Осторожно ступая по ним, я поднялся к колокольне и здесь затаился, не поднимаясь выше подоконников. Снаружи доносились обрывки фраз. Хлопали двери автомашин. Слышалась брань. Начальство распоряжалось, посылая бойцов на прочесывание. Как видно, те сопели в две дыры, периодически огрызаясь: мероприятие не из приятных. В амуниции, касках и с полным боекомплектом – это вам не воробьев по дорогам гонять. Того и гляди, что пулю схлопочешь, а тут кричат: давай и давай!
Я представлял, как омоновцы, прочесав овраг, а заодно и его окрестности, перелопатив, возможно, свалку пластика, в мыле поднялись наверх и столпились теперь у входа, читая надпись на камне. Непременно найдется какой-нибудь умник и полезет внутрь.
Не полез. Бойцы столпились. Закурили. Тянет дымком сигарет – до колокольни достали! Сели в траву, расставив усталые ноги в тяжелых ботинках. Ждут: у начальства погоны большие, пусть оно и думает. Прибыл кинолог с собакой, кричит:
– Нельма, след! След! Нельма! Стоять! След! Открывай ворота…
Загремела о пол плита – видно, уронили. Стукнулась двустворчатая дверь.
– След, Нельма! Ищи, радость моя, ищи. След! Кому я сказал! Конец работе. След закончился здесь. Или мы ей просто надоели. Иди, гуляй, Нельма.
Голоса доносились как из пустой бочки.
Подъехала еще чья-то машина, чуть пискнув сиреной. Хлопнула дверь.
– Товарищ подполковник, никого не обнаружили. След шел сюда, но, видно, ушел.
– Собака…
– Пускали. След оборвался внутри. Не хочет, шельма, работать.
– Докуда она довела?! Показывай!
На минуту все стихло, и вдруг раздался тот же голос:
– Прочесать весь курятник! Сверху донизу!
И слабое возражение:
– Здесь нет лестницы. Нечем подняться.
– Несите снаряжение! Поднимайтесь снаружи. Где альпинисты?!
– Да мы все тут такие…
– Давайте!
Надо мной – потолок. Над потолком – остроконечный граненый купол. И над всем этим – маковка с крестом. Потолок в одном месте так и остался проломанным, несмотря на реставрацию. Впрочем, реставрировали церковь только для вида, снаружи.
Дыра в потолке темнеет заманчиво. Я там бывал подростком. Можно было бы и сейчас пролезть в нее, встав на подоконник. Однако меня могут заметить. Наверняка у них пост наблюдения выставлен, и по церкви издали шарят в бинокль чьи-то глаза. Да и в дальнейшем хода оттуда у меня не будет. Это место может оказаться последним пристанищем. Оттуда только головой вниз. Остается одно – уйти с колокольни.
Я опустился на два пролета и на повороте остановился. Из-за лестничного ограждения, набранного лишь наполовину, желтеет бревенчатая стена. Можно нагнуться, шагнуть в проем и выпрямиться. И тут становится ясным, что сруб здесь заканчивается. Стена выше человеческого роста, за ней по углам пришита наружная обшивка из досок – они идут вниз, образуя просторную щель. Щель внизу заканчивается горизонтальной доской с небольшой нишей в стене. И там я бывал. Не зря же меня всю жизнь потом сюда тянуло. Сквозь щели в досках с улицы сочился свет. Доски в некоторых местах ощетинились округлыми кончиками старинных кованых гвоздей: снаружи на обшивку прибита рисунчатая резьба. Все это мне известно до тонкостей, как известно и то, что со стороны лестницы виден всего лишь сруб. Обыкновенная неоштукатуренная стена.
Подскочив, я уцепился ладонями за верхнее бревно, уперся стопами в паз, подтянулся на руках и перемахнул ногой через пожелтелое дерево. Штанина тут же зацепилась за гвоздь обшивки. Одно меня радовало: концы у гвоздей тупые. Не должны они рвать кожу. К тому же, они расположились не по всей поверхности, а лишь местами.
