Современный мир в романах Анатолия Афанасьева - мир криминальных отношений, которые стали нормой жизни, где размыты границы порока и добродетели, верности и предательства, любви и кровавого преступления.
В новом романе писателя на пути могущественной мафиозной структуры встает элитный агент ФСБ…
Содержание:
-
Часть первая 1
-
Часть вторая 22
-
Часть третья 44
Анатолий Афанасьев
Одиночество героя
Часть первая
Я спал, когда позвонили в дверь. Зажег лампу, взглянул на часы: около двух. Что за черт?!
Звонок бился в истерике. Кто-то спешил навестить меня среди ночи. Странно, в последнее время и днем-то редко заглядывали гости. Мир оставил меня в покое, хотя далеко не по всем долгам я рассчитался.
Встревоженный, с томительной пустотой в груди, я пошлепал к двери, глянул в глазок. Панорама представила на обозрение перекошенное лицо: не поймешь, женское или мужское.
- Вам кого? - дверь железная, плотная, но, если кричать, слышно через нее хорошо.
- Пустите! Пустите! Пустите! - отозвалось заполошное, женское. Глазок устроен так, что видно всю лестничную клетку, и даже если кто-то пригнулся у притолоки, тоже видно. Помешкал всего мгновение: открыл.
Девушка в чем-то кожаном. Шмыгнула в прихожую, обдав ароматом духов.
- Закройте! Закройте!
Я навесил цепочку и щелкнул "собачкой". Обернулся. Свежее, юное лицо, растрепанная прическа, паника в темных глазах. Худенькая фигурка, длинные ноги. Хороша залетная!
- Извините, я не совсем одет. Не ждал никого.
Прижалась к вешалке - и молчит. В глазах не просто ужас, а невменяемость. Такие глаза бывали у моей Рыжухи-кошки, когда ей удавалось зацепить со стола кусок колбасы. Кошки уже нет, померла в прошлом году.
- За вами кто-то гонится?
Молчит.
- Вам что нужно-то? Хотите позвонить?
Испуганно кивнула. Я поддернул старенькие, но любимые голубые трусы и отвел гостью на кухню, где стоял телефонный аппарат.
- Звоните, пожалуйста. Не буду мешать.
Сходил к двери и посмотрел в глазок. Лестничная клетка пустая, тихо. Вернувшись в спальню, надел штаны и свежую рубашку в сиреневую клетку.
Девушка сидела рядом с телефоном, как истукан, даже трубку не сняла. Я достал из холодильника початую бутылку водки, налил в чашку и подал ей.
- Выпей, полегчает.
Они все любят пить водку, и эта тоже схватила чашку и с жадностью осушила, словно освежилась лимонадом. Я закурил, и девушка потянулась к сигарете. Они все курят, как извозчики.
- Так что стряслось? - спросил я как можно любезнее. - Почему носишься по этажам, когда все хорошие девочки давно спят в своих постельках?
- Меня хотят убить.
- Это понятно. Время такое. А кто? Дружки твои?
- Они мне не дружки, - голосок приятный, нерезкий, с культурным наполнением, и глаза незлые. Но лучше бы мне в них не смотреть.
- Они что же, гнались за тобой?
Молчит, моргает.
- Тебя как зовут?
- Оля.
- Сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- Вот что, Оля. Давай звони куда хотела - и ступай. Мне надо спать. У меня режим.
- Мне некуда звонить. Не прогоняйте меня.
- Что значит - не прогоняйте? Ты здесь собралась ночевать?
- Куда же деваться? Они стерегут на улице.
- А я при чем?
- Вы ложитесь, а я тихонечко посижу до утра.
За свои сорок пять лет я наделал столько глупостей, что одной больше, одной меньше - уже не имело значения.
- Водки еще хочешь?
- Хочу.
Я налил ей и себе, поставил на стол тарелку с нарезанной колбасой, хлеб. Когда-то в прежние времена именно такие неожиданные застолья, как выяснилось впоследствии, скрашивали жизнь. Только их и стоило вспоминать.
- Рассказывай.
