Он был несколько нетрезв и потому особенно красноречив.
– Не расточай комплименты так громко, – вполголоса попросил я. – Каждое твое слово добавляет мне по десятку врагов.
Огольцов рассмеялся, дружески хлопнул меня по плечу и удалился, унося с собой запах дорогого коньяка.
– Он насквозь проспиртовался, – определил Демин. – Богема. У них так заведено.
Это было сказано без всякой неприязни, но я знал, что Демин недолюбливает Огольцова.
Зал был полон. Мы прошли на свои места, раскланиваясь направо и налево. Я заметил, что многие с интересом рассматривают незнакомого им Гончарова. Он и сам это, наверное, почувствовал, потому что обрел чрезвычайно важный вид и даже, как мне показалось, для пущей значительности раздувал щеки. Приобрести для Гончарова пригласительный было архисложным делом, и мне даже пришлось соврать в дирекции "Телетриумфа", сказав, что билет мне нужен для нашего спонсора и что если билета не будет – все пропало, я разорен и о существовании нашей программы придется забыть раз и навсегда.
Гончаров оглядывался по сторонам, с интересом наблюдая за происходящим, и когда видел знакомое по телепередачам лицо – а таких лиц вокруг встречалось великое множество, – он оборачивался ко мне и с детской непосредственностью сообщал:
– Смотрите-ка! И этот здесь! Ну, который про зверушек рассказывает. И вот тот тоже… Как же его фамилия? Он еще призы раздает, но до того все нервы вымотает.
Демин слушал этот треп с безучастным выражением лица. Он явно настраивался на долгий, нескончаемый сегодняшний триумф. Семь номинаций, как ни крути, – это что-то да значит. И если мы получим хотя бы половину…
– Илья! – засмеялся я. – Очнись ты.
Он встрепенулся и посмотрел на меня туманным взглядом. Наверное, уже примеривался, где в своей квартире поставит позолоченную статуэтку.
Действо тем временем началось. Вышел на сцену Николай Вадимович Касаткин, всех поздравил, пожелал удачи, он в шутку просил нас, то есть меня, Илью и Светлану, не забирать все призы, а хоть что-то отдать другим. Все вежливо поаплодировали.
В первой номинации – "За лучшую идею" – мы присутствовали. Конверт с именем победителя вскрывали намеренно долго, зал затих и затаил дыхание. Демин нервно пожевывал свой ус. Светлана улыбалась, но улыбка была напряженной. Один только Гончаров явно скучал, будучи не в курсе происходящего.
– Лучшая идея, – сказал ведущий.
У Демина дрогнула щека.
– Это идея…
Ведущий заглянул в извлеченный из конверта листок.
– Идея социальной рекламы "Мы – одна семья!", – провозгласил ведущий.
Зал взорвался аплодисментами. Демин замер. Мы со Светланой хлопали, заглушая собственное разочарование, которое всячески пытались скрыть.
– Пожелание Касаткина мы выполнили, – пробормотала Светлана. – Призами поделились. Но все остальные – наши.
– А что такое? – влез Гончаров.
– Мы тоже были в числе претендентов, – пояснил я ему.
– А отдали другим?
– Ну да, вы же видели.
– Несправедливо! – оскорбился Гончаров.
Демин метнул в него полный ненависти взгляд, но уж Гончаров-то в происшедшем был виноват меньше всего.
– Несправедливо! – повторил Гончаров.
Сидевшие впереди нас люди обернулись. И им тоже Гончаров, нимало не смущаясь, сообщил о допущенной несправедливости.
– Следующая номинация, – сказал ведущий. – "Лучший продюсер года".
– Продюсер – это кто? – Гончаров начал меня раздражать.
Ему никто не ответил. В этой номинации мы тоже присутствовали. Точнее, записан был Демин, который вроде бы продюсировал нашу программу "Вот так история!".
Ведущий взял в руки конверт, но открывать его не спешил, рассказывал какую-то байку, совершенно несмешную и неуместную, это понимали все, кроме него самого.
