Так вот, о рыси. Спору нет, зверь сильный, коварный, жестокий. Тем не менее и она попадает на мушку опытного охотника, и с рыси сдирают шкуру... То же самое примерно происходило и с Курасовым. Несмотря на всю его воровскую изобретательность, предусмотрительность, профессиональность, он снова и снова оказывался на скамье подсудимых. Читатель, очевидно, помнит, что после неудавшегося ограбления квартиры в Калинине и последовавшего затем наказания Курасов очутился на воле в пятьдесят шестом году. А спустя несколько месяцев народным судом третьего участка города Воркуты снова был приговорен к пяти годам. Освободился в январе шестидесятого. Утихомирился? Нет. Прошло семь лет - предстал перед народным судом Кинельского района Куйбышевской области. Мера наказания - четыре года лишения свободы.
Тогда, в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом, ему исполнилось сорок лет.
5
Очередной выход Курасова на свободу состоялся в семьдесят первом году. То был первый случай, когда срок наказания отбыл он полностью. Не скостили, как делалось раньше по разным причинам, не то что год или хотя бы месяц, не скостили ни единого дня. Пришлось крепко и надолго задуматься: как быть дальше? А что если снова попадешься с поличным, получишь на полную катушку и будешь снова отбывать срок от начала и до конца? Тогда ведь можно остаться на бобах, ибо - чего уж там хитрить перед собой - большая часть жизни осталась позади, под уклон покатилась жизнь-то. Вон и виски запорошило, и под глазами мешки, и вокруг подбородка дряблые складки - бриться приходится с опаской. Тогда что же, поставить на неосуществленной мечте крест, поднять руки, мол, пардон, не по зубам она мне, сдаюсь? Черта с два! Еще не все потеряно, еще руки-ноги целы, голова на плечах, а кого потрошить, кхе-хе-хе, всегда найдется. Иное дело, действовать наверняка, ни в коем случае больше не рисковать, только наверняка!
Подготовку Курасов начал не спеша, издалека. Прежде всего обзавелся семьей. Не потому, что надоело быть холостяком, довольствоваться случайными "марухами", а чтобы иметь в глазах окружающих людей определенный вес, солидность. Подругу жизни выбрал в годах, со взрослой дочерью. Правда, на лицо Лизавета не удалась, фигурой тоже не очень вышла, и водился за нею грешок - была не дура выпить. Зато характер имела что надо! Ворчала лишь для виду, по пустякам - в серьезном деле язык держала за зубами намертво. Деньги любила, счет им знала, как они попадают к ее новому мужу, не допытывалась, потому что руководствовалась железным правилом: деньги не пахнут. Не менее, а, может быть, особенно важно было еще то, что у Лизаветы имелся в Куйбышеве собственный дом. Так что Курасову, который после каждого выхода на свободу менял место жительства, ломать на сей раз голову, куда податься, не пришлось. Одновременно отпали и связанные с пропиской хлопоты. Верно, жила Лизавета на окраине старого города - деревянной, одноэтажной. Но это-то и хорошо. В каком-нибудь кирпичном или панельном небоскребе лишь на одной лестничной площадке за день тебя ощупают сотни глаз. А дом Лизаветы обнесен высоченным забором, доски подогнаны - ни щелочки, вдоль калитки к ворот бегает не привязанный и охрипший от лая голодный Джульбарс, так что чем бы ты ни занимался, не догадается ни одна душа.
Впрочем, еще продолжался "медовый месяц", а Курасов заявил жене:
- Чего нам, Лиза, загораживаться от других? Пусть видят, не ханыги какие живут, не воры-разбойники. В амбаре сварганю мастерскую - приходите, люди добрые! - а Джульбарса - на цепь.
Первый муж Лизаветы был оригиналом: амбар построил не во дворе, а за его пределами, в огороде. В общем, не так, как принято у всех. Словно предчувствовал старик, с кем после него разделит мягкое ложе его супружница, для каких тайных целей будет "сварганена" мастерская...
