15 июня 2006 года, четверг, вечер
Радаев вышел из леса на проселочную дорогу, ведущую в город. Послышался звук мотора. Павел оглянулся. Иномарка промчалась мимо, но тут же резко затормозила и сдала назад.
Таня смотрела на Павла, не веря глазам. Может, ей показалось? Или обозналась? Нет, это он, только другой, заметно возмужавший, лучше прежнего.
Она только что выследила Царькова. Оказывается, Ленчик втихаря построил себе новую дачку. И какую! Просто зашибись. Она думала, он путается с журналисткой, а он, оказывается, завел себе молоденькую девушку. Не иначе как решил начать жизнь с чистого листа.
И вот третье открытие – Павлик. Как он мог здесь оказаться? Ведь он отбывает срок.
Таня вышла из машины с удивлением и страхом, совсем не уверенная, что Павел также рад встрече, как она.
– Вот это встреча! С ума упасть! Ты как здесь? – выдохнула Таня.
– Выпустили. А ты будто не знаешь? Мы уже встречались с Ленчиком.
– Он мне ничего не говорил.
Таня подумала, что это судьба. Павел появляется в тот момент, когда Царьков бросает ее. Но если Павел знает, что она его предала, вместе им не быть. Поэтому она искала в его глазах ответ на свой вопрос: знает или не знает? Ответа не было. Павел был как под анестезией – полная бесчувственность.
– Я в город. Давай садись, – Таню лихорадило.
А чего не сесть, до города все-таки километров шесть.
Радаев оглядел салон, щиток приборов. Крутая тачка.
– Любит тебя муж, Танюха.
– Он мне не муж, ты же знаешь.
– Он тебе лет десять как не муж.
– Семь лет! – воскликнула Таня. – Жуть! Как у тебя со здоровьем? Язва? У Ленчика тоже язва, на диете сидит. Это все нервы, Павлик. Нервы надо беречь. Нервные клетки не восстанавливаются.
Если она изменилась, то только внешне. Она уже не походила на подростка, фигура стала женственней, черты лица мягче. Что же касается разговора, то Волга у Тани по-прежнему на каждом шагу впадала в Каспийское море, а лошади кушали овес.
А вот в постели, чертовка, хороша. В постели – рабыня. Не просто так он запал на нее. Правда, застав их за сладким занятием, Ленчик сказал ему, что это никак не отразится на их отношениях. И действительно, вел себя так, будто ничего не произошло. Мол, вот он какой благородный. Как высоко ставит их мужскую дружбу. Никакая баба не способна сделать их врагами. А что при этом чувствовал Павел, который наставил рога своему старшему другу? Последней тварью он себя чувствовал.
– Надо отметить твое возвращение, – сказала Таня. – Квартиру свою я не продала, на всякий случай. Сделала евроремонт, у меня там красиво. Тебе понравится.
Что-то подсказывало Радаеву, что однажды именно из-за нее у него возникли серьезные неприятности. Но теперь, когда он сам вел расследование, Таня могла стать источником полезной информации. Чего не заехать, тем более, что сама зазывает?
– А Квас сейчас где? – спросил Радаев. Так они между собой звали Царькова.
Таня горько усмехнулась:
– Сказал, что на охоте с Шокиным, сволочь.
– Какая охота в июле? А почему сволочь?
– Плевали они на законы. Директор заповедника с ними в бане парится каждую пятницу. Но сегодня Ленчик точно не на охоте. Поэтому и сволочь.
Таня не стала говорить, с кем только что увидела Царькова.
– Ленчику сейчас не до меня, – сказала она туманно, и глаза ее тоже затуманились.
Когда-то Павел на эти глаза и расцвел. Пришел в парикмахерскую, сел в кресло, посмотрел на себя в зеркало. Захотелось сплюнуть: до чего ж плюгав, шея тонкая, уши торчат, срамота. И тут Таня подходит, смотрит на него в зеркало.
– Как стричь будем?
– Уши оставим.
– Голову моем?
– Можно.
Руки у нее были ласковые. А тело – жаркое, привораживающее. Он это ощутил, когда она стала стричь его, то и дело прижимаясь.