Опустив ноги в проем между стеной и обшивкой, я снял куртку и, держа ее в руке, стал опускаться вниз. Гвозди впивались в спину, рубашка трещала, собственный вес тянул меня книзу. Наконец я достиг горизонтальной доски и вошел в нишу. Доска бы только выдержала, иначе падение станет неминуемым – прямо в руки дорогому ОМОНу.
Вскоре оперативные мероприятия в здании возобновились. Монотонно бубнил голос начальника. Но вот омоновцы вышли из церкви, и я услышал:
– Говорю, поднимайтесь по лестнице и осмотрите, – ворчал начальник.
Все стихло, и через минуту – хохот:
– Ну, как ты?! Крепко стукнулся?! Ступеньки же сгнили в пазах…
Потом что-то стукнуло надо мной о кровельное железо и покатилось по крыше. И сразу же раз за разом еще прогрохотало в других местах. Спецназ решил взбираться снаружи. Это гремели их кошки, брошенные за веревки снизу.
Надо мной, пыхтя и перебирая веревку, поднялся наверх один из них и пошел, гремя жестью. Остальные приближались с других сторон. И сразу же, почти что над самым ухом:
– Говорят ему: никого нету, так нет. Вперед! Давай – и все тут. Баран упрямый.
– Они там все такие, в УВД, – оживился другой голос. – Тут даже и следов-то нет никаких. Вот я наступил, и след мой видно, а больше здесь никаких следов.
– Точно, – согласился другой. – Следов здесь нет…
Их действительно не могло быть, потому что моя обувь вообще не имела рисунка и не разрушала поверхность.
Омоновцы перелезли через проемы на колокольню, уселись на ступеньки и принялись курить, часто сплевывая.
– Посидим здесь, отдохнем, а потом спустимся, – сказал один. – Нечего там делать.
– Конечно, – подтвердил другой.
Запах дыма достигал моей ниши.
– Окончу институт, уйду из ОМОНа, – вновь сказал один.
– Нечего здесь делать, – согласился другой. – Кинет, например, гранату тот дурачок, и нас на кусочки…
– Идем, Славик. Доложим барану… Не помню, чтобы по таким делам бросали ОМОН. Нормальное преступление – и на тебе. Чуть ли не войсковая операция. Что-то тут не то. Может, действительно учения?
– А боеприпасы тогда для чего?…
Голоса постепенно удалились. Спуск омоновцев произошел где-то по восточной стороне – там, где когда-то помещался алтарь.
Раздалась продолжительная сирена. Командир внизу приказал строиться: куратор из УВД требовал официального доклада.
– Смирно! Равнение на середину! Товарищ подполковник, в результате проведенной операции бежавший преступник не обнаружен… Служебная собака Нельма сбежала… У нее течка…
– Вольно, – бросил куратор.
– Вольно, – повторил приказание командир.
– Поставьте пост наблюдения из двух человек. Остальных в лагерь…
И вот уже несколько часов подряд я торчу в щели, не зная, что предпринять. Несмотря на вечернее время, здесь очень жарко и душно. Именно в таких условиях происходит мумизация трупа, когда человек, застряв где-нибудь на чердаке и погибнув от голода, вопреки общим правилам, начинает сохнуть. Возникает мумия. Не хотелось бы ею быть. Это сколько торчать здесь придется, пока тебя похоронят. Церковь могут вновь отреставрировать и закрыть. В таком виде, возможно, она простоит века. Потом ее все-таки снесут или она сама свалится в яр, и при этом выпадет из укрытия легкая и страшная мумия.
С наступлением темноты я приступил к подъему, заранее зная, что это едва ли будет удачное занятие: здесь уже приходилось застревать подростком. Тогда меня спасла чрезмерная худоба. В любом случае, нельзя терять присутствия духа.
Упираясь стопами в пазы между бревен, я полез кверху и сразу же застрял: обувь скользила на пыльной древесине. Пришлось вернуться в нишу, разуться и привязать свои "колеса" шнурками к щиколоткам.
