Алихман-бек сдержал слово, и вскоре никто из коммерческих людей не смел и кошелку огурцов продать без его ведома. Не всем в городе понравился новый порядок, хотя по местному радио и телевидению с утра до ночи внушали обывателю, что наступили полное благоденствие и стабильность. Однако противостоять нашествию было некому: хилое, амбициозное потомство интеллигентов-оборонщиков, погрязшее в коррупции розничной торговли, да еще оголодавшие люмпены с окраин, готовые за бутылку осетинской водки заложить душу, - кого они могли напугать?
Оппозиционно настроенные граждане создали тайную депутацию из трех человек и направили ее к городскому мэру Гавриле Ибрагимовичу Масюте. Присланный из Москвы и избранный всенародным голосованием федулинцев, Гаврила Ибрагимович за два года не совершил никаких крупных деяний, кроме одного, но зато уж такого, что прославило его на всю страну. К помпезному, девятиэтажному зданию бывшего горкома партии, где нынче располагалась мэрия, он пристроил гигантский торговый центр столь впечатляющей архитектуры, что религиозные федулинские старушки так и не смогли привыкнуть и, проходя мимо, неистово крестились и стыдливо отворачивались. Естественно, затраты на супермаркет опустошили городскую казну, зато сдача новых помещений в аренду различным фирмам позволила Гавриле Ибрагимовичу возвести в окрестностях Лебяжьего озера десяток фешенебельных краснокирпичных вилл для руководящих работников аппарата, а также открыть супер-отель с рулеткой и стриптиз-баром на случай посещения Федулинска гостями из-за рубежа. По слухам, пролетая однажды над Федулинском на вертолете, сам президент был поражен масштабами местного градостроительства и тут же подписал указ о награждении Масюты званием Героя России.
Депутацию горожан Гаврила Ибрагимович принял любезно, но долго не мог понять, чего они просят. Когда же с помощью референтов разобрался наконец в сути проблемы, сделал интеллигентам отеческое внушение:
- Алихман-бек, дорогие мои земляки, великий человек, крупный бизнесмен, лично знаком с Черномырдиным, а вы кто такие? Извините за прямоту, оборонку просрали и теперь ходите с жалобами. Не стыдно вам? И на кого жалуетесь? Без субсидий Алихман-бека, без его бескорыстного спонсорства нам пенсии нечем платить. Об этом вы подумали? Или у вас только о собственной шкуре душа болит? Идите с миром, господа бывшие коммунисты, не мешайте работать.
Один из депутатов робко возразил, что они никакие не коммунисты, напротив, все как один убежденные рыночники и акционеры, но договаривать ему пришлось уже в дверях. Дюжие молодцы вытолкали всех троих взашей. Кстати, любопытно сложилась дальше судьба этих храбрецов. Возле здания мэрии их встретили суровые абреки, усадили в роскошный джип и увезли в неизвестном направлении. Больше о них никто никогда не слышал. Родственники депутатов в течение нескольких месяцев тщетно ожидали какой-нибудь весточки, надеялись, что последует требование выкупа, но постепенно тоже начали забывать о незадачливых правдоискателях.
Попросту стало не до них: на город уже наползала первая волна ужаса…
С Егорушкой, придурковатым сыном Тарасовны, получилось так. Как-то под вечер в субботу он заглянул к матушке в магазин, и в то же время туда наведались к ней двое бритоголовых порученцев Алихман-бека, чтобы забрать месячную дань. Егорушка никогда не вмешивался в бизнес, но тут ему волей-неволей пришлось присутствовать при разговоре. Причем разговор вышел неприятный. Тарасовна заранее приготовила конверт со мздой, но оказалось, что расценки изменились и сумма откупного с этого месяца увеличилась почти вдвое. Тарасовна заартачилась и попросила отсрочки, мотивируя это тем, что ее не предупредили и таких денег у нее нет, все в обороте. Дескать, отдаст на следующей неделе с процентом. Громилы заулыбались: рады бы услужить, но они всего лишь сборщики. Надо связаться с начальством. Позвонили по мобильному телефону в офис и получили отрицательный ответ. Да это и понятно. Тарасовна, хотя давно смирилась с поборами, всякий раз, когда приходилось раскошеливаться, пыталась ловчить, чего-то все выгадывала, разумеется, простодушным горцам в конце концов это надоело.