– Теперь о продюсерах, – сказал ведущий, но конверт так и не открыл, а вместо этого рассказал еще одну байку, теперь уже из жизни продюсеров.
Илья уже совсем извелся. Светлана пыталась его приободрить, но он отмахнулся от нее. Ведущий наконец вскрыл конверт.
– А лучшим продюсером этого года, – сказал он, – назван…
– Мы там есть? – быстро спросил Гончаров.
– Да.
Теперь уже и Гончаров нервно потер руки.
– Игорь Самохвалов! – провозгласил ведущий.
Гончаров посмотрел на меня так, словно спрашивал, не ослышался ли он.
– Мимо, – заключил я. – Что ж, бывает.
Демин помрачнел, словно его прилюдно оскорбили со сцены.
Назойливый телеоператор лез со своей камерой, все время снимая нас крупным планом. Светлана улыбалась в объектив, я старался сохранять невозмутимость. Черта лысого ему удастся снять меня разочарованным! У нас пять номинаций еще впереди!
Следом у нас была передышка – та самая номинация, "За многолетний вклад", в которой мы не участвовали по причине молодости нашей программы.
– Что-то не нравится мне их сегодняшний расклад, – оценил Илья, понемногу оживая. – Разве так можно?
– А все призы забирать можно? – поддела его Светлана. – Делиться надо, разве не так?
– Мы еще участвуем? – спросил Гончаров.
От него исходило целое море беспокойства.
– Участвуем, – утешил я его.
– Да у них здесь все куплено! – заявил Гончаров.
– Ну зачем так безапелляционно? – пожал я плечами.
Демин же только зло усмехнулся. Он был раздосадован и не собирался этого скрывать.
– Номинация "Открытие года", – объявил ведущий.
Наша номинация. Среди героев нашей программы не было ни одного актера, да и того, что их снимают для телевидения, они до поры даже не знали – и тем милее смотрелась проявляемая ими непосредственность. Жизнь – театр, а люди в нем – актеры, этим соображением, наверное, и руководствовалось жюри.
Я видел, как Светлана сцепила пальцы крестиком – чтоб повезло. Хотя особенно волноваться было не о чем. Это как в истории с двенадцатью стульями, за которыми охотились великий комбинатор и незабвенный Киса Воробьянинов: чем больше неудач, тем ближе победа, в конце концов стул, тот самый, найдется обязательно. Глупо надеяться забрать победы в семи номинациях сразу. Но хоть что-то нам достанется непременно.
И здесь мы проиграли. Гончаров ерзал, и казалось, что ему не терпится подняться с места. Я внешне сохранял спокойствие. А тут еще этот оператор. Три номинации из семи уже прошли мимо нас, и оператор, наверное, терпеливо дожидался, когда мы дрогнем и занервничаем.
– Уйди! – сказал ему Демин.
Но оператор свое дело знал, и единственное, на что он пошел, – отдалился на пару метров, спустившись по проходу на несколько ступеней.
Следующие две номинации мы тоже проиграли.
– Я все поняла, – сказала Светлана. – Мы получим или за лучшего ведущего, или вообще за лучшую программу. Они специально так сделали, чтобы не злить остальных.
"Они" – это жюри. Зная, что главные призы придется отдать нам, все второстепенные раздали другим участникам, чтобы наш успех не казался вызывающим. Слишком много будет недовольных, если мы заберем все. Логично.
– А теперь о том, кто же стал лучшим ведущим. Кто он, любимец публики? Кто этот-человек, который…
Конверт с хрустом разорвался. В этой номинации одним из претендентов был я. По всем опросам у меня был двукратный отрыв от ближайшего преследователя.
– Лучший ведущий…
Ко мне оборачивались, мне улыбались.
– Вы там есть? – по обыкновению осведомился Гончаров.
Я молча кивнул. Ведущий назвал фамилию. Не мою.
– Как же так? – не сдержалась Светлана.
А вокруг уже прокатывались волнами аплодисменты. Кто-то свистел. Сидевший впереди меня мужчина обернулся и сказал:
– Это какое-то шарлатанство, честное слово. Победить должны были вы.
