Не смешно, - рявкнул Меркулов и снова уткнулся в газету. - "Разумеется, никого не волновало, что спортивные организации, которые прежде всего должны заботиться о здоровье граждан России, фактически занимаются противоположным делом. На развитие спорта шли ничтожные суммы, в то время как доходы росли день ото дня. Разумеется, огромными деньгами заинтересовалась мафия. Ее задачей было как можно быстрее взять под контроль всю деятельность фондов. По мнению некоторых экспертов, на сегодняшний день этот процесс в России практически завершен".
Он отложил газету.
Костя, ежу ясно, что и Старевич и Серебров распоряжались большими деньгами и из-за этого их и убили. Для этого не нужно быть семи пядей во лбу. Для меня важно знать, какие отношения с мафией были у Сереброва и Старевича.
Да, - согласился Меркулов.
Которые, между прочим, если судить по документам, отданным мне Быстровым, были в последнее время злейшими врагами.
Странно...
Что странно?
Все странно. То, что Быстров неожиданно проявил активность и в мгновение ока добыл эти документы. Странно, что жена Старевича ничего не знает об этих конфликтах, а если и знает, то не говорит.
Ты знаешь, Костя, мне сегодня показалось, что ей известно очень много важного. Но почему она не стала колоться?
Это как дважды два четыре, Саша. Если она знает, хотя бы гипотетически, конкурентов своего мужа...
Она мне сказала, что была в курсе его дел.
Тем более. Если она знает, но не говорит, то, по всей вероятности...
Он замолчал, внимательно разглядывая свои ногти.
По всей вероятности?
Боится, Саша. Жена Старевича просто боится.
Действительно. И как это не пришло мне в голову?! Если Ада Сергеевна боится бывших конкурентов или, наоборот, подельщиков своего мужа, то все сразу становится на свои места. Тогда понятны и ее малоконкретные фразы, и, в общем-то, довольно спокойное поведение. Кроме того, я, как следователь, не могу исключить версию ее участия в убийстве.
Я сегодня уже допросил ее в общих чертах. То есть не допросил, а побеседовал с ней. А на завтра вызвал Аду Сергеевну Старевич для подробного, детального допроса. Надеюсь, завтра она сообщит больше.
Меркулов с сомнением покачал головой:
Если она действительно что-то знает, то ее сомнения могут оказаться не напрасными. И...
Мы посмотрели друг на друга. И нам в голову пришла одна и та же мысль.
20 часовМосква,центр
Потихоньку смеркалось. В конце сентября всегда так - день вроде длится долго, почти столько же, сколько и летом, а потом - раз! - уже сумерки. И начинаешь верить, что через каких-то два - два с половиной месяца начнется долгая унылая московская зима.
В кабинете было почти совсем темно. Только кое- где виднелись блики от наполовину открытых штор - на стеклянных дверях шкафов, на нескольких хрустальных вазах для цветов, ну и, конечно, на плоскостях полированной мебели. В которых, если хорошенько вглядеться, можно было различить причудливые узоры карельской березы.
Самого хозяина кабинета разглядеть было труднее. Он сидел за огромным письменным столом и совершенно сливался с темными дубовыми панелями, которыми были обиты стены. Справа от хозяина кабинета находилась стойка с Российским флагом, а прямо над его головой улыбался Президент. Все как и положено в кабинете у государственного чиновника.
Было тихо. Основная часть служащих давно разошлась по домам. Только редко когда был слышен звук открываемой двери и мягкие шаги по ковровым дорожкам в коридоре.
Человек, сидящий за столом, нервничал. Он беспрерывно курил, выпуская клубы дыма, которые большим сизым облаком скапливались где-то в районе портрета Президента, отчего его становилось почти совсем не видно.
Человек докурил сигарету и потянулся за следующей. Пачка "Мальборо" оказалась пустой. Он открыл ящик письменного стола и тут же с досадой задвинул его обратно. Потом заглянул в сигаретницу из темного дерева, которая при открывании издала мелодичный звук. Но и там было пусто.
Он забарабанил по столу. Схватил лежащий на столе черный круглый предмет и стал постукивать
им по столу. Этот предмет издавал тихие глухие звуки, как если бы был сделан из резины.
Это была хоккейная шайба.
Почти совсем стемнело. Человек встал из-за стола и прошелся взад-вперед по кабинету. Шаги глохли на толстом пушистом ковре.
Он подошел к окну.
Просторная Ивановская площадь была совсем пуста. Разумеется, если не считать нескольких охранников, прохаживающихся по дорожкам на лужайках и по чистому кремлевскому асфальту. Серой громадой высился Успенский собор. За ним белела колокольня Ивана Великого. Вон, мимо пушистых голубых елей у стены проехал черный автомобиль с мигалкой на крыше. Горели рубиновые звезды...
