Все мы немножко психи. У каждого есть задатки любых отклонений. Все зависит от умения держать наши пунктики в узде… Клептомания это болезнь. Но у кого не чесались руки, когда можно без приключений, на халяву стать обладателем чужой вещи? Не украсть, а вроде как присвоить… Или мания преследования? Кому приятно, когда ночью по темному переулку за тобой стучат каблуки? Вот они задатки самой распространенной мании… А боязнь замкнутого пространства. Или боязнь высоты. У кого не дрожали колени на краю обрыва? Еще адвокат Кони говорил, что у каждого в душе есть своя свора собак. Надо только уметь держать их на поводках.
У Саши Гутмана было две мании. Одна маленькая с политическим оттенком, другая большая с сексуальным.
Первое – Саша очень не хотел быть евреем. К двадцати годам у него уже был план, как избавить себя и особенно своих детей от этого недостатка. Девушек он выбирал пофамильно. Наиболее подходящей представлялась Катя Егорова. При женитьбе можно взять ее фамилию, а первого сына назвать Иван… Когда замаячил отъезд в Израиль этот пунктик у Александра Моисеевича Гутмана отпел сам собой вместе с Катей. Действительно, что будет делать в Израиле его сын Иван Александрович Егоров?
От второго пунктика Саша не избавился до сих пор. Его очень тянуло подглядывать и особенно за лицами противоположного пола.
Началось это, когда подросток Сашенька Гутман плыл с родителями по Волге. Старый пароход доставлял туристов в Астрахань, день стоял и шел обратно. Все удовольствие длилось двадцать два дня.
В первый же день в железной переборке между женским и мужским душем попалось на глаза ржавое отверстие величиной с пяток. Случайно Саша наклонился и заглянул в дырку. От увиденного все внутри забурлило, затрепетало и возрадовалось.
В этот день Гутман мылся в душе еще три раза. Потом стал целенаправленно поджидать захода в соседнюю кабинку самых интересных особ…
Эта навязчивая идея не стала болезнью, но и не отпустила его. При каждом удобном случае он не мог утерпеть… Через год была поселковая баня, под окна которой Саша подставил лестницу… Потом были пляжные раздевалки… В семнадцать лет он упросил родителей подарить ему мощный бинокль и вечерами шарил по окнам соседнего дома…
А уж тот самый эпизод в архивном хранилище был явно случайностью… Очень не хотелось идти на торжественное собрание. Удобней всего было опаздывать и потом потихоньку смотаться.
Саша затаился в дальнем углу хранилища, хозяином которого был Сергей Ляхов. Он до последних минут работал, двигал мебель, копошился в закутке. Когда он запер свое хозяйство, Саша выполз из своего укрытия и готов был идти домой. Хотел, но не смог. Аккуратный слой телогреек и белоснежные халаты на них не оставляли сомнений.
Саша очень торопился, сооружая из груды новых коробок для архивных дел нечто наподобие блиндажа с амбразурой, направленной на место действия, на сцену. Именно! Это был не блиндаж, а закрытая ложа в театре одного зрителя.
Актеры появились очень скоро. Профессиональность их оставляла желать лучшего. Первое действие они играли слишком быстро, суматошно, но искренне и эмоционально.
В самом начале второго действия хлопнула дверь, послышался топот и рядом со сценой в проход между стеллажами вошли пятеро ребят, каждого из которых Гутман хорошо знал. Они и не предполагали, что ворвались в чужой спектакль в непонятной роли. Для Саши это были новые действующие лица, но не из той оперы. А для актеров – опоздавшие и, главное, совершенно ненужные зрители.
Актеры замерли, а пятерка занималась своим делом. Вася Самсонов достал из коробки желтый конверт, который осмотрели со всех сторон и передали Игорю Лабоде.
Когда Гарик завершил чтение содержавшегося в конверте документа, прятавшийся в куче коробок Саша Гутман уверовал в судьбу. Именно она привела его сюда. Влюбленная парочка была лишь приманкой, призывным гласом судьбы. Главное же здесь, в этом желтом конверте, который некий граф Сергей Барковскимй вложил свое завещание. Сделал он это в конце войны в далеком, еще не взятом Белграде.
Гутман знал, что двумя этажами ниже есть закрытое хранилище. Секретные фонды. Спецхран, одним словом. Кроме причего, там лежат и белогвардейские архивы, привезенные в сорок пятом из освобожденного Белграда. Людей – в лагеря, а все бумаги сюда… Но как этот конверт перекочевал из спецхрана в коробку с мало кому нужными делами Наркомпроса времен Остапа Бендара? А важно ли это?