- Что рассказывать?
- Что, кто, почему, за что? Кто ты такая?
- Я кто такая?
- Ну не я же. Про себя я все знаю.
Дальше она произнесла фразу, которая произвела на меня сильное впечатление.
- Вы так разговариваете, потому что я в беде. Это неблагородно.
- Как я разговариваю?
- Грубо. Как на допросе.
- Значит, тебя уже допрашивали? Бывало дело?
- Можно выпить?
- Пей.
На сей раз она едва пригубила, не сводя с меня прекрасных темных глаз, наполненных слезами. Я не верил в искренность этих слез, как заранее не верил ничему, что она могла рассказать о себе. Зато подумал о том, что это юное, шальное дитя больного города, без сомнения искушено во всех премудростях любви, то есть в том, что все они понимают под этим словом. Дай Бог памяти, четвертый месяц у меня не было женщины. Так получилось, обходился как-то.
Ночь, доступная красотка, водка, страх смерти - ситуация искрила. Примитивная, надо заметить, ситуация, если не сказать больше.
- А вас как зовут? - изобразила светскую улыбку, получилась зверушечья гримаска. Я назвался: Иван Алексеевич. Почему не назваться.
- Вы один живете?
- Тебе до этого какое дело?
- Да нет, я просто так…
Слово за словом, постепенно все-таки разговорились. Кое-что удалось выведать. Естественно, никакой искренности между нами быть не могло, говорили на разных языках. Для меня Оля (Оленька!) - затравленная московская девочка, существо, утратившее человеческий облик, живущее бредовой мечтой о западном рае, подрабатывающее то тут, то там, то тем, то этим; я же для нее монстр пещерной эпохи, с большой натяжкой годящийся на роль клиента. Меня интересовало, в какую историю она влипла, и чем мне грозило ее появление в доме.
Произошло с ней нечто жутковатое (не по их, разумеется, меркам). Развлекались в компании, выпивали, балдели, оттягивались, и трое пацанов затеяли забаву, принялись насиловать одиннадцатилетнего мальчонку. Остальных заставили смотреть. Как учат по телевизору: нетрадиционный секс. Потом некоторых из присутствующих, которым забава почему-то показалась чересчур пряной, изрядно помяли. Оленьке удалось улепетнуть, за ней погнались двое отмороженных, и если бы я не открыл, возможно, ее бы сейчас уже не было в живых. Характерная и, в сущности, ничем не примечательная история.
Я выпил водки, чтобы унять прохвативший вдруг озноб. Все же одно дело - любоваться их миром по телевизору, у разных Крупениных и Якубовичей, издалека, и совсем иное - соприкоснуться с ним в натуре. Сильное ощущение, бодрящее.
- Родители у тебя есть?
На ее милом лице изобразилась сложная, как писали в старину, гамма чувств, которые, однако, можно определить словами: ой, не надо! Но ответила она неожиданно разумно, то есть даже чересчур нормально, без подтекста и блуда:
- У меня очень хорошие родители.
- В чем же проблема? Позвони, приедут за тобой.
- Нет.
- Почему нет?
- У них хватает своих забот. Да и потом, чем они могут помочь?
- Хорошо, позвони в милицию. Хочешь, я позвоню?
В ее взгляде промелькнуло сожаление, да я и сам понял, что сморозил глупость.
- Не хочешь в милицию, обратись к частникам. В какой-нибудь "Щит и меч". Только меня не впутывай, ладно? Я в ваши игры не играю.
- Я не впутываю.
- Как не впутываешь? Пришла - и не уходишь. А почему? Передохнула, водочки попила - и ступай с Богом.
Ее страх прошел, она внимательно меня изучала. Я догадывался, на какой предмет.
- Оля, не заблуждайся. Ты красивая, молодая, но в том, что ты можешь предложить, я не нуждаюсь.
- Этого никто не знает заранее.
- Никто не знает, а я знаю. Сумасшедшим надо быть, чтобы связаться с такой, как ты.
Много раз я недооценивал коварство женщин, хоть молодых, хоть старых, и всякий раз платил за это непомерную цену.