Не прошел и год, а по всему порядку пошла слава: Лизке-то губастой достался не мужик, а клад, не руки у него, а золото. Хочешь - ведро починит, лейке оторванный сосок приделает, а хочешь - новую мотыгу смастерит, и паять может, и лудить... И все это задарма, то есть сам цену не назначает, денег не просит. Ну, конечно, люди не без понятия, соображают, какой резон возиться человеку с чужими жестянками бесплатно, и там, где работы на полтинник, рублевку сунут, где на рублевку - трешницу.
- Возьми, Васильич, не обижай.
Ну, возьмет, а только не утерпит, скажет:
- Напрасно ты это, соседушка, право слово, напрасно. Я ведь чего слесарничаю, столярничаю? Чтобы от безделья не томиться. День на заводе, а два дома, вон сколько свободного времени. Куда его девать? К рыбалке не приучен, заглядывать на дно бутылки тоже не по мне...
Слава - шутка своенравная и капризная. Если ее нет, то уж нет, а есть - нарастает, будто снежный ком. Вскоре о Курасове заговорили и как о семьянине, достойном всяческой похвалы. Выдал он падчерицу замуж и, по самым скромным подсчетам гостей, свадьба обошлась ему тысяч в пять. А этих гостей пригласил около сотни, столы накрыл - не во всяком ресторане такое увидишь. Ешь что хочешь, пей сколько хочешь. Трое суток без передышки гуляли. На что уж Лизавета дочь родную выдавала, а не удержалась, попрекнула:
- Энтак ить совсем разоримся, Васенька.
Он лишь тугой бровью повел.
- Не твоя забота, женушка. - Кивнул на Петьку, который еще совсем недавно без штанов ходил. - Доживет до женитьбы, и ему справим не хуже. Даже лучше справим! - После долгого молчания добавил внушительно, выделяя в отдельности каждое слово: - Время от времени полезно пускать людям пыль в глаза. Усекла?
- Чего уж не усечь. Но неужто и на работе стараешься из-за энтой... из-за пыли?
- А ты как думаешь? - вопросом на вопрос ответил Курасов и тут же постарался замять щекотливый разговор.
Да, работал он для "пыли", однако, кроме него самого, об этом никто не знал. А не зная и, не догадываясь, что перед ними оборотень, товарищи по цеху принимали за чистую монету все то, что он говорил, делал, оказывали ему все большее доверие, уважение, почет. Пришла пора, и его удостоили высокого звания - звания ударника труда.
"Ну, - ликовал Курасов, - точка, можно начинать!"
Не начинал, медлил. Снова и снова прикидывал, рассчитывал, уточнял. Не щадя силы, времени, продолжал укрепляться в общественном мнении. И вот сегодня на доске Почета цеха появилась еще одна фотография. Под ней подпись: "Дежурный слесарь-сантехник В. В. Курасов".
Теперь все, вбит последний гвоздь!
...Лизавета, сладко похрапывая, видела, наверное, уже не первый сон, а Курасов все сидел за столом, положив на него тяжелые, крепко стиснутые кулаки. Наконец, приняв окончательное решение - начинать, разжал онемевшие пальцы. Тонкие, закорюченные, при блеклом свете луны (электричество было давно выключено.) они напоминали когти того самого зверя, от которого Курасов получил свою кличку.
Рысь выходит на охоту
1
На подготовку к последнему и, как он сам определил, решительному выходу на грабительскую тропу Курасов затратил семь лет. И все эти семь лет ему не давали покоя два вопроса. Первый: что должен стать основным объектом предстоящих воровских операций; из кого сколотить немногочисленную, в три-четыре человека, группу, но крепкую, надежную, на которую мог бы положиться, как на самого себя. После долгих бессонных ночей решил: карманы и частные квартиры исключить полностью. Люди поумнели, даже самая последняя базарная торговка дневную выручку теперь не в чулок сует, не в кубышке глиняной прячет, а норовит положить на сберегательную книжку. С квартирами тоже морока, дома стали строить - в одном запросто разместится целая деревня. Сумей-ка из такого дома незаметно вынести пару, скажем, чемоданов. Дудки! А вот если шуровать по сейфам не очень больших учреждений, где охрана не столь строгая, руки погреть можно.
Сложнее было со вторым вопросом.