В схроне из коробок было тесно. Дрожащие от волнения пальцы били по пустотелым картонным блокам и Саше пришлось сжать руки в кулаки. Лежащая за столом парочка его уже не интересовала совершенно. Желтый конверт рождал азарт и возбуждение во сто раз большее. Такое, как у старателя, нашедшего золотую жилу, или у игрока, готового сорвать миллионный банк.
Первые строчки завещания деньгами не пахли. Благородный граф Барковский заявлял, что оставляет детям и внукам честь, достоинство, любовь к России. Вещи, конечно, важные, но не очень материальные.
Конец документа ошеломлял. Особенно после фраз: "Все наше фамильное достояние я оставил в России. Спрятал в нашей усадьбе в Бродниках…"
О размере "достояния" Барковских говорило обращение графа к своим наследникам: прошу, мол, вернуться, найти мой клад и направить все на благо России, на возрождение флота, на постройку университета в городе Уварове и трех церквей. Было ясно, что речь идет не о фамильном серебре и паре бабушкиных сережек.
Последние строчки насторожили… Стало ясно, что наследников пять человек и что граф большой оригинал и любитель криптографии. Он зашифровал место хранения клада: ключ – на обороте конверта, а основной текст на пяти записках для каждого наследника. Прочесть можно только соединив все вместе… Умный был дед: дружите, дети мои, иначе ничего вам не достанется.
Ребята, стоявшие между стеллажами обсуждали ситуацию недолго, но бурно. Это не было спором. О чем тут спорить? У графа было пять наследников и их пятеро. Значит они и есть наследники. Шифровку разделили и каждый взял свою часть. Желтый конверт вернулся в коробку. Так надежней – никто не сможет предать или обмануть. А уж летом они одновременно возьмут отпуска и вместе в город Уваров… Дальнейшее было совсем просто: они вместе расшифруют текст, найдут усадьбу в Бродниках, выкопают, разделят…
Споры начались на последнем этапе и на самую интересную тему, как тратить деньги.
Гутман с удивлением отметил, что голоса у ребят становились все более пьяные. Пока они пробирались в чужое хранилище, водка, которую они выпили до концерта, их не брала. Но при расслабляющих мечтах о сундуках с золотом она воспрянула и ударила в головы ребят.
Смешно, но их желания были примитивны. Правда, и старуха на первом этаже захотела лишь новое корыто.
В пьяном гомоне Саша различал фразы: "Куплю два магнитофона, буду записи делать и продавать…" "У меня дед на Волге живет. Купим лодку с мотором и пять спилингов…"
Ребята уже собирались уходить, когда вдруг началось страшное… Парочка за столом начала уползать поглубже в угол, Сережа Ляхов в поиске своих брюк смахнул со стола стакан с карандашами. Грохот, топот, злобные крики, удары, хрипы…
Когда захлопнулась дверь, Гутман переждал пару минут и выбрали из своего укрытия. К столу он подходил осторожно. Ему казалось, что сейчас он услышит стеснительный визг Любы Гниловой, а Сергей натянет наконец брюки и попытается дать ему, Гутману, в глаз – чтоб не поглядывал… Пока Саша никак не думал об убийстве.
Он завис над неподвижными телами.
Рана на виске Сергея не оставляла сомнений… Его кровь залила половину лица Любы, а в ее правую руку был вложен чугунный брусок, каких в архиве десятки или сотни – ими очень удобно прижимать страницы пухлых дел.
Когда Люба попыталась открыть глаза, Гутман бросился к выходу, но притормозил у первого стеллажа: желтый конверт должен быть у него!
…Позвонил Саша из уличного автомата: "В архиве убийство. Один ранен. Нужна скорая помощь…" Себя он не назвал, но этот звонок всю жизнь грел его душу. До своего отъезда в Израиль он успел услышать в курилках архива много диких версий о случившемся. Но одну фразу, сказанную врачами, передавали все: "Успели! Через двадцать минут она бы умерла…"
Утром, проснувшись на даче у Самсонова, Саша почувствовал себя гадко. Его грызла совесть.
Самсонов вчера без всяких предисловий передал ему зашифрованный листок, который, как он сказал, хранил вместе с десятком других сувениров молодости.
