* * *
Каких только типажей Совин не насмотрелся за свою долгую работу в различных рекламных организациях!..
Он имел счастье общаться с директором фирмы, торгующей автомобилями. Директору хотелось поставить на скоростной автостраде огромный рекламный щит. Он поставил непременное условие: на щите ни в коем случае не должен быть изображен автомобиль, но должно быть много текстовой информации. Это на скоростной-то трассе, где и полагающихся для рекламного щита три-четыре элемента не успеешь разглядеть! Видимо, директор перепутал щит и объявление в газете. Но на своем настоял. Таким образом, фирма обеднела на три тысячи долларов. И не заработала ни одного.
А какой ужас приносили рекламодатели под видом рекламных текстов! Они явно полагали, что человек, немного говорящий на русском языке и употреблявший слово "блин" не через слово, а через два, легко и непринужденно может написать и рекламный текст. Когда им пытались втолковать, что хороший текст вообще и хорошая реклама, в частности, - искусство, они по-детски удивлялись: "А чего там писать-то?"
Ах, русский язык! После таких визитов Совин дико ругался: "Хоть бы какая гадюка "продавала"! Нет - все "реализуют". А некоторые, особо грамотные, и вовсе "предлагают к реализации"! Цены - у всех поголовно "ниже рыночных" и "приятно вас удивят". Предел мечтаний - прочитать в эфире прайс-лист. Долго и нудно, чтобы радиослушателям было тошно. Почему я не прихожу в фирму и не учу их торговать! Потому что я в этом ни хрена не понимаю. А они меня учат писать! Только потому, что говорят по-русски…"
Иногда Совин убеждал людей в своей правоте. Иногда нет. Тогда рекламодатель шел на другую радиостанцию и уносил туда свои денежки. Зато не страдала чистота эфира родной радиостанции. И руководство было согласно с такой постановкой дела.
Были, правда, идеальные рекламодатели. Они приносили деньги и говорили: сделайте хорошую вещь. В сроках не ограничивали, хотели качества. И они его получали. Над записью таких роликов с огромным удовольствием трудились и актеры, и звукорежиссер. Именно эти моменты приносили всем искреннее удовольствие. И клиент бывал доволен - реклама достигала своих целей…
А сегодня день был плохой. Заказчик попался упертый, настаивал на своем. После двухчасовой дискуссии со скрипом согласился попробовать то, что ему предложила рекламная служба. Оставалась надежда убедить его окончательно. Но слабая.
Совин считал, что в таком положении вещей во многом виновата литература по рекламе. Человек прочитывал какую-нибудь брошюрку и думал, что он стал специалистом.
- Вы возьмёте меня к себе главным бухгалтером, если я честно прочитаю "Самоучитель бухгалтера"? - спрашивал в таких случаях Совин.
Клиент бурно возражал, но аналогия до него не доходила…
- В бухгалтерии практика нужна, а писать-то… - справедливо возражал заказчик.
- Тоже правильно, - язвил Совин, - Есть же "Словарь рифм", а Пушкина второго что-то больше нет.
- Так это Пушкин!.. - возражал клиент, имея в виду, что не надо большого ума для тридцатисекундного рекламного текста…
Короче, сказка про белого бычка…
* * *
Совин отрешился от грустных рабочих мыслей и уставился на экран телевизора. Крутой Уокер железной пяткой вершил "Правосудие по-техасски".
Вечер одиннадцатый
ЧЕТВЕРГ, 14 МАЯ
В своём рабочем кабинете Совин попеременно щелкал клавишами диктофона и компьютера. Он только начал. А работы предстояло сделать немало.
* * *
Сегодня Совин проснулся неожиданно рано. Повалялся минут пятнадцать, поудивлялся столь раннему просыпанию. И понял, что очень ждал этого дня: сегодня он должен звонить Стасу. Быстро умылся, почистил зубы, налил кофе и взялся за трубку телефона.
- Здорово, Стас. Это я.
- Ты что, озверел?! Семи еще нет. Я домой только в пять вернулся.
- Ладно, не кричи. Ты узнал про того… - Совин внезапно замолчал. В голову пришла неожиданная мысль о том, что телефон может прослушиваться.
- Эй, ты чего замолчал?
- Ничего. Так надо. Досыпай, я сейчас к тебе подъеду.
Совин положил трубку, не дав собеседнику возразить. Быстро оделся, экипировался, взял сумку и вышел из дому. К метро шел неуклюже оглядываясь, - проверял, не идет ли кто-нибудь за ним. Проверял и в метро, во время пересадок, и в немноголюдных переулках в районе старого Арбата, и в подворотне большого дома в Серебряном переулке, где жил Стас. Кажется, никто за ним не шел.