Сначала Курасов прощупал своего сменщика - человека желчного, всегда и всем недовольного, ради бутылки, кажется, готового собственную душу черту заложить. Преподнес ему сто граммов с прицепом(алкоголику больше и не надо), как бы между прочим сказал:
- Вчера, брат Федя, занятную заметку в газете прочитал. Один... парень в районном банке сейф взломал...
- ?
- ...а в нем десяток пачек денег.
- Ну и чего?
- Забрал, конечно.
- Я не о том, Васильич. Чего, говорю, тому взломщику-то?
- А-а... Известное дело, дали срок.
- Срок, срок... - Федор икнул, матюкнулся, заметно и сразу протрезвел. - Я бы такую сволоту бессрочно, к стенке! Чтобы другим было неповадно. Потому как на чужой каравай рот не разевай...
Потом подобное же зондирование, лишь с различными вариациями, Курасов провел бессчетное количество раз и в конце концов нашел того, кого хотел. Им оказался некто Виктор Ковалев, двадцати пяти лет от роду, нигде не работавший. Встретил Ковалева Курасов на кочующем (определенного места в городе у него не было, мотался из одного района в другой) птичьем рынке у бывшего Цыганского базара.
Ковалеву, страстному голубятнику, до коликов в животе понравился турман. Необыкновенного изящества и расцветки, а денег на покупку не хватало. У него было семнадцать рублей, хозяин же турмана запросил четвертную и не уступал ни копейки.
- Хочешь, - уговаривал Ковалев, - рубашку впридачу кину, только два раза стиранная, слышь? Тускли сниму, еще почти целенькие, слышь? Ну, жмот! Ну, барыга! Слышь, что ли?
Ни в какую!
- Охота тебе унижаться, приятель? - вмешался в разговор Курасов. - Знаю я этих типов, они за гривенник задушатся. - Неожиданно поинтересовался. - Где живешь-то?
- На Ветлянской. А что?
- Да так. Я на Кабельной. Ка-бель-на-я. Запомнишь? - Курасов вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник, отсчитал восемь рублей. - Держи. Разбогатеешь - вернешь.
- А ежели обману?
- Меня?
Они встретились взглядами. Из глаз в глаза будто ударил электрический заряд. И оба мгновенно поняли: свои! Но Ковалев интуитивно почувствовал и другое - неизмеримое превосходство над собой Курасова. Потому проговорил совершенно изменившимся тоном:
- Это я нарочно, чтобы рисануться. А сармак ... Конечно же, как только будут, принесу.
Курасов еле приметно усмехнулся:
- О чем и разговор. Ты ведь не какой-то паршивый баклан.
И опять скрестились их взгляды. И опять в глаза из глаз - электрические искры. И хотя по-прежнему молчаливое, но полное признание: свои, свои!
Ковалев пришел в конце недели. Курасов сразу же увел его в слесарку, прихватив с собой поллитровку "Московской". Спустя некоторое время еще одну такую посудину принес позванный Лизаветой сорокапятилетний деверь Иван. Тертый-перетертый калач (первый раз, в 1959-м, народный суд Бауманского района Москвы лишил его свободы сроком на один год, последний раз, в 1971-м, народный суд Волжского района Куйбышева - на четыре года, а всего имел пять судимостей), Иван был в полном курсе всех задумок старшего брата.
2
Кончалось лето. Днем еще бывало тепло и солнечно, а по ночам уже чувствовалось прохладное дыхание приближающейся осени, часто накрапывал дождь. Таким вот хмурым да пасмурным выдался и вечер в ночь на двадцать второе августа. По низкому небу, извиваясь змеиными клубками, плыли тяжело набухшие тучи, протяжно и тоскливо завывал холодный ветер.
- Лучшей погодки не придумаешь, - удовлетворенно заметил Курасов.
Он сидел на верстаке, обитом нержавеющей жестью, в своей слесарке. По правую руку от него - Иван, по левую - житель села Черноречье, что километрах в шести-семи от Куйбышева, Александр Гайданов, завербованный Курасовым в свою шайку почти одновременно с Ковалевым.