Потом они вкусно ели, много пили, парились в сауне, вспоминали старых знакомых, обнимались… Самсонов выглядел искренним другом. Зачем надо было записывать его страстные речи в постели с Ириной? Зачем надо было врываться в квартиру на Бобровом, шантажировать…
Через час они уже сидели с титаном на заднем сидении его "Мерседеса". Титана ждал в Москве его нефтяной бизнес, а Гутмана очередной хранитель шифра…
Подмосковные дороги бывают очень пустынны. Встречных машин не было, а перед ними маячила лишь одна черная "Волга", которая начала притормаживать и вдруг остановилась, развернувшись и перегородив дорогу.
Вышедшие из "Волги" трое служивых людей с автоматами вразвалочку подошли к Мерсу, выволокли на свет божий сначала водилу, потом охранника, который все время оглядывался на шефа ища у Самсонова защиты.
После небольшой беседы водитель с охранником легли на обочину "мордой в песок" и положили руки на затылок.
Через минуту на руках Самсонова защелкнулись наручники, а на его голову был натянут мешок.
Очевидно, Гутман был лишней персоной и для него мешка и наручников сразу не заготовили. Один из автоматчиков подошел к "Волге" и начал копаться в багажнике.
Не надо было быть очень сообразительным, чтобы понять, что это похищение. Или с целью выкупа, или с целью убийства.
Быть похищенным, особенно со второй целью, Гутману очень не хотелось, а шесть лет его службы в израильском спецназе тоже даром не прошли.
Он выполз из машины с высоко поднятыми руками. Весь его скорбный вид и дрожащие коленки изображали испуганную покорность и явное непротивление злу.
Стоявший у машины автоматчик не возражал. На стоячего и мешок легче натягивать и наручники одевать. И вообще – приятно чувствовать власть даже над этим немолодым уже лохматым очкастым евреем.
Подошедший второй автоматчик позвенел наручниками и расправил их на уровне пояса, предлагая Гутману вложить в них руки.
Оба конвоира смотрели вниз, а руки будущего пленника подняты очень высоко, чуть выше их голов.
Такое положение было лишь одну долю секунды. Во вторую Саша выбросил ладони вперед, захватил головы служивых и резко с силой направил их во встречном направлении.
Они ударились лбами и мягко осели на землю…
К ближайшей роще Гутман бежал зигзагами – очень не хотелось получить пулю в спину. После такого удара ожидать от автоматчиков прицельной стрельбы не приходилось, но если те очнулись, то сдуру могли и попасть.
Саша был уже в полусотне метров от дороги, когда прозвучала первая очередь. Он успел взлететь на небольшой холмик, театрально взмахнуть руками и "замертво" свалиться, выпадая из сектора обстрела… "Сейчас эти вояки будут совещаться: оставить меня и сматываться, бежать ко мне ради контрольного выстрела…"
Гутману удалось выставить один глаз между кочкой и березкой: парни в комуфляже не опускали автоматы, но и не бежали вперед. Они ждали команды от главного, который стоял рядом и что-то кричал, зло и грозно. Одно слово – Титан… Самсонов был уже без наручников и, естественно, без мешка на голове. Вытянутая вперед рука указывала на холмик, за которым спрятался Гутман. Эта поза напоминала зовущие к победе скульптурки перед зданиями горкомов…
Саша вскочил, сделал бросок метров на двадцать и свалился за очередной холмик. Только потом он понял, что лежит посреди проселочной дороги на краю картофельного поля. Справа малой скоростью приближался грузовик с мешками покрытыми брезентом, а сзади должна была начаться погоня.
Гутман бросился к КАМАЗу, обогнул его, схватился за задний борт и вспорхнул наверх, ловко укутываясь в складки брезента…
Уже в Москве на первом же светофоре Саша оставил гостеприимный картофелевоз, отряхнулся и смешался с толпой добропорядочных граждан, спешащих на работу.
Глава 3
Гоша с тоской посмотрел на стремительно пустеющую пачку сигарет. Там оставалось всего две штуки – на двадцать минут, не больше.
Когда Егор Рюмин волновался или ждал кого-нибудь, время для него измерялось не в минутах, а в сигаретах. Однажды Лана опоздала на свидание на девять сигарет…
Гаражная дверь открылась неожиданно. Вернее, когда и Лане, и Гоше уже надоело молча ждать и тупо смотреть на старые ворота.
Все дальнейшее Гошу удивило, а Лану обидело. Мать, сопровождаемая симпатичным детективом, прошла мимо, не заговорив, не махнув рукой и даже не оглянувшись.