За спиной у него мелодично затренькал телефон. Человек кинулся к нему. По всей вероятности, именно этого звонка он так долго ждал.
Да, - коротко сказал он в трубку.
Пару секунд в трубке молчали. Потом раздался голос:
Сегодня. Двадцать три сорок.
Руби, - быстро ответил человек и положил трубку.
В комнате уже была непроглядная темень...
0 часов 10 минут
Кутузовский проспект
Когда мы позвонили в дверь московской квартиры Старевича на Кутузовском проспекте, нам никто не ответил. А между тем родственники на даче, которым мы позвонили, сказали, что она поехала в Москву и должна вернуться только следующим утром.
Медлить было нельзя, и мы вызвали дежурный наряд. С дверью пришлось повозиться - толстый стальной лист с трудом брал даже автоген.
... Ада Сергеевна Старевич лежала посреди гостиной с простреленной головой. На оконном стекле мы обнаружили маленькую аккуратную дырку.
Ночь на 28 сентября
На подлете к аэропорту Шереметъево-2
Надо же, столько мучений - и все ради этого куска железа. Пусть даже один ее вид вызывает восторженные охи и ахи, наверное, у доброй трети человечества. Конечно, которая знает о существовании игры под названием "хоккей".
Так думал Павел Бородин, центральный нападающий команды "Нью-Йорк вингз", то есть "Нью- йоркские крылья", сидя в кресле мерно гудящего "боинга" и глядя не в окошко, за которым все равно было черным-черно, а на то, что лежало На коленях у него и его соседей. Ради чего пришлось целый год тренироваться по десять часов в сутки, а потом в буквальном смысле вырывать победу у видавших виды американских хоккеистов. Ради чего было получено множество травм, выбито несколько зубов, не считая рассеченных клюшками губ. Ради чего ему, да и не только ему, целый год пришлось держать рот на замке. И ради чего даже в просторном "Боинге-747" пришлось поднять подлокотники.
А был это легендарный Кубок Стэнли, за право хотя бы мизинчиком дотронуться до которого любой хоккейный болельщик отдаст десять лет жизни.
Надо сказать, вблизи этот кубок действительно напоминал хромированную консервную банку гигантских размеров на массивном круглом постаменте. Причем банку, судя по весу, наполненную булыжниками.
Хлопоты с этим кубком начались еще в аэропорту Кеннеди. Футляра к нему не полагалось - Кубок Стэнли принято носить над головой на вытянутых руках, выражая при этом крайнюю степень восторга. Не в багаж же его сдавать! Американские таможенники, правда, обалдели от такой "ручной клади". Каждый не преминул прикоснуться к национальной святыне и пожать руки ее обладателям, но о правилах провоза кубков никто ничего не знал. Пришлось везти его на коленях.
Павел, правда, предлагал поставить его куда-нибудь в угол, например в комнату стюардесс, но Слава Шаламов, который, конечно, встречал любое предложение Бородина в штыки, воспротивился. "Мы за него отвечаем", "что мы через неделю вернем в НХЛ, если кубок пропадет", и прочее. Интересно, как в самолете может пропасть такая бандура? Разве что какой-нибудь арабский террорист с парашютом скинет прямо в Атлантический океан, чтобы досадить американцам.
Но к Шаламову сразу присоединились и Валера Коняев, и Сережа Прохоров, и Леша Ким - словом, все остальные члены основной пятерки "крылышек", как они между собой называли "Нью-Йорк вингз".
Так что все двенадцать часов перелета Кубок Стэнли покоился у них на коленях. Павел отделался легче - на его долю досталась узкая нижняя часть с подставкой. Кстати, именно поэтому ему и удалось кое-как поесть. Под завистливые взгляды своих коллег по команде.
Бородина в команде не любили. По многим причинам. Потому что, по слухам, у него был самый выгодный контракт, несмотря на то что в Нью-Йорк он приехал последним. И кстати, последним согласился покинуть родной ЦСКА. Те несколько лет, что он играл за "Детройт террапинз", не в счет. Не любили еще потому, что он был нападающим, что называется, от Бога. Может быть, лучшим нападающим в мире. Потому что ни у кого не было такого сильного и меткого удара. Потому что ему, и только ему, разрешалось пропускать тренировки - все знали, что и так, выйдя на лед, Бородин затмит любую звезду Национальной хоккейной лиги. Ну и еще много за что не любили Павла Бородина в команде.
Хотя трудно представить, чтобы в этой команде вообще кто-нибудь кого-то любил...