- Иван Алексеевич, вы же открыли дверь?
- Ну и что?
- Я в пять квартир звонила, и только вы открыли.
- Что ты хочешь сказать? Что я и есть сумасшедший?
- Настоящий мужчина всегда немножко не в себе.
То, что я пил и курил среди ночи, было глупо, но то, что я увлекся разговором с этой девицей, вообще необъяснимо. Более того, я вдруг почувствовал признаки сердечной смуты, которую не испытывал много лет. Словно теплый ароматный ветерок коснулся ресниц и проник в грудь.
- Послушай, девушка. Ночевать ты здесь не останешься. И провожать я тебя не пойду. Тот мир, где ты обитаешь, ненавистен мне весь целиком. Делайте там что хотите: насилуйте младенцев, колитесь, нюхайте, совокупляйтесь, убивайте друг друга, - меня все это не касается. Искренне жалею, что открыл дверь. Помрачение нашло.
- Вы меня боитесь?
- Конечно, боюсь. Я же человек. Человек должен бояться бешеных собак.
- Я не бешеная собака.
- Не знаю, кто ты, и знать не хочу. Тебе еще налить?
Протянула чашку.
- Иван Алексеевич, вас тянет ко мне, я же вижу.
Сказала покровительственно, но без осуждения.
- Может, и тянет. Не имеет значения.
- Мы с вами похожи, я тоже их боюсь. Раньше не понимала, теперь понимаю. Раньше они казались мне сильными, отчаянными, свободными, но это скоты. Даже не собаки. Скорее шакалы.
- Знать ничего не хочу, - тупо повторил я. После этого мы выпили водки, покурили, и Оля сказала, что неплохо бы заварить кофейку. Я сказал: сама заваривай, я ночью кофе не пью. Она взялась хлопотать: управилась с кофе, разыскала в шкафу коробку шоколадных конфет, о которых я давно забыл. Понюхала, поморщилась: ничего, сойдут. Налила себе кофе, а мне чай. Уселась напротив в некоторой задумчивости.
- Ты чего? - спросил я. - Сыр вон в холодильнике.
- Мне нужно умыться.
- Ну так иди.
Вернувшись (побыла в ванной минут десять), задала вполне естественный вопрос:
- Вы, наверное, развелись, да?
- С кем развелся?
- С женой. У вас же была жена, да? У таких, как вы, обязательно должна быть жена и дети. Вы же не бешеная собака.
- Почему тебя это волнует? Ты что, собираешься здесь навеки поселиться?
- Нет, я скоро уйду. Только чуть-чуть посветлеет.
- Посветлеет часа через три.
- Ложитесь, Иван Алексеевич, я одна посижу. Не бойтесь, ничего не трону. Я вам так благодарна, честное слово.
Старая, вечная, как мир, сказочка: пустил зайчик в дом лису.
- Совсем необязательно сидеть до утра.
- Вы, может быть, опасаетесь, что я заразная?
- В каком смысле?
- Ну, СПИД там и все такое.
- Почему я должен опасаться?
- Мужчины ко мне обычно тянутся, а вы будто отстраняетесь.
- Оставь, пожалуйста… - У меня появилось желание напиться. - Чудные люди, ей-Богу! - я развел руками, словно действительно удивился. - По твоим словам, тебя час назад чуть не грохнули. И вот, как ни в чем не бывало, ты закидываешь новую удочку. Ловишь очередного клиента. Это же противоестественно.
Опустила глаза и слегка покраснела. Или показалось?
- Зачем вы так, Иван Алексеевич? Понятно, вы не можете думать обо мне хорошо, но поверьте, я не шлюха.
- А кто же ты?
- Обыкновенная девушка. Живу, как умею. Как все живут. Пусть немного запуталась, заигралась, но что же теперь делать? Посоветуйте, вы взрослый мужчина. Я же не хочу умирать.
Слушать ее было так странно, как если бы я вышел на контакт с иной цивилизацией.
- Они впрямь могут тебя убить?
- А то вы не знаете, как это бывает.
- Но за что?