"Хвоста за собой не привёл?" - "Всё чисто, Косой!" - проговорив про себя этот уголовный диалог, Совин поднялся на третий этаж и позвонил.
- Ты точно озверел! Дай поспать! - начал ругаться всклокоченный Стас, открывая дверь. - Ты чего приперся в такую рань? Спросил бы по телефону - я бы все рассказал.
- Не могу по телефону.
- Почему? - Стас все никак не мог "въехать".
- Потому! - внезапно обозлился неизвестно на кого Совин.
- Ты что, боишься прослушивания? - Стас, похоже, "въехал". - Ты во что влез, мужик?
- Не знаю.
- Бандиты?
- Ты рожу мою видишь?
- Я её и позавчера видел да спрашивать не стал. Они?
- Какие такие "они"? А-а-а, да. Они не представились.
- Как не представились? Визитная же карточка у тебя на морде! - Стас дико заржал.
- Какой ты всё-таки!..
- Какой?
- Грубый ты. И неженственный.
- Ты женственный. С такой-то мордой! Ты в зеркало на себя смотрел?
- Ладно. Ты про парня того узнал?
- Про какого парня?
- Теперь я вижу, что ты лёг в пять. Про парня, который крутился с Толстым.
- Подожди, я хоть умоюсь. - Стас ушлёпал в ванную.
Совин прошел на кухню. Поставил чайник на газ. Заглянул в заварочный чайник, презрительно хмыкнул и вывалил старую заварку в мусорное ведро.
К появлению Стаса свежий чай был уже налит в чашки.
- Парня звали Владик Семенов.
- Родные есть? Адрес?
- Я так и думал, что именем не отделаюсь. Он жил с матерью. И адрес знаю. Записывай.
Совин записал.
- Адрес-то откуда узнал? - поинтересовался, прощаясь в прихожей, Совин.
- От верблюда. С ребятами поговорил, которые криминальную хронику ведут. Те по своим контактам в милицию позвонили.
- Журналистская мафия-братия. Понятно. Спасибо. Пока.
- Пока. Так во что же ты вляпался?
- Сказал уже: не знаю пока. Узнаю - ты после меня узнаешь первым.
- Смотри - ты обещал.
- Ладно. Только ты адресочек Толстого узнай. Но очень осторожно.
- Ну ты, Совин, и хам!..
- Стас, надо. Я сам к нему и на пушечный выстрел подойти не смогу. Ни к Толстому, ни к Лене Мосиной. А у меня все интересы именно там и сосредоточены. Да, и вот еще что: ты мне не звони, если что - сбрасывай информацию на пейджер.
- Вернись и записывай.
- Что?
- Ты тупой, Совин. Адреса записывай. Лены и Толстого.
- Что, все вопросы мои предусмотрел?
- Хреновый я был бы журналист. Я же всё-таки о попсе пишу. Если я таких адресов знать не буду, меня с работы попрут.
- Ты, типа, чисто, конкретно, хороший журналист, что ли, в натуре? - Совин аж запыхался, произнеся эту галиматью на жаргоне "новых русских" из анекдотов.
- В натуре, - с удовольствием согласился Стас.
- Тогда у меня ещё одна просьба к тебе. Ты про Толстого мне поподробнее узнай.
- И ключ от квартиры, где деньги лежат? - поинтересовался Стас.
- Но молодой человек врал, - с достоинством, хотя не совсем точно, начал цитировать из "Двенадцати стульев" Совин. - У него не было ни денег, ни квартиры, ни ключа, которым можно было бы эту квартиру отпереть.
- Зарвавшийся беспризорный понял всю беспочвенность своих претензий и отстал, - завершил цитату Стас - Я к тебе в докторы Ватсоны не нанимался. Как платить будешь?
- Твой хлеб, о мой беспринципный друг, - информация! Так вот. Если я что-нибудь нарою. Нет, не так. Когда! - Совин уверенно выделил это слово и повторил: - Когда я что-нибудь нарою, сенсация будет твоей. Твоя желтая газетёнка тираж впятеро поднимет. Редактор поцелует тебя в… Он обнимет тебя за… - Совин снова не был оригинален, цитируя "Рассказ подрывника" многоуважаемого Михал Михалыча Жванецкого.