Да и русские в "Нью-Йорк вингз" появились всего год назад, заменив собой американцев. И вот результат налицо. То есть на коленях у хоккеистов. И по общему мнению, главной причиной этого была блестящая игра Бородина. Конечно, исключая мнение игроков. Хотя возражать против этого было бессмысленно - Бородин забил в этом сезоне больше шайб, чем кто-либо в команде, - несмотря на это, а скорее всего именно поэтому, отношения с остальными игроками "Нью-Йорк вингз" у него испортились окончательно.
Да, ко всему прочему, и стюардессы ему улыбались больше, чем всем остальным.
Во время перелета они по большей части молчали. Шаламов, Коняев, Прохоров и Ким быстро уснули и храпели почти до самого Франкфурта.
А Павел никак не мог заснуть. Еще бы, совсем скоро, часа через три, он увидит Инну. И все это наконец закончится...
Жаль, что она не знает о его приезде. Менеджеры команды да и сам Патрик Норд настояли, чтобы самолет с нашей пятеркой прибыл в Москву глубокой ночью, чтобы не слишком афишировать главное событие следующего дня - представление Кубка Стэнли, который первый раз за всю историю приехал в Россию. Поэтому Бородин тоже решил устроить сюрприз - явиться неожиданно. И не стал звонить и давать телеграммы в Москву.
Когда самолет подлетал к Шереметьеву, было уже около двух ночи.
Больше всего на свете Павел любил эти минуты в воздухе, последние минуты перед Москвой. Когда самолет летит на небольшой высоте и все видно, как на ладони. Вначале - сплошная чернота, хоть глаз выколи. Потом где-то вдалеке замечаешь огонек. Потом другой. Дальше уже можно различить двор, освещенный мощным прожектором. Островков, состоящих из маленьких огоньков-окон становится все больше. Подмосковные деревеньки и колхозы. Большой остров - это уже городок. И потом, что самое удивительное, вдруг, внезапно все до самого горизонта покрывается большими и маленькими огнями, пронизывается ровными, как стрела, полосками проспектов и шоссе. Это уже большая Москва.
Вот уже и ярко освещенная, с окантовкой из красных фонариков взлетно-посадочная полоса Шереметьева-2. Могучий "Боинг-747", несмотря на свои гигантские размеры и вес, мягко сел на гладкий бетон и покатил к серым кубам здания аэропорта.
"Коллеги" Бородина проснулись. Шаламов нетерпеливо барабанил костяшками пальцев по Кубку Стэнли. Остальные озирались по сторонам и отвечали на восхищенные улыбки пассажиров. Некоторые даже просили у хоккеистов автографы.
Когда подали трап, стюардесса вежливо пригласила хоккеистов к выходу. Конечно, они выходили из самолета первыми. А Павел еще из иллюминатора заметил, что к самолету спешит знакомая фигурка Володи Осипова - заместителя президента Федерации хоккея. Он знал Осипова давно - еще по ЦСКА.
Больше никого не было. Что и говорить, менеджеры постарались, чтобы сохранить приезд спортсменов в тайне. Хотя Шаламов, например, был этим недоволен. Очень ему хотелось, чтобы телекамеры зафиксировали момент, когда он, капитан команды, будет сходить с трапа самолета с кубком в руках. Ну и с соответствующим выражением лица. Но менеджеры были непреклонны.
Так что на летном поле стоял один Володя Осипов. С букетом цветов.
Первым к нему подскочил Шаламов.
Ты чего это один, Володя?
Шаламов все время озирался вокруг, словно ожидая, что вот-вот к ним хлынут толпы восторженных болельщиков. Но никого не было, кроме, конечно, пассажиров, выходящих из "боинга".
Сказано же было - без помпы. Ничего, завтра отпразднуем. Поехали.
Когда они подошли к машине, на которой приехал Володя, Бородин улыбнулся:
Это в России теперь называется "без помпы"?
У служебного въезда на летное поле стоял длиннющий черный "линкольн", своими размерами больше напоминающий трамвай.
А что? - не понял Осипов. - Чем тебе не нравится? В Москве таких теперь много. Хорошая машина. Просторная, и холодильник есть.
Да, - подхватил Павел, - и недорогая.
Все рассмеялись.
Чем хорош был "линкольн" - в его огромном салоне удалось поместить даже кубок.
Все уже расселись в машине, когда вдруг выяснилось, что куда-то подевался водитель. Володя сбегал в будку постового и выяснил, что водитель сказал ему, что идет в туалет, и до сих пор не вернулся.
Странно, - приговаривал Осипов, поглядывая на часы, - я же ему сказал, чтобы он никуда не отлучался.
Прошло пять минут. Десять.
Уволю, - резюмировал Осипов, когда прошло полчаса. - Жаль, что я не взял с собой права, а то бы сам повел,
Я сяду за руль, - сказал Бородин, - у меня есть права. Американские.
О странной пропаже водителя сразу забыли.