Теперь ноги не скользили, однако легче от этого не было. Передвигаться удавалось лишь на выдохе, когда объем груди уменьшался. Деревянная обшивка потрескивала; омоновцы мирно беседовали у паперти. Я давал себе клятву, что в следующий раз, прежде чем совершить подобный поступок, обязательно просчитаю все его варианты и уж непременно учту все его последствия.
Измочаленный, с забитыми пылью ноздрями, с обувью, повисшей на щиколотках, и курткой в руке, я наконец перевалил через верхнее бревно.
– Кто там?! – испуганно крикнул внизу омоновец.
– Да ладно тебе, – успокоил его напарник. – Дерево от жары щелкает.
– Но здание-то старое, – усомнился первый.
– Ну и что, что старое. Все равно трещит от нагрева, – стоял на своем второй.
"Именно! От нагрева!" – радовался я, лежа на ступеньках и приходя в себя. Дышалось легко. Тянуло ветерком. Слава богу. Только не надо в следующий раз совать голову куда попало. Она у тебя одна. Она еще тебе пригодится.
На спине саднило кожу. Я снял рубашку и осмотрел: крови на ней не было. Округлые кончики гвоздей лишь слегка спустили кожу. Такое бывает! И пройдет незаметно!
Внизу произошла смена караула. Над лощиной поднялась пухлая краснорожая луна. Хоть вой от тоски и безнадежности. Следующим утром, учитывая дурной нрав куратора из УВД, операция по извлечению беглеца могла возобновиться.
"Они, может, по бревнышку здесь все раскатают, – лезли в голову дурные мысли. – Иначе для чего держать здесь пост…"
Несомненно, операцию с восходом солнца повторят. Достаточно применить обыкновенную "Черемуху" – и беглец, как жук из дупла, выпадет прямо в руки. Ужас безысходности продрал меня с головы до пят: спасения от слезоточивого газа не предвиделось. Значит, уходить следует ночью. Ближе к утру. Для ухода нужны силы. Их может дать только сон.
Вытянув ноги, я лежал на просторной дощатой площадке, предназначенной для звонаря. Колоколов вверху, конечно, не было давно. Их сняли еще до войны, каким-то образом сохранив. Говорят, они звонят теперь в Моряковке. Сквозь четыре высоких проема на колокольне вдоль и поперек гулял ветерок. Не думал я, что обычная прогулка по родным местам обернется таким испытанием. А все она виновата, ностальгия. Ведь жил же до этого. Ничего не случалось. И еще бы жил. Но нет! Понесло! Приехал, поселился в палатке у реки и сразу попал в историю. Угодил так, что, того и гляди, замуруют вместе с потрохами. Выходит, не мог больше терпеть и откладывать свой визит…
Под утро разбудила прохлада. Луна отошла за лощину. Над заречной низиной угадывался рассвет. Двое бойцов ОМОНа, оставленные дежурить возле входа в церковь, молчали. По-видимому, дверь опять подперли плитой и на том успокоились, а тут и дремота подоспела.
Вариант с дверью отпадал сразу. Можно лишь выдать себя с головой. "Думай, – приказывал я себе, все больше тупея. – Если спрыгнуть с крыши, то еще неизвестно, как приземлишься. Низом тоже не выйти – на каждом окне решетка".
И тут меня осенило: я вспомнил, что обшивка на восточной стороне церкви отсутствует по самый карниз, там голый сруб. Если добраться карнизом до сруба, то по одному из углов можно спуститься к земле. Вариант подходящий. Иначе придется прыгать с крыши. Но прыгать с крыш я с детства не любил, разве что с молоденьких берез, ухватившись за макушку.
Легко сказать: "Лежа животом на карнизе, нащупай ногой угол сруба…" Однажды уже приходилось это делать. Ничего более безвыходного не припомню: ноги идут вниз и не находят привычной опоры, бесполезно болтаясь в воздухе. Ты пытаешься подвести их вперед, к стене, и в этот момент центр тяжести перемещается в пятки. Тебя тянет книзу. Последствия приземления не трудно предугадать.
Можно было использовать куртку, разорвав на ленты и сплетя из нее подобие бычьего хвоста. Но она слишком мала для такого дела. Можно было надрать пакли из пазов в срубе. Но какая это будет веревка – из хрупкой от времени пакли?