– Что происходит, Женя? – процедил сквозь зубы Демин.
Его лицо побагровело, он покусывал свой ус, зло щуря при этом глаза.
Что-то действительно происходило. Я рассчитывал на то, что мы победим хотя бы в двух номинациях. Пока не победили ни в одной, а впереди оставалась единственная. Но уж она-то точно станет нашей. Или в жизни совсем нет справедливости.
На нас смотрели со всех сторон. Взгляды были заинтересованно-изучающими. Так смотрят на людей, которые, сидя за игровым столом, только что имели на руках целую кучу денег и как-то очень быстро и незаметно для самих себя все спустили. Осталась еще какая-то мелочь на руках, и вся надежда на последнюю игру, но уже понятно было, что отыграться не удастся. Ну уж нет!
– Мы заберем главный приз, – шепнула Светлана и положила свою руку на мою.
Успокаивала.
– Все номинации одинаково равны и одинаково почетны, – сказал ведущий. – Но есть одна, которая все-таки выделяется. Она не лучше всех, просто она – особенная…
Сделал паузу.
– Итак, "Лучшая программа года"!!!
Все зааплодировали, и по залу будто пробежал ток. Целый год конкурентной борьбы, прошедший с прошлой церемонии, завершался долгожданным итогом. Призом, который венчает все. "Гран-при". Больше не надо ждать, вычислять возможного победителя, надеяться и интриговать. Победителя объявят прямо сейчас, и он будет лучшим из лучших целый год – до следующей церемонии.
Ведущий взял в руки конверт.
– Если он скажет что-то не то, – пробормотал Илья, – я за себя не отвечаю.
У него был такой вид, будто и вправду готов к драке. Обнаружив это, назойливый телеоператор отдалился от нас еще на несколько ступенек.
– Лучшая программа года! – провозгласил ведущий.
Листок с названием программы-победителя уже был у него в руках.
– "Вот так история!" – как заклинание прошептала Светлана.
– Программа "Панорама"! – торжествующе выкрикнул ведущий.
В зале возникла какая-то пауза. Это было замешательство. Если не все, то большинство из присутствующих смотрели только на нас. Это была катастрофа. Крах. Конец Вселенной. Еще секунду назад я думал, что все поправимо. Но мир рухнул. Дело было не в неполученной премии. Дело было в количестве этих неполученных премий. Идти по семи номинациям и не выиграть ни в одной – это больше, чем просто поражение. Это унижение, которое просто невозможно пережить. На нас смотрели, и взгляды были либо сочувствующие, либо злорадные. Первых, впрочем, больше, но дела это не меняло. В зале уже аплодировали – победитель-то все-таки был, но я ничего не слышал, как будто звук кто-то отключил.
Я повел взглядом вокруг, мелькали лица, они сливались в сплошное светлое пятно. Но одного человека я запомнил очень отчетливо. Он смотрел на меня – именно на меня, я точно видел! – и в его взгляде не было ни сострадания, ни злорадства, один только холод, который пробирал до самого сердца. Это был Боголюбов, президент телекомпании "Стар ТВ". Если бы я этот взгляд увидел раньше… Еще до того, как началась церемония… Или хотя бы в ходе ее… Я бы еще тогда понял то, что понял только сейчас. Что ни одной премии нам не видать.
Это открытие оказалось столь неожиданным и столь потрясающим, что я не сдержался и нечленораздельно пробормотал нечто очень злое.
– Что такое? – обернулась ко мне бледная от переживаний Светлана.
– Нас умыли, – сказал я. – Нас просто умыли. Классически, очень профессионально и совершенно безжалостно.
– Я же говорил! – поддакнул Гончаров. – У них туг все куплено! Несправедливо!
16
– Боголюбов! – сказал я. – Я видел его взгляд!
Я вел машину и почти не видел дороги – передо мной маячила боголюбовская физиономия.
– Ты думаешь – мстит? – подал голос Демин.
– Ну конечно!
– За что? – вмешался в разговор далекий от наших проблем Гончаров. Ему никто не ответил, но он проявил настойчивость: – Мстит за что?