- Огорчу тебя, мамаша, - сказал один из бритоголовых. - Велено получить сполна.
- Как же так, Костик! - всполошилась Тарасовна. - Да мы же с твоей матерью в одну церкву ходим сто лет. Батяню твоего я сколько раз угощала бесплатно. Я же твоя крестная, рази не помнишь? И ты будешь с меня последнюю рубашку сымать?
- Не-ет, тетка Тарасовна, не я, - засмеялся жизнерадостный отрок. - Работа такая. Других пришлют, а меня за это под ноготь. Тебе же лучше не будет, верно?
- Давай, давай, бабка, - торопил второй порученец. - Чего зря базарить? Нам еще в десять точек надо поспеть.
Егорушка прислушивался к разговору краем уха, склонился над книжкой, но почему-то слово "бабка", обращенное к матери, его задело.
- Нельзя ли повежливее, мужики? - вякнул с дивана. Сборщики оборотились на него, как на чудо.
- Что это там за сопля? - спросил явно главный из бритоголовых. - Почему здесь сидит?
- Сыночек мой младшенький, - залебезила Тарасовна. - Костик его знает, верно, Костик?.. Он с нашими делами вовсе не связан, видите, в институт собирается. На физический факультет.
- Да что ты перед ним оправдываешься, - вспылил Егорушка и отложил книжку. - Отдай деньги и пусть катятся к своему вонючему пахану.
- Ах вот как! Студент, а какой говорливый. Видно, не тому учили.
Костик, понимая, что сейчас произойдет, попытался заступиться за паренька.
- Ладно тебе, Витек… Видишь же, малохольный.
Тарасовна дрожащими руками уже отсчитывала недостающую сумму.
- Чего там, ребятки, пошутили и хватит… Вот набрала кое-как из резерва…
- Нет, не хватит, - сказал Витек, подступая к столу. - Котят топят, пока слепые.
Егорушка поднялся ему навстречу. Ростом они были вровень, но перед матерым качком Егорушка выглядел как худая тростиночка перед могучим дубом.
- Думаешь, напугал? - У мальчишки в глазах насмешка, что для быков вообще невыносимо. Витек ткнул своей "кувалдой" Егорушке промеж глаз, да с такой силой, что мальца шмякнуло о стену и повалило на пол. Тарасовна заголосила, кинулась на бугая, вцепилась, но тот, смеясь, отшвырнул тучную женщину к столу.
- Куда лезешь, бабка? Благодарить должна за науку твоему выблядку.
Костик вмешался нерешительно:
- Будет с него, Витек. Пошли отсюда. Капусту ведь получили.
Наверное, этим и закончилось бы, мало ли какие бывают сбои при расчетах, но Егорушка, утерев кровь под носом, произнес отчетливо:
- Мразь поганая! Откуда только вы взялись?
- Это я мразь?
- Ну а кто же? Не человек же?
Дальше Вптьком управлял уже инстинкт, а не разум. Крикнул дружку: "Придержи суку!" - и взялся вколачивать Егорушку в пол по всем правилам забивания гвоздя. Намолотился до пота. Под конец обрушил на безжизненное, распростертое тело массивный стул с бархатной обивкой.
Костик, удерживая в железных тисках обезумевшую Тарасовну, лишь ласково приговаривал:
- Успокойся, крестная, потерпи! А то хуже будет. Он же накуренный.
Вся экзекуция заняла не больше десяти минут, но результаты впечатляли. Витек, между прочим, пользовался особым авторитетом в группировке, характер у него был взрывной, неуступчивый: оскорблений он не прощал из принципа.