Напоследок зазывно посмотрела:
– Обрастай, парнишечка.
Квартиру точно было не узнать. Зеркальные потолки, паркет, белые двери. Павел, как ни старался, не мог скрыть восхищения.
Таня обрадованно засуетилась:
– Лезь в джакузи, я мигом что-нибудь приготовлю.
Павел лежал в душистой пене, разглядывал дорогую сантехнику и батарею дорогой косметики. Правильно подмечено, тянет человека на место преступления. Сколько раз он мылся в этой ванне и всякий раз думал: "А что если сейчас придет Квас, вот будет потеха!"
– Тебе потереть спину? – Таня стояла в дверях ванной уже переодетая в халатик с глубоким вырезом.
– Потри, – согласился Павел, поняв, что это только предлог. – Только ты взмокнешь.
– Мне раздеться?
Это была женская коронка Тани. Что касается секса, она была очень предупредительна.
Глаза ее широко открылись, она часто задышала, освобождаясь от платья и забираясь в джакузи.
"Она, конечно, дрянь, но она лучше той клюшки из кафе", – мелькнуло у Павла, прежде чем он перестал вообще о чем-то думать…
Потом они вкусно ели. Радаев раздумывал: если холодильник забит разными деликатесами, значит, Таня действительно живет здесь и почти наверняка кого-то принимает, а к Царькову только ездит в гости. Мало ей одного мужика. Организм требует двоих, а может, даже троих.
В перерыве между холодными закусками и разогретой в микроволновке осетриной они снова устроили любовь. Только на этот раз на широченной тахте. И Танька горячим шепотом клялась, что всегда любила только его, Павла.
– Я тебе писала. Почему не ответил? – спросила она.
Было дело. Даже фотографию свою в письмо вложила. С надписью "на бесткарыстную память". Фотографию эту Павел вернул на тот адрес, который указала Таня: главпочтамт, до востребования. Хотел показать, что ставит на их отношениях точку.
В какой-то момент, когда они лежали в очередном опустошении, Радаев вернулся к мысли: если Танька кого-то здесь принимает, то должны быть другие приметы помимо забитого едой холодильника. Что держит мужик у бабы? Туалетные принадлежности, прежде всего.
Он пошел в туалет. По пути заглянул в ящик для обуви. Ну, вот, что и требовалось доказать. Тапки сорок четвертого размера. У Царькова сорок второй.
В туалете ждало другое открытие. Стопка кроссвордов и ручка. Кто-то любит разгадывать слова, сидя на унитазе. Подозревать в этом Таню смешно. К тому же все ответы написаны крупными печатными буквами. Это не ее рука. Взгляд Павла уперся в вопрос: знаменитый афинский оратор, покончивший с собой. В ответе написано – Демосфен.
Таня встретила его вопросом, который давно вертелся у нее на языке:
– Ты не держишь зла на Ленчика?
Радаев промолчал. Царьков не советовал ему брать банк. Правда, начал отговаривать после того, как замысел был запущен, и остановить его и Степку не мог никто, даже Царьков. Да и кто он такой был в то время, Ленчик Царьков? Старший охранник в только что открывшемся банке Рогова. И сам банк был не совсем банк, а только отделение большого банка "Феникс". Все были семь лет назад не те, что сейчас, не того калибра.
Не дождавшись ответа, Таня пошла на кухню. Хотела еще что-нибудь приготовить. Надо отдать ей должное, она любила кормить. Павел обратил внимание на стопку фотоальбомов. Один был со старыми семейными фотографиями, другой совсем новый. Он начал с нового. И сразу же увидел Таню вместе с Антоном Чесноковым. Вот они на пляже. Вот в какой-то компании. Вот в кафе. Лица сияют. Павла кольнула досада. Ну, правильно: Антон – парень хоть куда. Антон – это, можно сказать, он, Радаев, каким он был семь лет назад. Любит Танька молоденьких.
Старый альбом Павел пролистал машинально, без интереса. Потом вернулся к середине: его внимание привлекла фотография – Таня на чьей-то свадьбе. Невеста, похоже, родственница. Сходство с Таней несомненное. Родной сестры у Тани нет. Значит, двоюродная сестра. Точно, она говорила, что у нее есть двоюродная сестра! И он где-то ее видел! Ха, не где-то, а в банке! Это кассирша. Точно она!