- За то, что видела и убежала. Этого достаточно. Я тоже вам удивляюсь, Иван Алексеевич.
- ?
- Вы точно как мои папочка с мамочкой. Они так и не повзрослели. Так и остались в прошлом веке.
- Кто они у тебя?
Взглянула лукаво.
- Хотите, верьте, хотите, нет, папочка - писатель. А мамочка - врач. Верите?
- Почему же нет? У меня у самого отец был академиком. Ничего особенного. И какие же книги пишет твой папочка?
- Раньше писал. Может, вы читали. Толстые романы. Они широко издавались. По одному сделан фильм. Скукотища, конечно. Теперь это никому не нужно. Папочка сам понимает.
- Чем же он занимается?
- Тем же, чем и все. Торгует, челночит. Привозит товар из Турции, а мамочка продает на оптовом рынке. Иногда я им помогаю. Ничего, не бедствуем.
Я одобрительно покивал, отпил остывшего чаю, закурил новую сигарету. Ее тихий голос с грудными манипуляциями, загадочное мерцание темных глаз, очарование показного смирения все глубже овладевали сознанием. Гипноз обманчиво податливого женского естества - неужто это не сон? Худенькие руки, высокая грудь под тоненьким шерстяным свитерком. Зачем она сюда пожаловала?
- Как же ты, дочка писателя, угодила в такую компанию?
- Иван Алексеевич! Какая компания? Где вы видели другую? Все одинаковые. Никому ничего не нужно. Травка, секс, бабки - вот и все.
- Значит, и ты такая же?
Выдержала прокурорский взгляд. Улыбнулась, как старшая младшему.
- Я их всех презираю. Не хочу больше с ними быть.
Значит, хана. Допрыгался кузнечик.
Я извинился и пошел в ванную. Умылся, поглядел на себя в зеркало. В свои годы я выглядел еще ничего себе. Кожа чистая, взгляд осмысленный. Ни жирный, ни худой. Волосы сохранились отчасти. К чему это я?
Оля прищемила мое сердце. Неизвестно, как это происходит, а когда случается, поздно гадать. Допустим, все, что она говорит, полное вранье. Что это меняет? Я не рыцарь, конечно, но и подонком доживать век неохота. Теперь ее не выгонишь из дома, как кошку. Она не кошка и не бешеная собака. Но проблема даже не в этом.
Своим ночным визитом девушка разрушила броню моего так долго, счастливо лелеемого одиночества. Как с этим сообразоваться?
Из ванной отправился в спальню, в штанах и в рубашке прилег на кровать. Спать не хотелось. Славная выдалась ночка, тревожная и полная надежд. Оля права, когда-то у меня была жена, Нелли Петровна, Лялечка. Кроме того, у меня два сына - Витюша и Федор, восемнадцати и четырнадцати лет. Оба балбесы, характером в мать. Дурашливые, ни к чему не приспособленные. Покажи палец - со смеху помрут. Что тот, что другой. Это вторая моя вечная укоризна. Первая - покойные родители. Родителей не уберег от смерти, сыновей вряд ли спасу от жизни. У них умишко один на двоих, а если считать вместе с Лялькой, то на троих. Старшего определили в колледж, где он учится на менеджера. Это что такое - менеджер? Может быть, это плотник, или ученый, или врач? Не знаю, кто такой менеджер. А Витюша хохочет день и ночь - он будет менеджером. С Феденькой еще хуже. В четырнадцать лет он решил, что займется теннисом, как Кафельников. Теннис так теннис, ничего худого, большинство его одноклассников мечтает стать киллерами, но беда в том, что у Феденьки нет способностей не только к спорту (долговязый, сутуловатый, с заторможенной реакцией), но и ни к чему другому. Вдобавок он поразительно ленив и по-настоящему оживляется лишь за столом. Слава Богу, на аппетит не жалуется. Но - теннисист. Каждый день ходит на тренировки. Весь в ракетках и адидасах. Скорее всего дрыхнет там где-нибудь на матах, переваривая котлеты, не знаю. Их обоих, и теннисиста и менеджера, скоро, похоже, засосет в такую трясину, откуда за уши не вытащишь.