Стас грустно посмотрел на нахального своего приятеля и молча открыл входную дверь. Молчание его тоже явно было цитатой из богатого лексикона подрывников и людей прочих мужественных профессий…
* * *
Совин выключил диктофон. Нажал "мышкой" на экране компьютера кнопку "сохранить". Закрыл файл. Закурил и решил выйти поужинать в ближайшее кафе. Работы оставалось еще много. Ночевать явно придется в кабинете. Предстояло перенести в компьютер разговор с мамой Владика Семёнова. Совин был у неё сегодня.
* * *
Сиреневый бульвар. Совсем недалеко от дома, где жил Совин. Третий этаж обычной хрущевской пятиэтажки. Дверь открыла маленькая седая женщина о удивительно открытым и ясным лицом. Такие лица бывали у пожилых актрис в советских фильмах семидесятых годов. Они играли матерей главных героев, женщин, прошедших тяжелый жизненный путь - войну, разруху, голод, лишения. Они сразу располагали к себе, были исключительно добры и мудры. Но Дмитрий впервые увидел такое лицо в жизни. От женщины веяло каким-то удивительным теплом и покоем.
Совин извинился за ранний визит и понял, что не знает, с чего начать.
- Простите, как ваше имя-отчество?
- Нина Власовна.
- А меня зовут Дмитрий Совин. Я сотрудник радиостанции, рекламщик, журналист. - Совин показал удостоверение. Правда, в современной России удостоверению могла поверить лишь совершенно безгрешная душа. Но люди верили, что говорило о почти врожденных привычках.
- Простите, чему обязана?
- Нина Власовна, может быть, мы пройдём в комнату? Если вы не против.
- Да, конечно. Проходите, пожалуйста. Хотите чая?
- Ужасно хочу. Вы знаете, я без чая жить не могу. Честное слово. Работали после института с женой в Монголии. Жизнь неспешная. Чай пьется исключительно. Помните, в восьмидесятых с хорошим чаем проблемы были? Забыли, как он и выглядит. А в Монголии нас "Внешторг" снабжал. Да еще вода с горных ледников совершенно изумительная. Не поверите - она натурального голубого цвета. А чай какой на ней! Я такого и не пил больше. Короче, пристрастился ужасно. Я за собой в этом смысле смотрю - прямо как наркоман стал. Только у них наркозависимость, а у меня - чаезависимость. Чаю не попью - я не человек…
Совин говорил, а сам лихорадочно соображал, что делать. Обманывать не хотелось. Нет, не то слово - было противно. И когда Нина Власовна пригласила его к столу, он рассказал ей все, что знал сам…
- Простите, Дима, я не очень поняла, - прервала чуть затянувшееся после совинского рассказа молчание хозяйка. - Вы считаете, что Владик как-то причастен к смерти Снегиревой?
- Нет, Нина Власовна. Конечно, нет. Но мне лицо не зря уродовали. Вокруг этого самого Толстого что-то нечисто. Но подойти я к нему никак не могу. Поэтому к вам и приехал. Понимаете, Владик встречался с этим человеком. Я хочу вас поспрашивать. Вы меня, ради Бога, простите. Сын ваш погиб, убийцы не найдены…
- Почему не найдены? Их нашли. Троих. Пьяные мальчишки, да вы таких на улицах видели. Не учатся, не работают… Они у Владика закурить спросили. А он и не курил никогда. Избили до смерти. Ни за что, просто так. И ограбили. Часы сняли, кроссовки, куртку. Пошли к киоскам, пробовали обменять на водку. Их продавцы запомнили. А когда милиция за это дело взялась, нашли их быстро. Суд уже был. Посадили всех. Всю жизнь себе испортили, глупые…
В голосе женщины совершенно не было ни зла, ни ненависти. Отчетливо слышалась только жалость. Жалость к убийцам сына.
- Нина Власовна, вы сможете со мной поговорить? Вам тяжело…
- Смогу, Дима. Вы не беспокойтесь. Владика уже не вернёшь. А у вас действительно нехорошее что-то?…
- Спасибо, Нина Власовна. Только у меня просьба к вам: вы не рассказывайте никому о нашем разговоре, хорошо?
- Конечно, Дима. Да и некому мне рассказывать. Подруг почти не осталось. С соседями общаюсь редко. А для души только и осталось, что память да книги. Вы не беспокойтесь.
И Совин скрепя сердце начал спрашивать…
* * *
Владик Семенов был поздним, желанным и любимым ребенком. Так получилось, что рос он с мамой.
Отец его, простой инженер-конструктор, работал в строительном НИИ, трудился честно, но талантами не блистал. Не достиг никаких высот и к сорока стал мучиться комплексом неполноценности.
Кризис среднего возраста.
Известно, чем заканчиваются такие вещи в матушке-России. Отец запил. Нина боролась, как могла. Никто не смог бы упрекнуть ее в том, что она ему не помогала.