– За неуступчивость, – нехотя ответила ему Светлана.
– Чью?
– Нашу.
– Я все равно не понимаю.
Мы уже слишком хорошо изучили этого Гончарова. Если ему что-то втемяшилось в голову, его ничто не остановит. И если уж он решил узнать, в чем дело, – не отстанет, пока ему все не разложат по полочкам.
– Боголюбов подмял под себя всех, – сказал я. – Создал целую империю. Он контролирует почти всех мало-мальски серьезных телепроизводителей. Хотел подмять и нас, но не получилось. И теперь он, кажется, решил нас раздавить. Чтоб другим неповадно было.
– Во гад! – ожесточился Гончаров. – Буржуй чертов! Может, ему по мозгам надавать?
– Наши проблемы так просто не решаются, – вздохнул Демин и добавил после паузы: – К сожалению.
– А может, это просто совпадение? – сказала Светлана.
– Ты о чем?
– Наши трения с Боголюбовым и сегодняшний провал в "Телетриумфе". Ведь может быть, что это все – случайно?
– Не может! – мрачно отрезал Демин.
Я был с ним согласен. Просто так такие оплеухи не получают. Значит, это кому-то было нужно.
– Но ведь несправедливо! – подал голос Гончаров.
Конечно, несправедливо. Но это как раз тот случай, когда бессмысленно кричать и размахивать руками. Надо сцепить зубы и жить дальше. Чем хороша жизнь – за черной полосой всегда приходит белая, непременно. Надо только набраться терпения и дождаться ее.
– Что будем делать? – спросила Светлана.
– Ничего, – ответил я. – Жить.
– Ты не прав, – оценил Илья. – Надо скандалить.
– Пока что все, о чем мы здесь говорим, – всего лишь наши предположения, – напомнил я. – И попытка раздуть скандал при отсутствии доказательств будет выглядеть как обида склочных мелких людишек, которые не хотят достойно принять поражение.
– Женя прав, – согласилась Светлана.
– Да ведь дело не в проигрыше! – взъярился Демин. – Это же расправа! Неужели непонятно?
И тут в разговор опять вмешался Гончаров.
– Расправиться могут запросто, – подтвердил он. – Когда я отбывал срок…
Мы обернулись к нему – все одновременно. Слишком неожиданным для нас было известие о том, что Гончаров побывал в тюрьме.
– А вы разве… были… там? – осторожно поинтересовалась Светлана.
– Ага, – беспечно подтвердил Гончаров. – Но я не из уголовных, я по политической статье.
– По политической? – совсем уж изумилась Светлана.
– Ну! За инакомыслие, в общем. Слыхали такое слово?
– М-да, – недоверчиво промычал в ответ Илья.
– За то, что с режимом боролся. Не вооруженным, конечно, путем, я этому противник, а как раз именно за инакомыслие. Мыслил я не так, как все.
– А как же вы мыслили?
– Иначе. Я против был.
– Против чего?
– Против всего. Мне застой не нравился.
– Ну, про застой-то мы узнали в восемьдесят пятом, – вспомнил Илья. – До этого вроде это слово совсем другое означало.
– А мне застой и раньше не нравился. Никто не знал о застое, а я знал. Вот меня и упрятали, чтоб не агитировал.
– Понятно. И сколько вы отсидели?
– Десять лет. Вот это я как раз и хотел рассказать, про расправу-то. Отсидел я, значит, свой срок, завтра уже выходить, а тут мне начальник тюрьмы и говорит…
– Так вы в тюрьме были? – уточнил Демин. – Не в колонии?
– Я же особо опасный! – пояснил Гончаров. – По политической статье! Какая колония? В тюрьме, в одиночной камере!
Светлана смотрела на него почти с восхищением.
– И вот начальник тюрьмы говорит: "Завтра, Гончаров, выходишь. Хочу я поэтому проверить, научили мы тут тебя чему или вся наука прахом пошла? Скажи вот мне, Гончаров, уважаешь ты теперь советскую власть или нет?" Выбор для меня, в общем, или от убеждений отречься, или новый срок мотать.