Находиться в компании своих коллег по команде Бородину всегда было тягостно. А сейчас, на родной земле, это было еще хуже. Поэтому он даже обрадовался, что ему предстоит вести машину.
- Вот и хорошо, - с облегчением сказал Осипов.
Через пять минут они уже катили по шоссе.
Рядом с Павлом никто не сел. Все устроились сзади, вокруг блестящей никелем добычи. В маленьком баре оказалось пиво, так что вскоре послышался звук открываемых банок.
Павлу еще не приходилось сидеть за рулем такого монстра. Все как обычно - только чувствуешь себя водителем "икаруса"-гармошки. Совершенно непонятно, что в данный момент поделывает зад машины. У американцев, любителей длинных шикарных автомобилей, даже есть поговорка, что, "когда едешь по Пятой авеню, твой зад еще в Нью- Джерси".
Сзади доносились разговоры, обычные для хоккеистов, обсуждали последние игры, достоинства снаряжения той или иной фирмы, ругали соперников. Подшучивали над тренером.
"И ни слова о Норде, - усмехнулся про себя Павел, - короткая же у них память..."
Впрочем, он и сам хотел как можно быстрее забыть обо всем этом...
Дорога была почти пуста. Павел глянул на освещенный кружок часов на приборной доске. Без десяти три. Дома уже давно все спят. Ну ничего, мама будет ему рада в любое время. А завтра он позвонит Инне. Прямо с утра.
Павел смотрел на пустынное шоссе, с обеих сторон которого высились многоэтажные дома с темными окнами. Москва в это время спит.
Время от времени навстречу проносились машины, слепя плохо отрегулированными фарами. Наверное, никогда у нас не добьются, чтобы водители думали не только о себе, но и о встречных. Штрафуй не штрафуй, все без толку.
Машин было немного. И приближение каждой из них Павел видел издалека. Так случилось и с этой. Вначале засветили два желтых глаза, потом проявились очертания машины. Это был "москвич". Павел не обратил на него особого внимания.
А зря.
Потому что метров за десять до "линкольна" машина вдруг резко подала в его сторону. Павел среагировал - крутанул руль вправо, чтобы избежать столкновения. Водитель "москвича", однако, свернул - только в самый последний момент. И сразу Павел услышал несколько негромких хлопков. Сзади звякнуло стекло. Кто-то из ребят, сидящих сзади, закричал...
Павлу, впрочем, было не до того. Он пытался выровнять машину. Оказалось, что сделать это с шестиметровым "линкольном" не так уж просто. Руль перестал слушаться, и капот резко ушел вправо.
Машину чуть перекосило, как бывает, когда спустит колесо. Жутко взвизгнуло справа - это крыло "линкольна" задело за металлический барьер с чередующимися черными и белыми полосами. Посыпались искры. Машину тряхнуло. Капот пробил барьер и провалился вниз.
Последнее, что увидел Павел, был ствол большого дерева. Он приближался со скоростью гоночного автомобиля. Казалось, вот-вот он достигнет лица. Вдруг приборная доска с желтым кружочком часов выдвинулась, и руль с кожаной оплеткой уперся в грудь.
Через полсекунды снаружи раздался громкий треск и скрип. И тут же крыша "линкольна", как по волшебству, стала проваливаться. Сзади раздался еще один истошный вопль.
"Знакомые проделки... " - пронеслось в голове у Павла, прежде чем он потерял сознание.
Через 45 минут
Павел очнулся от боли в груди. Боль была невыносимой - словно в солнечное сплетение пытались вбить гвоздь. Когда он открыл глаза, на ощупь обнаружил, что рулевое колесо уперлось ему в грудь.
Вокруг была непроглядная темень. Ни звука, если не считать редкого шуршания проезжающих где-то рядом машин.
Мысли постепенно возвращались. Павел вспомнил и катастрофу, и "москвич", и стремительно приближающийся ствол дерева. А еще он вспомнил, что прямо перед аварией справа в низине была небольшая рощица, куда, по всей видимости, и провалился "линкольн".
Павел попытался пошевелиться. Каждое движение отзывалось сильной болью. Но руки-ноги вроде были целы. Он попытался, уперевшись руками в руль, понемногу выкарабкаться из сиденья. Руль неожиданно легко ушел куда-то вглубь. Павел вдохнул полной грудью и чуть не закричал от боли. Потом почувствовал металлический привкус на языке. Это могло значить только одно - одно из ребер, переломившись, проткнуло легкое.
Павел понял, что, если он не выберется из машины в ближайшие десять минут и не найдет помощи, наутро какой-нибудь патруль найдет "линкольн", а в нем... Стоп! А где же остальные?
Павел повернул голову. К счастью, шейные позвонки, да и весь позвоночник были целы.
Ребята! - позвал Павел.
Никакого ответа. Либо они все погибли, либо еще не пришли в сознание.