Лана почувствовала ревность и за себя, и за отца. Интересное дело: ночь на дворе, а мать идет почти под ручку с приятным мужчиной средних лет, с которым до этого час провела в закрытом гараже: прикольно, но и обидно…
Олегу Крылову было около тридцати пяти и "средних лет" он был только для Ланы. Для Любы Саблиной он выглядел молодым парнем, а бабушка Ланы и вовсе могла воспринять его как мальчишку. И все правы со своей точки зрения.
Лана заметила, что Гоша усиленно потирает руки и разминает пальцы, словно собирается сесть за рояль. Это был верный признак, что он готовит сюрприз. Возможно, приятно, но скорее ожидается ехидная шутка, прикол.
– Лана, давай узнаем, о чем они целый час говорили.
– Давай… Сейчас побегу за ними, верну в гараж и пусть все повторят.
– Не получится. Молчать будут, как партизаны… Придумай еще способ.
– Отвянь, Гоша! И без тебя тошно.
– Нет, ты придумай еще способ.
– Если ты такой умный, так сам и придумай!
– Я, однако, не умный. Я хитрый. И очень смекалистый… Пойдем в гараж.
Лана безропотно встала и пошла… В голосе Егора чувствовалась уверенность и торжество. Он явно звал ее в гараж не для страстных объятий. Или не только для этого…
Гоша долго извлекал из-под переднего сидения своей машины японский кассетник. В последний момент он отстегнул от задней стенки подголовника микрофон с усилителем.
– Теперь, Ланка, садись. Запись часовая, а в ногах правды нет. Садись и будем слушать… Если что-нибудь получилось.
Получилось очень хорошо. Почти студийная запись без шумов и помех…
Нажав на кнопку "стоп", Гоша замер, не решаясь сказать ни слова. Шутки сейчас явно не в масть, накручивать трагедию очень не хотелось. Оставалось молчать и ругать себя. И действительно, зачем его дернуло сделать эту запись. На всю жизнь Ланке занозу засадил… Это, возможно, в науке знание есть сила. А в личной жизни часто так: меньше знаешь – лучше спишь.
Лана смотрела перед собой и тоже почти не двигалась.
– Гоша, я уверена, что он не мог убить.
– Кто?
– Ну, мой отец не мог убить…моего отца… Вот, блин, влипла! Чистый мексиканский сериал. Там всегда или память теряют, или детей путают "Это мой ребенок! А это не мой ребенок!" А я, Гоша, чей ребенок?
– Ты же сама позавчера сказала, что у тебя один отец. Ты Саблина и забудь о всем остальном.
– Забыть? Не смогу я, Гоша, забыть… Если бы он нас с мамой бросил или алкоголиком был, тогда все правильно. Наплевать и забыть! А так… Он, наверное, умер еще до того, как я появилась.
– Понятно!
– Нет, я не о том. Не до того, как я родилась, а с самого начала. До того, как клеточки слились… Ой, Гоша, сделай что-нибудь, а то у меня сейчас крыша поедет. Пошути что ли…
– Пошутить? Запросто… Ты еще вчера была только Саблина. Сейчас уже почти Ляхова, а через месяц Рюминой будешь. Хочешь? Мое дело предложить…
– Вот уж точно пошутил. Нашел время предложение делать… Впрочем, я согласна. Ты только завтра повтори. Но не так, а романтично. Встанешь на одно колено, левая рука у сердца, а в правой куча белых роз…
– Размечталась! Нет, я, конечно, согласен. Могу и фрак с бабочкой надеть, но зачем?
– Хочу, чтоб красиво.
– Согласен… Лана, а давай я им морду набью.
– Кому?
– Всем! Олегу этому. Зачем приперся сегодня. Мать твою вызвал. Если бы не он, то ты и не знала бы ничего. И не волновалась бы…
– Кое-что, Гоша, мы раньше узнали, когда в шкаф прыгнули. Не стал бы ты меня раздевать мы бы вообще сейчас ничего не знали.
– Я тебя раздевал?! Да ты сама…
– Хватит шутить, Гоша… Давай найдем всех пятерых. Я правду хочу знать. Их пятеро, а убивал-то один… Завтра опять на дачу к Шишову поедем. Только открыто, не через забор.
– Верно. Сначала общие темы, а потом этому Шишову прямо вопрос в лоб: убивал или нет? Это может сработать. Эффект неожиданности…