Фотография этой девушки встречалась в альбоме не раз. Павел взял одну и положил в карман.
Прощаясь, спросил с иронией:
– А откуда знаешь, кто такой Демосфен?
Глаза Тани озадаченно замерли. Но она быстро нашлась. Подставила губы для поцелуя. Губы у нее морщились, когда она их вытягивала. И целовалась она странно, не закрывая глаз.
– Какой фен, Павлик, ты о чем?
16 июня 2006 года, пятница, утро
Кодацкий вызвал Ланцеву и устроил ей разнос.
– Кто тебе поручал идти в музыкальную школу? Кто тебя уполномочивал? Ну и что мне теперь с этой телегой делать? – редактор потряс листком бумаги. – Цепнева обвиняет тебя в злоупотреблении служебным положением, требует оставить ее школу в покое, а тебя – строго наказать.
Анна отвечала хладнокровно:
– А чего она вдруг так разволновалась? Может, что-то за собой чувствует? Понимаешь, Игорь, в этой школе непролазная грязь, и с этим нужно что-то делать.
…Ланцева провела расследование, встречалась с преподавателями. И с теми, кто сейчас работает, и с теми, кто выдавлен из школы Цепневой, нисколько не жалея, что занялась этим делом. Если разгребать грязь в городе, то начинать надо с музыкальной школы.
То, что по бухгалтерским документам проходят "мертвые души", здоровая часть коллектива (так Цепнева называла своих сторонников) знала давно, поскольку каждому давали расписываться в ведомости за несуществующих работников. Таким образом, каждый из здоровой части коллектива участвовал в подделке подписей и таким образом садился на крючок. До поры до времени не знала о "мертвых душах" только свора - так Цепнева называла своих противников. Им в ведомости давали увидеть только ту строку, где нужно было поставить свою подпись.
Что могут прятать бухгалтер и кассир? Прежде всего, суммы заработной платы.
Самые преданные Цепневой преподаватели получали немыслимое количество часов, отработать которые, пусть хоть пар валит из ноздрей, было практически невозможно. Работали на трех-четырех ставках, тогда как две ставки – это предел. Соответственной была и зарплата. Человек получал в два-три раза больше, чем фактически заработал. Плюс к тому здоровая часть коллектива имела разряды, не соответствовавшие педагогической квалификации. Таким образом, государство ежегодно платило за фиктивную отработку и завышенную квалификацию сотни тысяч рублей.
Но были еще "мертвые души". Разного рода техническими работниками (вахтерами, дворниками, уборщицами) числились надежные люди – родственники преданных Цепневой преподавателей. На них выписывалась не только зарплата, но даже премии за якобы хорошую работу. Тогда как преподавателям из своры, как бы хорошо они ни работали, премии, как правило, не выписывались. Таким образом, из бюджета государства ежегодно изымались еще сотни тысяч рублей.
Цепневу подстраховывал ее заместитель по безопасности, бывший кагэбэшник с юридическим образованием, знавший обо всех ее махинациях, дававший советы, как обходить закон и как защищаться от своры.
Это он консультировал Цепневу, когда Радаева (ее называли детонатором) дважды пыталась вывести ее на чистую воду. Но советы помощника не всегда давали нужный результат. И тогда Цепнева шла напролом. Просила следователя показать ей протокол показаний педагога-свидетеля, ловким движением опытной уголовницы комкала этот протокол и заталкивала в рот. Угрожала прокурору города Иванову, поддерживавшему против нее обвинение в злоупотреблениях служебным положением, что продаст машину и наймет ребят, которые займутся его детьми. Не без участия Цепневой ведомости на зарплату странным образом исчезли из центральной бухгалтерии города…
Ланцева пыталась понять, почему преподаватели терпят Цепневу? Неужели все вместе с ней исподлились? Ей объяснили. Если есть в человеке какая-то пакостная черта, Цепнева обязательно ее нащупает, вытащит и найдет применение. Возьмем, например, самую распространенную черту – бездарность. Большинство преподавателей – люди средних способностей. При другом директоре они могли бы больше работать над собой и превзошли бы себя. Но только не при Цепневе, поскольку она сама бездарна. На фоно даже двумя пальцами собачий вальс не сыграет. Поет мимо нот. Закончила где-то в Средней Азии "Кулек" – институт культуры. Чему ее там могли научить? Только руководить художественной самодеятельностью. Она даже служебные бумаги составлять не умеет, за нее секретарь все делает.