- Погода, говорю, самый раз. Сейчас тронемся. Но прежде... - Умышленно не договорив фразу, Курасов пружинисто спрыгнул с верстака и на то самое место, где только что сидел, положил обрез из охотничьего ружья шестнадцатого калибра, рядом - два лоснящихся патрона. - Тебя это, Ваня, - предупредил брата, - не касается. А ты, Саня, погляди, пощупай.
Как бы взвешивая, Гайданов подержал на широких, плохо вымытых ладонях обрез, одобрил:
- Винтарь классный.
Патроны же, через прозрачную целлулоидную прокладку которых отчетливо просматривалась дробь, вызвали у него удивление.
- Картечью, что ли, заряжены? Такими не то что человека, такими и медведя уложить можно.
- Можно, - с нажимом .подтвердил Курасов, влившись в лицо собеседника немигающими зеленоватыми глазами.
Гайданов внутренне содрогнулся - убьет, бандит, и бровью не поведет! - но виду не показал, проговорил с достоинством:
- Будь спок, босс. Уговор наш помню, в милицию не побегу. Так что стращаешь меня понапрасну.
- Это я на всякий случай, для профилактики, чтобы ты, кхе-хе-хе, не забывал, какое дело начинаем. - Курасов неуловимым движением взял с верстака обрез с патронами и, не успел Гайданов моргнуть, спрятал под широкой полой дождевика. - Пошли!
Через несколько минут ходьбы они вошли в третий номер трамвая, не вызвав у пассажиров ни малейшего любопытства. Ведут себя тихо, мирно, одеты прилично, у одного, того, что в плаще, "дипломат" - скорее всего, с вечерних занятий домой возвращаются. Чего ж тут необычного?
У кинотеатра "Мир" Курасов со своими спутниками пересел в "восьмерку", и та благополучно довезла их до Безымянской Тэц.
Еще минут двадцать резвой ходьбы - и широкой слюдяной лентой заискрилась Самара. Двинулись вдоль реки, высматривая подходящую лодку. Сторожа не опасались - дурак, что ли, торчать на дожде? Наверняка дрыхнет в своей будке. Выбрали фанерную байдарку. Легкая и послушная, она вмиг доставила своих новоявленных хозяев на противоположный берег, послушно ткнулась в него носом.
- Теперь веди, - негромко приказал Гайданову Курасов, после того как они надежно спрятали лодку в прибрежном тальнике. - Не заплутай, темень-то непроглядная.
- Да я тут с закрытыми глазами, село-то, чай, не чужое, - беспечно-бодрым голосом ответил Гайданов, хотя у самого по спине мурашки ползли. Выполняя задание Курасова, он половину минувшего дня незаметно крутился возле магазина. Покинул свой пост лишь тогда, когда продавцы закончили работу и ушли домой. Наторгованные ими деньги остались в магазине - это Гайданов установил точно. Но вдруг, пока он бегал в город, что-нибудь произошло, вдруг денег там уже нет?. Тогда ему несдобровать, бандюги, видать, не приведи господи, человека отправить на тот свет им ничего не стоит...
На околице Черноречья Гайданов круто свернул с дороги, повел Курасовых огородами. Они тянулись по отлогому берегу речки, от которой и получило село свое название.
Всю дорогу молчавший Иван легонько придержал брата за мокрый рукав плаща.
- Парень, однако, соображает.
Василий самодовольно хмыкнул:
- Дураков мне не надо.
Когда вышли к магазину, была уже поздняя ночь и по-, прежнему моросил мелкий дождь, так что вероятность встретиться с кем-либо из местных жителей полностью отпадала. Тем не менее Курасов распорядился:
- Ваня, покарауль. Мы управимся и вдвоем. В случае чего свистнешь. - Подтолкнул Гайданова. - Двинулись...
Тот осведомился жарким шепотом:
- Будем снимать замки?
Курасов отрицательно мотнул головой, показал на угловое окно:
- Через него.
Окно было надежно защищено решеткой из металлических прутьев толщиной с добрый палец, и Гайданов подумал: "Разве ее осилишь?". А его старший напарник на пустые размышления времени не терял. Вынул из "дипломата" специально сделанный им для подобных операций разборный ломик - "фомку", поддев им решетку, нажал с неестественной для человека его возраста силой.
