбища, замыкая поредевшую процессию. Когда мы уже вышли на дорогу, симпатичный солидный мужчина, на которого я еще раньше обратил внимание, оказался рядом со мной. Задать вопрос, вертевшийся у меня на языке, было не так-то просто, и я раздумывал, как сформулировать его, чтобы никого не задеть, когда он внезапно сам пришел мне на помощь.
- Печальное событие, - произнес он. - Совсем еще молодой человек. Вы были хорошо с ним знакомы?
- Не знаю, - ответил я, понимая, что звучит это по-идиотски, и чувствуя на себе его удивленный взгляд.
Мужчина был, между прочим, довольно крупный, лет, наверное, чуть больше сорока, с круглым энергичным лицом.
- Дело вот в чем, - сказал я. - Я ходил в школу с одним Р. А. Питерсом и, когда утром просматривал "Таймс", мне пришло в голову, что я все равно еду в эти края и мог бы зайти сюда.
Он ласково улыбался мне, словно догадываясь, что я знаю чуточку больше, чем говорю, а я продолжал бормотать:
- А вот теперь, когда я здесь, мне кажется, что это не те похо… Я хочу сказать, что это, наверное, какой-то другой Питерс.
- Этот был коренастым, грузным мужчиной, - задумчиво проговорил мой собеседник. - Глубоко посаженные глаза, светлые ресницы, слишком толстый для своих тридцати семи лет. Среднюю школу окончил, кажется, в Шипсгейте, а потом учился в Тотхеме.
Его слова подбодрили меня.
- Да, - сказал я, - это мой Питерс.
Мужчина мрачно кивнул.
- Печальное событие, - повторил он. - Он приехал сюда после операции аппендицита. Не стоило ему делать ее - сердечко было слабовато. По дороге подхватил воспаление легких и… - он пожал плечами, - я уж ничем не мог помочь ему, бедняге. Из его родных здесь никого нет.
Я молчал. О чем тут, собственно, говорить?
- Я живу вон там, - он неожиданно кивком показал на единственный более-менее приличный дом. - Беру к себе выздоравливающих, их у меня всегда по несколько человек. И до сих пор еще никто не умирал. Я - здешний врач.
Я посочувствовал ему. Вопрос "Не занял ли, случайно, Питерс у вас денег?" уже вертелся у меня на языке. Врач об этом не упоминал, но я и так догадывался, что нечто в этом роде должно было случиться. Спрашивать, однако, не стал - не было смысла.
Пару минут мы постояли, разговаривая ни о чем, как обычно бывает в подобных обстоятельствах; потом я вернулся в Лондон. В Хайуотерс мы, к большому неудовольствию Лагга, не заехали. Не то, чтобы мне не хотелось повидать Лео или Дженет, но по какой-то необъяснимой причине я был выбит из колеи похоронами Свина и тем, что это оказались действительно его похороны. Печальные звуки убогого обряда едва слышным эхом продолжали отдаваться в моих ушах.