В хорошей музыкальной школе каждый преподаватель оценивается по выступлениям его учеников на всевозможных конкурсах. Цепневой конкурсы были не нужны. Ей нужно было, чтобы преподаватели получали незаработанные деньги и делились с ней. Больше ничего.
Она делала все для того, чтобы способные ученики не развивали свои дарования. Лучших из них, чьи способности выявлялись при поступлении в школу, передавала своим преподавателям, как правило, бездарным. Она потому и Радаеву гнобила, что та, несмотря на все запреты и помехи, ездила на конкурсы и привозила первые места.
– Где она училась в Средней Азии? – спросила Ланцева.
Ей назвали город. Оставшиеся в Душанбе знакомые разузнали: в названном институте культуры студентка Цепнева Ираида Егоровна никогда не училась.
Анна обратилась в отдел кадров администрации города. Попросила разрешения взглянуть на диплом Цепневой. Долго искали. Выяснилось, что диплом странным образом исчез …
Выслушав Ланцеву, Кодацкий принялся рассуждать о последствиях. Если даже газета выступит с разоблачительной статьей, Цепнева тут же подаст в суд. Нет, он не враг себе, чтобы печатать такой материал. Их агентству помогает Рогов, лучший приятель Цепневой. А она помогла Рогову стать банкиром. Нет, Рогов не даст ее в обиду.
– Ты соображаешь, куда меня толкаешь? – воскликнул Кодацкий. – Это для нас равносильно самоубийству.
– По-твоему, мы должны закрывать глаза на то, что она вытворяет? – спросила Анна. – Зачем тогда мы вообще существуем?
– Мы существуем для того, чтобы хорошо существовать, – с серьезным лицом отчеканил Кодацкий. И проникновенно продолжал: – Анюта, тебя взяли на работу, дали приличную зарплату, совершенно бесплатно – двухкомнатную квартиру. Тебе этого мало? Тебе надо еще правды и справедливости? Где нет грязи? Она везде и всюду сверху донизу. Где только можно прикарманить денежки, их прикарманивают. Везде одним выписывают больше, а другим меньше. Везде есть недовольные. Ну и что? Всюду будем совать свой нос? Чего молчишь?
– А чего говорить? У начальства – как на допросе. Все, что ни скажешь, будет против тебя. У меня совсем другая отправная точка. Если ты не помогаешь людям добиваться справедливости, то ты не журналист, а жалкий писака, получающий деньги за удовольствие видеть свои статейки. Смерть педагога Марии Ивановны Радаевой от сердечного приступа произошла через две минуты после разговора с директором Ираидой Егоровной Цепневой. Четверо свидетелей, хотя в таких случаях хватает и двух, в один голос утверждают, что Цепнева крыла отборным матом и всячески оскорбляла Радаеву, причем делала это преднамеренно. Она отлично видела, что Радаева находится в предынфарктном состоянии. Я этого дела, Игорь, так не оставлю. Все можно простить, кроме смерти. Я уж не говорю о том, что Цепнева растлила все вокруг себя. А ты говоришь, не трогай ее. Ее место в тюрьме, а не в кресле директора школы. Неужели ты не понимаешь, что защищая ее, ты предаешь нашу профессию?
Выпалив эти слова на одном дыхании, Анна подавила стон. "Господи, что я несу? Кому я все это говорю?"
– Ладно, – сказал Кодацкий. – Не понимаешь меня, будешь говорить с Лещевым. Не поймешь Лещева, найдутся другие люди, которые втолкуют тебе, что так в нашем городе вести себя нельзя. Это пока еще не твой город, ясно тебе?
– А страна? – спросила Анна.
– Страна, может быть, твоя. А вот город… Извини, – Кодацкий развел руками.