Глаза у Светланы совсем расширились.
– А я ему отвечаю: нет, мол, не нравится мне все равно.
– И что же тогда? – спросила потрясенная Светлана.
– И со следующего дня мне новый срок, – заключил Гончаров со спокойствием уверенного в собственной правоте человека. – Еще на десять лет.
– Сколько же вы еще отбыли в тюрьме? Или уже перестройка начиналась и вас выпустили?
– Нет, от звонка до звонка, еще одну десяточку разменял.
В салоне нашего автомобиля повисла тишина.
– Что-то я не пойму, – признался я. – Если вы двадцать лет отсидели, да двадцать лет на заводе отслесарили, да после завода десять лет по разным работам пробыли, а вам сейчас под пятьдесят, то где же тогда ваше детство, школа и комсомол?
Светлана стремительно менялась в лице. У Демина изогнулись дугой брови. Один только Гончаров сохранял невозмутимость.
– Да, – сказал он. – Что-то я не так посчитал. Может, я не двадцать лет вовсе сидел?
– Или вовсе не сидел, – подсказал уже все понявший Демин.
– Или так, – не стал упираться Гончаров.
Просто очередная его история, оказывается. Одна из многих. Он жить без них не может, вот в чем весь секрет.
17
Я завез домой Гончарова, потом Илью, оставалась одна Светлана. Мы ехали с ней по улицам погружающегося в ночь города.
– Я его поняла, – сказала Светлана.
– Кого?
– Гончарова. Это человек, который в юности о многом мечтал, но ничего не добился в жизни.
– Ты уверена?
– Да. Все его задумки – оттуда. Потому-то он к нам и прилепился. Он видит в нас людей, которые способны помочь ему хотя бы на короткое время стать тем, кем он так и не стал, к своему великому сожалению. Мы можем помочь ему оказаться в той, придуманной им самим жизни – в которой он не грузчик в магазине, а кто-то, по его разумению, очень значительный.
Я ее понял. Мы могли сделать Гончарова кем угодно: хоть крутым боссом, хоть великим ученым, и то, о чем ему самому мечталось все эти годы, могло воплотиться, пусть ненадолго, всего лишь на время съемок, на эти встречи с бывшими друзьями детства и одноклассниками, где Гончаров будет заведомо выше и значительнее. "Каков я! Вы только посмотрите! У каждого из нас, ребята, своя тропинка в жизни, и право же, не стоит отчаиваться, если ваша тропинка вывела вас не туда, куда мечталось! Не всем везет, это надо понимать, просто мне улыбнулась удача!"
– Он хочет то, что бывает только в кино, перенести в жизнь, – сказала Светлана.
– И я с удовольствием ему в этом помогу.
– Есть задумки?
– Про одну ты знаешь – Гончаров встретится со своим другом детства, и будет он при этом жутко засекреченным товарищем. И еще одна задумка есть, мне ее сам Гончаров и подсказал.
Я поведал Светлане историю про Олю Лушпайкину.
– Я все-таки была права. Мы нужны ему только для того, чтобы пустить пыль в глаза.
– Иногда бывает чертовски приятно материализовать чьи-то желания. Особенно если при этом получится хороший сюжет для нашей программы.
– Но если мы это покажем по телевизору, гончаровская сказка перестанет быть сказкой, – вспомнила Светлана.
– Он знает, на что идет. У нас с ним джентльменское соглашение: мы обеспечиваем ему сказку, а за это имеем право распорядиться отснятым материалом по своему усмотрению.
Мы подъехали к дому Светланы. Она взялась за ручку дверцы, но не спешила ее открыть.
– Ты все еще в ссоре с ним? – спросил я.
Она поссорилась со своим другом Димой, и, кажется, серьезно.
– Это не ссора, – сказала Светлана. – Разрыв.
– Может, все еще образуется?
– Ты хочешь знать правду?
– Я не собираюсь вмешиваться…
Она не дала мне договорить:
– Ничто уже не образуется, Женя.