Когда сборщики покинули магазин, Тарасовна первым делом вызвала "скорую", потом дозвонилась до Мышкина, который в тот момент дежурил на приемке товара, и лишь потом, возможно, впервые в жизни разрыдалась.
Егорушка трое суток провалялся в реанимации, а врачи честно предупредили Тарасовну, что не могут дать за его молодую жизнь и ломаного гроша. Но Егорушка сдюжил, и первым, кого увидел у кровати, был Харитон Данилович собственной персоной.
- Где они? - разлепил губы мальчик.
- А-а, эти… - догадался Мышкин. - Дак сейчас ночь, спят поди.
- А вы почему здесь?
- Я-то? Матушка просила подежурить. Сама-то сомлела, не спавши. Третий день ведь пошел, как бултыхаешься. Думали - каюк. Ну ничего, теперь поправишься.
- Маму не тронули?
- Обошлось, слава Богу. Да забудь ты про них. То ж как ветер, налетел - и нет его.
- Уже забыл.
Многоопытный Мышкин заметил, что мальчишка соврал, и порадовался за него.
Выздоравливал Егор трудно, долго. Раны подживали, но мучили головные боли, будто череп пилили от уха до уха тупой пилой. Лежал в палате на шесть человек, ни с кем не разговаривал, ел через силу, не мог читать. Вот самое обидное. Пробовал, открывал какую-нибудь книгу, но строчки прыгали в глазах, струились - и смысла не ухватишь. Зато начались видения. Что-то вроде снов наяву. Навещали существа из другого мира, общались с ним. Кто такие - неведомо, то ли люди, то ли звери, то ли небесные странники. Ничего путного в видениях не было - тоска одна. В душе что-то затвердело, никак не рассасывалось, словно свинцовый ком в груди. Он думал, зачем жить, если все так плохо, так унизительно.
В одном из видений появилась Анечка. Он ее прежде не знал: худенькая, большеглазая девушка с глазами, в которых застыло глубокое недоумение. Он сперва решил, что увидел самого себя в женском облике. Спросил на всякий случай:
- Ты кто?
Девушка улыбнулась:
- Третий раз знакомимся. Анечкой меня зовут. Я медсестра.
Егорка приподнял голову, оглядел палату. Ночник светился синим оком, на всех кроватях спали люди. Значит, ночь, и значит, явь.
- Какое сегодня число?
Анечка ответила. Присела на табурет рядом с кроватью. Разговаривали они шепотом, чтобы не потревожить других больных.
Егор пожаловался:
- Какие-то провалы в памяти. Никак не пойму, что снится, а что в действительности происходит. Про тебя подумал, снишься. Ты очень красивая. Я таких не встречал.
Анечка поблагодарила за комплимент и объяснила, что после такой травмы черепа, какая у него, многие обычно отправляются на тот свет, но у него, у Егорки, все плохое позади. Обошлось даже без операции. То есть ему крупно повезло.
- Повезло? - усомнился Егор. - Я читать не могу, строчки двоятся. Знаешь, как неприятно?
- Скоро все пройдет. Главное - покой и хорошее питание.
За разговором выяснилось, что Анечка учится на вечернем отделении на третьем курсе медицинского института, на дневной денег нет, да и смысла нет учиться на дневном. Все равно потом придется искать работу, а тут у нее богатая практика. Рассуждала она здраво и глубокомысленно. Егор признался, что и сам хотел уехать в Москву и уже подал документы на мехмат, но куда теперь с такой головой. Полы в университете мыть. Анечка опять его уверила, что все с головой наладится. Да и вообще, сказала она, для того, чтобы стать великим ученым, вовсе необязательно иметь мозг в полном объеме, достаточно половины, как, к примеру, случилось с Пастером.
- Родители у тебя кто? - поинтересовался Егор. Анечка смутилась.
- Мы из бедных. Отец и мать - оба в "ящике" работают. Зарплаты полгода нету. Говорят, скоро оборонку совсем закроют.
- Кто говорит?
- В газетах пишут. Зачем нам оборонка? На нас же никто нападать не собирается.
- И на что живете?