Раздался скрежет, показавшийся Гайданову оглушительным и заставивший его затаить дыхание. Курасов тоже замер, ибо скрежет и на самом деле был достаточно громким. Вытянув непомерно длинную шею, напряженно прислушивался: не топает ли кто к магазину, заподозрив неладное? Но Иван сигнала тревоги не подавал, в селе, давно потушившем огни, было спокойно. Лишь на его окраине, где находился скотный двор, протяжно промычала корова, да возле школы поскуливала собака, видно, ей снился дурной сон.
Курасов снова приналег на "фомку". После того как с помощью Гайданова он вырвал решетку, выставить раму особой трудности и сложности уже не составляло.
Не мешкая ни секунды, один за другим проникли в магазин. Гайданов сразу было хотел метнуться к полке с вином и водкой, но Курасов, будто железными клещами стиснув ему плечо, жестом показал: за мной. Слегка растопырив локти, бесшумной и невесомой тенью подобрался к сейфу, однако вскрывать его начал не сразу. Сначала зарядил обрез и положил на перевернутую вверх дном картонную коробку так, чтобы он был под рукой, потом на свои жилистые руки натянул тонкие резиновые перчатки, затем точно такие же молча протянул Гайданову (решетку и раму они взламывали в других, более грубых) и только после всего этого извлек из "дипломата" ножовку.
Жиг, - тонюсенько разнеслось по магазину, - жиг, жиг, жиг!..
Пилили попеременно, без единой передышки. Покончив с верхней петлей сейфа, тотчас принялись за нижнюю.
Жиг, жиг!..
Так десять минут, пятнадцать, двадцать. Наконец и вторая петля перепилена. Спрятав ненужную больше ножовку, Курасов снова пустил в ход свой универсальный ломик. Гайданов невольно сделал шаг назад. Ну как дневную выручку продавцы все-таки сдали, а он не уследил? И едва не вскрикнул от радости, когда за медленно и словно бы нехотя открывшейся дверцей увидел внутри сейфа аккуратно сложенные пачки денег.
...В город на улицу Кабельную, в слесарку Курасова, они вернулись перед рассветом. Мокрые, усталые, но чрезвычайно довольные. На верстак, который одновременно служил и столом, выложили деньги, не торопясь, сосчитали. Оказалось пять тысяч двести девяносто семь рублей.
- Подходяще, - одобрил Курасов-старший.
- Вполне, - согласился Курасов-младший.
И оба покровительственно похлопали по спине Гайданова: мол, хорошо сработал, парень, не подвел. Гайданов же лихорадочно ломал голову: сколько отвалят. Двести? Триста? А может, и больше? О том, что вскоре вышло в действительности, он лишь мечтал.
- Вот эти, - сказал Курасов, отсчитав сто пятьдесят рублей, - возьму из общего котла по... кхе-хе-хе, по старшинству. Эти сорок семь рублей, опять же из котла, тебе, Сеня, за праведные труды разведчика. Ты, Ваня, не возражаешь? Добре! Осталось пять тысяч сто.- Внезапно, вроде бы ни с того ни с сего, спросил Гайданова: - Ты сколько классов закончил?
- Шесть.
- Фьють! А самому девятнадцать, отстаешь, дорогой, от жизни. Ну, еще наверстаешь, еще, кхе-хе-хе, далеко пойдешь. Так сколько будет, если пять тысяч сто разделить на три?
- Тыща семьсот, - без запинки ответил Гайданов.
- Точно! Говорю же, далеко пойдешь. Держи! Твоя доля.
Покончив с дележом, Курасов расстелил на верстаке старую газету, выставил, прихваченные в магазине Черноречья две бутылки, чайную колбасу, нарезанную крупными кусками, сыр "Российский"... Ивану и Гайданову налил по полному стакану, себе - половину. Пояснил:
- Мне на дежурство, а вы сколько хотите. Вон там, - показал рукой через плечо на хозяйственную сумку в темном углу слесарки, - еще полдюжины бутылок. Но - такой уговор: пока не проспитесь, отсюда ни шагу. Слышь, Ваня, и за него, - кивнул на Гайданова, - отвечаешь.