С Нелли Петровной разошлись пять лет назад. Внутренние причины разрыва мне и сейчас до конца не ясны, но внешняя канва такая. Когда с наукой покончили и институт, где я работал начлабом, закрыли, наша семья, подобно миллионам других, из комфорта относительного материального благополучия переместилась в яму унизительного безденежья, почти нищеты. Все надежды, упования и планы рухнули, можно сказать, в одночасье. Для меня утрата привычных жизненных ориентиров (в философском смысле) оказалась чересчур большим потрясением: я замельтешил, заколобродил, на довольно долгий период натурально сошел с тормозов, зато Лялечка держалась стойко. Устроилась бухгалтером (у нее экономическое образование) в какую-то потешную фирму, типа: "Хомяк-инвест", начала таскать оттуда денежки и вдобавок завела нежную дружбу с директором фирмы, неким Арнольдом Платоновичем, пожилым (старше меня на пятнадцать лет) жуликом. Как раз Арнольд Платонович и сбил Лялечку с толку. Чем ее прельстил, какие обрисовал радужные перспективы, не знаю, но по прошествии какого-то времени Лялечка авторитетно заявила, что для нас обоих лучше, если мы поживем врозь: она с Арнольдом Платоновичем, а я - в одиночку. Так мы, по ее мнению, окончательно проверим свои чувства друг к другу. Проверка затянулась на пять лет. Сыновья подрастали, мигрировали, жили то со мной, то с матерью, набирались ума. Лялечка благоденствовала, Арнольд Платонович, завороженный ее спелой прелестью, поил ее птичьим молоком, да и я сравнительно быстро преодолел кризис, вызванный не столько семейным разладом, сколько произошедшими в обществе счастливыми переменами. Оказывается, жить можно и в дерьме, на крысином российском рынке, при батюшке-капитализме. Много ли человеку надо: дыши, жри. Деньжат срубить - не проблема, если голова на месте. Только не надо горевать о том, что миновало. В сущности, величие человека, как и его маразм, мало зависят от внешних причин, они в нем от предназначения.
А семья, ну что семья? Мы с Лялечкой прожили почти двадцать лет, бывало между нами всякое, но сроднилось, притерпелись, приладились друг к другу, и все же когда настала пора расстаться, ни я, ни она не почувствовали страшной боли, какая пронзает при разрыве живых тканей. Может, наш брак был случаен, а возможно, любой брак хорош лишь в молодости, в свежем состоянии, и дальше держится на привычке, на жалкой иллюзии невозможного между мужчиной и женщиной взаимопонимания. Разумеется, я много думал об этом, но ни к каким окончательным выводам не пришел. Одно скажу: мы сохранили добрые отношения - это уже дорогого стоит.
Оля возникла на пороге. Грациозная, стройная фигурка в электрическом снопе.
- Можно к вам?
- Ты же обещала сидеть на кухне.
- Я подумала, вдруг вам скучно.
- Еще выпила, что ли?
- Я не пьяна, нет. Хотите покурить? Я сигареты принесла.
Присела на стул возле кровати. Свет падал мимо нее, лицо обрисовано смутно. Силуэтно. Я взял сигарету, пепельницу поставил на пузо. Дал ей огонька. Я редко курю в спальне, но это, конечно, особый случай.
Обстановка для задушевной беседы самая располагающая. Переборов желание прикоснуться к ее бедру, я сказал, что готов помочь. То есть готов сходить в логово и похлопотать. Попросить, чтобы ее не трогали. Когда я это произнес, то чувствовал себя благородным героем, но в ответ услышал придушенный смешок.
- Ты чего?
- Вы пойдете в логово?
- Почему бы и нет? Скажу, я твой родственник, дядя, например. Попробую все уладить.
- Простите, Иван Алексеевич, я ценю ваш порыв, но вы хоть понимаете, о чем говорите?
- Понимаю.
- Туда-то вы войдете, но обратно не выйдете.
- Даже так?.. Что же ты предлагаешь?