- Живем, ничего. Не всем богатыми быть.
- Ты про меня, что ли?
- Да нет, просто так… Конечно, с деньгами легче, но и бедность не порок. Верно?
- Ань, погляди в тумбочке, что там есть. Пожевать бы чего-нибудь.
Девушка обрадовалась.
- Говорила же, выздоравливаешь. Аппетит - самый верный знак. Погоди, я сейчас.
Убежала - и вскоре вернулась с термосом и чашками. Быстро накрыла на тумбочке поздний ужин: холодная курица, хлеб, сыр, масло. Сделала несколько толстых бутербродов. В чашку налила горячего чая.
- Из дома приношу. Мамина заварка, со зверобоем.
- Один не буду, - сказал Егор, хотя уже вцепился в бутерброд с куриным белым мясом. - Там еще коробка с шоколадными конфетами, достань.
Анечка поддержала компанию, попила чайку. Егорка умял почти все, что было на тумбочке. Уплетал за обе щеки с важным выражением лица. Анечка рассмеялась.
- Смотри не лопни.
У него глаза затуманились.
- Отвернись, пожалуйста.
Покряхтывая, слез с кровати, кое-как накинул на себя больничный халат. Самое удивительное, никто в палате не проснулся. Ночь принадлежала только им одним.
Пошли курить в ординаторскую. Вся больница спала мертвым сном. Анечка, пока брели по коридору, поддерживала его за талию, а Егорка обнял ее плечи.
От первой затяжки его повело, в голове загудели колокола. Но он не променял бы эту сигарету на все свои прожитые восемнадцать лет.
- Ань, у тебя есть парень?
- Наверное, нет.
- Ты ведь не девушка, правда?
- Какой чудной. Разве спрашивают об этом?
- Извини. Но ты любила кого-нибудь?
- А ты?
- До сегодняшней ночи - ничего подобного…
В паб (по-старому пивная) "Бродвейская гвоздика" Мышкин вошел около десяти вечера. До того помогал Тарасовне в магазине, с ней же перекусили на скорую руку. Прошло две недели с печального происшествия. Тарасовна каждый день напоминала: "Ну что, Харитон?" И он каждый раз отвечал: "Рано еще".
Сегодня решил, пора.
В пабе обстановка культурная. Стойка бара, как в голливудских фильмах, музыка, дым коромыслом. Много веселой, поддатой молодежи, но попадались и плейбои средних лет. В задних комнатах заведения можно было перекинуться в картишки и покрутить рулетку. "Бродвейская гвоздика" - один из центров ночной жизни Федулинска. Принадлежала она, как и прочие игорные точки, Бакуле Вишняку, бывшему секретарю Федулинского горкома партии. Правда, говорили, что управлять ему осталось считанные дни: Алихман-бек сильно давил на него. Вишняк пока упирался из последних сил, не хотел делиться, но уже отправил всю семью (две жены, три тещи и пятеро малолеток) за границу. Весь город с волнением следил за битвой титанов, подробности которой изо дня в день смаковала газета "Федулинская правда". Общественное мнение разделилось: Алихман-бек в случае переподчинения игорного бизнеса обещал пустить по городу бесплатный автобус; Бакула Вишняк, опытный партийный интриган, упирал на то, что он русскоязычный и, следовательно, ему ближе чаяния и нужды простых людей. Недавно Алихман-бек в последний раз предложил мировую из расчета пятидесятипроцентного дележа, но упрямый Вишняк по-прежнему артачился, накликая погибель на свою седую башку.
Оглядевшись, Мышкин направился к бару, где орудовал старый знакомец Жорик Вертухай. Тоже странной судьбы человек. Появился в Федулинске, как и Мышкин, неизвестно откуда, пару-тройку лет, до наступления всеобщей свободы, беспробудно бомжил на рынке, а теперь, пожалуйста, надел сомбреро и устроился барменом в фешенебельное заведение, косил под разбитного кубинца-эмигранта. Иными словами, Жорик являл собой наглядное воплощение американской мечты. Мышкину обрадовался.