Я опустился на чердак, пробрался к отверстию, через которое с помощью "маятника" поднялся вечером снизу. Если предположить, что вновь удастся каким-то образом подтянуть этот предмет и спуститься, то по причине зарешеченных окон уйти будет все равно невозможно.
Вернувшись на чердак, я принялся шарить по стенам, в надежде наткнуться на потеки смолы, собираясь ими намазать ладони и тем самым предотвратить скольжение. Смолы на срубе не было и в помине. В старину умели обрабатывать древесину. Вместо смолы я нашел под ногами металлическую скобу.
Поднявшись на колокольню, я вылез через окно на карниз – металл еле слышно промялся под ногами. "Только бы ты не хрустел", – упрашивал я железо. Чуть ниже шла крыша. Металл может подать голос даже тогда, когда уберешь ногу. Можно идти по коньку, по середине двухскатной крыши, балансируя руками. Под кровлей здесь мощная деревянная опора. Вот и центральный купол. Его можно обойти только по карнизу. Здесь-то и может сыграть злую шутку упругий металл. Я упрямо двигаюсь вперед, щупая ногой поверхность: здесь всегда гремело, это трудно забыть. Жесть приглушенно хрустела под ногами. Только бы не было грохота. Мои руки держали скобу.
Заря заметно прибавилась. Вот и восточный карниз – довольно широкая наклонная площадка.
Опустившись на четвереньки у самого края, я попытался выудить гвоздь из гнезда, подцепив его лезвием ножа, и это удалось: старая древесина не держала в себе металл. Вращая гвоздь, я вынул его из гнезда, вставил вместо него один из концов скобы и, вращая вдоль оси, вогнал как можно глубже. Скоба свисала с карниза почти наполовину своей длины. За нее можно было держаться.
Держась одной рукой за скобу, а второй за гребень кровли, я опустился ногами вниз. Рубашка на животе задралась и мешала, и тут я окончательно сполз с карниза. Скоба прогнулась, руки скользили, зато виден был угол, срубленный "в охряпку". Качнув телом, я ухватил стопами концы бревен и успокоился: осталось перенести к ним по очереди каждую руку. Вцепившись обеими руками в угол сруба, словно паразит в добычу, я стал спускаться и вскоре уже стоял на земле.
Сбоку от церкви, возле столетней ели, темнели гранитом могилы Векшиных. Почетный гражданин вряд ли предполагал, что в будущем кто-то найдет здесь свое убежище. Оглядываясь, я устремился к косогору. Осталось спуститься вниз и забрать тулуп.
Меховое изделие висело на прежнем месте. Я сдернул его с сучка и, перекинув через руку, спустился к болоту. В предутреннее время остро пахло коноплей, крапивой и лопухами. Ноги в росе сразу вымокли. Раздвигая двухметровые заросли, я приблизился к реке: на берегу вверх дном лежал обласок – долбленая лодочка, привязанная тонкой цепью к торчащему из земли тросу. Казалось, долбленки – это уже история. Но вот смотри же: лежит себе обласочек. Бери и плыви. Понадобится весло. Да еще эта цепь. Не зубами же ее перекусывать.
Обласок весь в металлических заплатах. Суденышко доживало век. Его жалкий вид наверняка отталкивал от себя любителей прибрать к рукам чужое. Да и где его можно использовать, если только не здесь, на тихой воде.
Перевернув его кверху бортами, я ничего под ним не обнаружил, кроме куска истрепанного брезента. Поперек лодки располагалось обычное сиденье в виде доски. Цепь крепилась к стальной поперечине в носу. Весла под лодкой не оказалось. Придется идти за брошенной впопыхах лопатой.
Отыскав лопату, я вернулся к берегу. Оставалось освободить лодку от металлических пут. Уцепившись за корму, я подтянул обласок к воде. Длинная цепь позволяла это сделать. Цепь была еще свободной. Войдя в воду, я потянул обласок за собой. Он послушно опустился в реку и закачался. Я вернул его обратно к берегу и с силой дернул в сторону реки. Конец цепи, тихо звякнув, с выдранной из древесины перекладиной упал в воду.