Помогала, да не помогла. Усилия ее оказались тщетными. Муж не смог победить себя. И через два года после рождения сына он сгинул где-то без следа. То есть следы, конечно, были. Но пытаться возвращать этого мужчину домой Нина Власовна не стала. Решила воспитать сына одна.
Работала она учительницей русского языка и литературы в находящейся рядом с домом школе. Она была хорошим учителем. И хорошим педагогом. Ее любили ученики. Отношения с коллегами были ровными и уважительными. Ей сочувствовали, хотя она никогда не искала сочувствия и не любила жалости.
Занятость в школе, необходимость воспитывать сына и довольно узкий круг общения ограничивали возможности для знакомств. Служебные же романы с немногочисленными преподавателями мужескаго полу, которые, к тому же, все поголовно были женатые, ее не устраивали. И через несколько лет сорокатрехлетняя женщина поняла, что на личной жизни можно поставить крест. Она решила посвятить себя сыну. Вложила в него душу.
Владик рос тихим, послушным мальчиком. Много читал. Сам писал стихи. Мама видела, что стихи слабоваты, но сына разочаровывать не хотела. И когда Владик спрашивал ее мнение, говорила, что стихи неплохие, но надо больше работать, шлифовать свой талант.
К чести Владика, - он работал. И, по большому счету, стихи становились лучше. Во всяком случае некоторые из них…
После школы Владик поступил в педагогический. На факультет русского и литературы. Заканчивал четвертый курс, когда это случилось…
- Нина Власовна, а стихи Владика сохранились?
- Вы знаете, Дима, я ведь в его стол не заглядывала. Тяжело, не могу…
- А мне разрешите посмотреть? Я понимаю, просьба наглая, ведь даже вы…
- Вы не стесняйтесь, Дима. И не бойтесь меня обидеть. Знаете, вы мне почему-то Владика напоминаете, хотя внешне совсем не похожи. И, я думаю, дело, которым вы занимаетесь, не злое. Если вам стихи как-то помогут…
- Не знаю. Может быть, и помогут.
Совина ждало поразительное открытие. В одном из ящиков стола лежала толстая папка отпечатанных на машинке стихов - целое собрание сочинений. Под каждым из стихотворений стояла дата написания. И подпись. А вверху каждого листа - имя автора: Владислав Семенов.
Лежавшие сверху листы были скреплены зажимом. Их было двенадцать. Десять из них были текстами песен с первого компакт-диска Лены Мосиной. На диске они значились как стихи Марины Снегиревой. Если верить проставленным датам, семь из них были написаны до смерти Марины, три - Семенов написал в течение месяца после гибели Снегиревой. И за два месяца до своей нелепой смерти. И меньше чем через две недели после выхода первого компакт-диска Лены Мосиной…
* * *
После встречи с мамой Владика Совин махнул к Сашке Надирову. Приятель вытащил откуда-то из-за верстака оставленный вчера арбалет.
Как Сашка сделал то, что сделал, Совин не знал, но результат был налицо: ложе арбалета укорочено до минимума, концы лука у цевья отпилены и присобачены обратно на каких-то хитрых замках с упорами. Арбалет стал складным. И по размерам был не больше обреза охотничьего ружья. То есть помещался в сумку, хотя немного - сантиметров на десять - и торчал наружу. Сашка показал, как приводить арбалет в боевое положение.
Совин давно перестал удивляться его умениям. И не пытался хоть что-то в этих умениях понять. Он молча достал сыр, кусок колбасы, хлеб и бутылку купленного загодя белого вермута.
Сашка уважал этот напиток. Он принес из подсобки пару стаканов, и они разложили закуску и поставили бутылку прямо на капот ремонтируемой машины. Выпили по полстакана, закусили, молча перекурили, выпили ещё по чуть-чуть. И Совин уехал. Денег Сашка с друзей никогда не брал…
* * *
Было уже три часа ночи, когда Совин закончил печатать разговор с мамой Владика Семенова. Светало: день в конце мая заметно прибавился, и утро начиналось рано.
На столе лежала папка с найденными стихами. Нина Власовна согласилась дать их Совину на несколько дней. Рядом с папкой - копии стихов, которые Дмитрий сделал на редакционном "ксероксе". Стихи он вернет завтра утром. Точнее, уже сегодня. Вот только поспит немного…
Вечер двенадцатый
ПЯТНИЦА, 15 МАЯ
На этот раз итоги дня Совин подводил в вечернем автобусе на Владимир. Дорога была длинной, времени для раздумий хватало.