- Какой гость, блин! - зашумел на весь зал. - Сто лет не видал тебя, Харитоша. Чего налить? Пива, водки? Пиво баварское, прямиком из Мюнхена. Да ты вроде уже на бровях?
- Кружку "Жигулевского", - попросил Мышкин.
- Зачем тебе эта моча? - загоготал бармен. - Шуткуешь, брат?
- Хочу "Жигулевского", - повторил Мышкин, сверкнув оловянным взглядом.
- Сей момент, сей момент, - Жорик мгновенно сбавил тон. - Понимаю, брат. Мне самому для души, кроме квашеной капустки, ничего не надо.
Из-под стойки выхватил зеленую бутылку, сдернул крышку, перелил в массивную, литого стекла пивную кружку.
- Пей, брат, на здоровье. Креветок дать?
- Заткнись! - Мышкин, пьяно петляя, отошел от стойки и бухнулся за ближайший столик, где расположилась компания из трех девушек и двух бритоголовых парней. Девушки были как на подбор, грудастые, полуголые и пьяные, а один из парней - как раз сборщик налогов Витек Жигалин.
Насупясь, Мышкин залпом выдул половину кружки. Мутно уставился на одну из дамочек.
- Почем берешь? - спросил строго.
- Тебе чего надо, дедушка? - игриво ответила красотка. - Может, баиньки пора?
- Или зачесалось, дедуль? - поддержала подружка, настраиваясь на потеху.
Витек с приятелем молчали, не вмешивались в разговор, но не потому, что чего-то опасались: им было любопытно, до какой наглости дойдет оборзевший сожитель старой сучки Тарасовны. Да и чего им бояться: они молоды, в стае, за ними будущее, а этот рыночный опенок налил бельмы и куролесит по старой памяти, но одинок, как перст.
Мышкин отхлебнул еще пивка, левую руку невзначай протянул к девушке:
- Дакось сиськи пощупать. Не самодельные?
Красотка, хохоча, отбила нахальную клешню.
- Отстань, дед. Все натуральное, не сомневайся. И сколько положишь за такую красоту?
Мышкин подумал.
- За всех троих четвертной. Сверх того бутылец. Годится?
Девушки обиделись, загомонили и даже перестали хохотать.
- Ты что, шутишь? За четвертной бери Дуньку со станции.
Мышкин возразил:
- Дунька мне и даром дает. Да вы больше нее и не стоите.
- Почему так, дедушка?
- Потому что порченые, и исколотые, и под всякую мразь ложитесь. Еще неизвестно, какие у вас болезни.
- Ты что, совсем опупел, старый хрыч? Чего несешь?
Мышкин надулся:
- Ничего не опупел. Ежели торговаться, то по справедливости. Ваши ребята все заразные. Я на риск иду, за это полагается скидка. Четвертной - красная цена. Но за всю троицу. Одной мне мало.
- Ой! - хором воскликнули девицы, потихоньку заводясь, с удивлением оборотясь на парней. Витек понял: дальше бездействовать неприлично, пора дать старику урок хороших манер. Ухватил Мышкина за ухо и потянул.
- Ну-ка, встань, поганка трухлявая!
Мышкин только этого и ждал: нападения. Морщась, будто от боли, приподнялся на полусогнутых и с правой руки, почти без размаха, залудил Витьку кружкой в череп. Удар нанес с чудовищной силой, массивная кружка лопнула поперек, соприкоснувшись с височной костью, и ручка обломилась. Костный осколок проник Витьку в ящеровидный мозг, и он умер мгновенно, не успев закрыть рот. Роковая трещина пролегла по перекошенному смертным изумлением лицу точно так, как и рана у Егорки. Для Мышкина это было важно. На всякий случай уже голым кулаком он смахнул на пол второго парня, но убивать не стал.
В пивном зале на мгновение воцарилась глухая тишина, словно ангел пролетел.
Девушкам Мышкин посоветовал:
- Уважайте клиента, и он всегда ответит вам добром.