Вернув обласок к берегу, я поднял с песка лопату, и в этот момент послышался шорох: овчарка с высунутым языком, увешанная сухими репьями, выглядывала из кустов. Бросив в мою сторону полный безразличия взгляд, она отвернулась и вновь полезла в заросли – собирать на шубу оставшиеся по берегу колючки. Ее товарищ, серый, со стоячими ушами и поджарым брюхом, тоже выскочил на площадку и последовал следом за ней. Теперь они будут один за другим ходить, пока не наскучат друг другу и не разбегутся каждый по своим делам. Собака – к хозяину, если найдет его. Волк – в таежные просторы, ему некого искать. Милицейская помощница нашла себе супруга.
Забравшись в лодку, я пошел вверх, махая импровизированным веслом. Солнце вставало за лесом. Его лучи ударили в берег, осветив красным светом лощину и косогор с церковью на верху. Грести против течения было тяжело. Стальное "весло" грозило в любой момент выскользнуть из рук и уйти на дно. Лодка еле шла. При такой скорости едва ли удастся добраться до поселка к обеду. Руки от работы и голода скоро начнут дрожать. Потом и вовсе силы покинут.
"Пристану к берегу в районе "Плотбища" и оттуда пойду пешком. Тропки в тех местах должны сохраниться…" – успел я подумать. На косогоре около светлого креста показалось какое-то движение. Блестели стекла. Меня рассматривали в бинокль. Как же я сразу их не заметил. Тут же раздался усиленный мегафоном голос куратора:
– Прекратить движение по реке! Возвращайтесь назад! В противном случае открываем огонь на поражение!
Руки у меня заработали еще быстрее: наверняка мужик наверху блефовал. С какой стати ему стрелять. Он же не знает, кто плывет в лодке. Однако я сильно заблуждался: потому что рядом булькнула по воде целая горсть металла, и донеслась быстрая автоматная очередь. Потом еще одна. Затем рядом булькнула в воду пуля снайпера, и снова раздался выстрел. По мне били прицельно. Вот в воду шлепнулась еще одна пуля. Следующего выстрела было дожидаться опасно. Уцепившись руками в оба борта, я выпал из лодки. Шаткий обласок, перевернувшись вверху дном, послушно накрыл меня сверху. Донеслись еще несколько выстрелов, и обстрел прекратился.
Конечно, они узнали меня в бинокль. Уходил их объект. А коли подняли стрельбу, следовательно, было на то высочайшее дозволение.
Я держался руками за сиденье и дышал воздухом, оставшимся при переворачивании. Мне даже заложило уши – так хлопнул бортом о воду обласок. Внутри было темно, и только внизу смутно угадывался в воде свет. Приглушенно билась снаружи о борт волна. Тело замерло. Если дернуться, хотя бы чуть, лодка тут же подскажет, что беглец под ней. Она не должна изменять положение, не должна вращаться и проседать. Значит, за сиденье можно держаться лишь двумя пальцами.
Есть от чего впасть в отчаяние. Если лодку выловят, то извлекут и меня. Вряд ли удастся донырнуть под водой до противоположного берега. Успокаивало одно: по берегу больше не было лодок. Будет невероятным, если они захватили с собой складной катер. Они ведь не Джеймсы Бонды, чтобы извлекать плавучие средства из карманов.
Волна мирно билась о борт. Воздуха было достаточно. Голова не кружилась. По моим подсчетам, лодка шла по течению мимо деревни. Вскоре она скроется из вида, завернув за излучину. Только бы не прибило к берегу. Тогда не поздоровится. Ноги вдруг нащупали внизу осклизлый камень. Вот и другой. Их тут целая куча. Если это берег, мне конец. Раньше их не было на этом месте. Пока я служил, песок смыло, обнажив камни. Но камни есть и на середине реки. Там образовалась коса. И вода там была всего лишь по щиколотку. Приткнуться к ней значило тоже попасть им в руки.