- Что?.. Что вы сказали? - Милявская, выскочив из-за стола, захлопотала вокруг вызванной. - О чём знали? Елена Николаевна, вам плохо? Я только лишь обрадовалась, что о знакомых услышала. Открыть окошко? Воротник расстегните, у вас блузка тесная. Может, воды вам налить?
Потапова мотала головой, изо всех сил сдерживая невыносимую тошноту. Только то, что она находилась в прокуратуре, в официальном и грозном учреждении, мешало завыть по-бабьи. Заголосить во всю мочь, ибо давно шевелившееся в душе подозрение превратилось в реальность.
Женщина-то почти незнакомая, ей всё равно, на ком из них женится Юрик. И раз она так говорит, значит, Андросов все эти годы врал. Пользовался всевозможными услугами, обедал и ужинал в кухоньке Елены Николаевны; приносил стирать, шить и штопать бельё, ссылаясь на болезнь жены. Елена Николаевна всё делала для него с радостью, согретая мечтами о близком их счастье. А оказалось, что Юрий пользовался ею, как прислугой и кухаркой. Но в дом решил привести совсем другую бабу, которая и пальцем ради него не шевелила все эти годы…
А ведь Елена ходила на демонстрации в любую погоду, чтобы не портить показатели активному общественнику Андросову. Позволяла затыкать собой дыры в совхозе и на овощебазе. Добросовестно каталась на лыжах зимой и плавала в Финском заливе летом. Ползала по стадиону с санитарной сумкой через плечо - на занятиях по гражданской обороне. Ленинские субботники превращались для Потаповой в праздники, которых она ждала с замиранием сердца. Елена не желала ничего, кроме возможности помахать метлой или граблями бок о бок с Юриком - так звали профсоюзного босса почти все женщины с их оборонного предприятия. Вернее, Андросов-то не работал; он только подбадривал их, ласково называя каждую по имени. И все они были для Юрия Сергеевича родными-ненаглядными.
- Не подведите, девочки! Поднажмите, дорогие! Вот так, молодчины, весь отдел вывозите! Ну, так держать, а я побежал, через пять минут в профкоме заседание. К обеду освобожусь, вместе перекусим.
Тогда Потаповой казалось, что Юрик действительно разрывается на части, самоотверженно деля себя между важной работой и ими, дорогими своими девочками. Среди которых Лена - главная, верная, незаменимая. А сегодня дурман долгих лет разом испарился, и перед больными глазами будто повернулся волшебный кристалл. Откуда она взяла, что Юрику приятно её общество, что он хочет быть с ней вместе? Кроме слов - ничего. Одни обещания, не подкреплённые реальными делами.
Неужели ей, пожилой уже бабе, можно заморочить голову, как девчушке-школьнице? Оказалось, что можно. Никакой жизненный опыт не помог Елене Николаевне, когда подкатила поздняя любовь. К мужу, который утонул на подлёдной рыбалке, Лена не испытывала ничего подобного. Они прожили всего пять лет. Вышла Лена за Сашу только потому, что подружки сыграли свадьбы раньше, а ей не хотелось отставать.
А после её жизнь согревало огромное, всепоглощающее чувство к Андросову. Мысли о фатальном родстве их душ, о единении помыслов и поступков помогали коротать вечера и ночи, выздоравливать после инфаркта и тяжелейшего воспаления лёгких. Как она могла умереть, если на земле оставался милый Юрик? Нужно было, во что бы то ни стало, дождаться великого дня, когда их торжественно объявят мужем и женой.
Не только душа, но и плоть её стремилась к человеку, которого Елена считала божьим подарком себе, недостойной. И вот наконец-то настал день великого откровения. Будто злой колдун дотронулся до алой розы, напоенной кровью её любящего сердца, и роза превратилась в жабу. До какого же предела самоослепления дошла она, если полгода назад ради Юрика согласилась пойти на преступление! Две приличные женщины, никого за всю жизнь пальцем не тронувшие, очертя голову бросились ради лопоухого сутулого старика в ту бездну, из которой нет возврата. И одной из них, Тамаре Филипповне, давно пора было подумать о душе…
Чем же он брал их всех? Донжуаном в привычном смысле слова Андросов никогда не был. Он не водил женщин по ресторанам, не дарил им роскошных букетов, не пытался завлечь кого-то из них в постель. Юрик называл себя поклонником платонической любви, и за это бабы обожали его ещё больше. Андросов просто говорил. Говорил без умолку своим тонким, слегка простуженным голосом; а Елена Николаевна называла его "серебряным тенором". И они, ушлые тётки, верили всему сказанному.
Воображали, как шестнадцатилетний Юрик расклеивал листовки и пробирался сквозь немецкие посты с донесениями для подпольщиков. Рыдали, представляя, как избивали его в ставропольском гестапо; как ждал он, молоденький, расстрела. От души радовались, когда Андросов в красках живописал чудесное освобождение у самого края страшного рва, когда стоял босой на снегу. Сокрушённо качали головами, вникая в подробности жизни Андросова на Дальнем Востоке. И тяготы его военной службы становились их тяготами. Дружно клеймили изменницу Надю, которая не смогла соблюсти себя во время длительных отлучек вечно занятого мужа. Сокрушались, что старший сын пошёл не в отца, осрамил всю фамилию; видно, нагадила материнская кровь.
Прихлёбывая чай с зефиром, Юрий Сергеевич вспоминал свои профсоюзные поездки в бывшие соцстраны, в каждой из которых он мог общаться на родном языке принимающей стороны. Он был полиглотом, музыкантом, героем, организатором - он был всем.
И Валя Максимова, ревниво наблюдая, как Юрик уписывает приготовленный Леной сметанный торт, жаловалась на свою судьбу. На кошмарную жизнь в Гремихе, когда потеряла сразу двух девочек, поскользнувшись на улице в пургу. После тех преждевременных родов забеременеть так и не удалось. А о том, что существуют другие мужчины, узнала лишь сейчас. И поняла, что совершенно не любит своего Володьку…
Всё это было. А кончилось даже не сегодня, а шесть месяцев и два дня назад, когда Юрий Сергеевич счёл себя вправе отнять у одной из своих поклонниц самое дорогое, что у неё оставалось.
Елена Николаевна увидела, как свет меркнет перед её глазами. Она схватилась за стол Милявской, откинулась назад и в ту же секунду потеряла сознание. Не подхвати её Галина Семёновна, упала бы затылком на пол, потому что на некоторое время перестала существовать, чувствовать, страдать.
И последней мыслью Елены Потаповой была одна - не умереть сейчас! Ни в коем случае не допустить, чтобы мерзавец ушёл от ответа. Отныне её возвращала к жизни не любовь, а ненависть. Желание не воссоединиться с любимым, а погубить его. Андросов не должен был достаться другой женщине, продолжать существовать, как ни в чём не бывало. И даже ради того, чтобы дать показания против Андросова, Елена должна была жить.
Милявская осторожно опустила грузное тело на диван, растерянно огляделась и кинулась к шкафу. Когда она отодвинула щеколду, перепуганная Оксана спрыгнула с низенькой полочки, на которой стояли вёдра.
- Бегите, пока она не видит! Погуляйте поблизости и будьте наготове. А я врача вызову. Похоже, мы чуток перестарались! - горестно пробормотала Милявская, набирая номер поликлиники.
Мельком взглянув на старушку, Оксана подумала, что та не в первый раз приглашает сюда медиков…
* * *
Елена Николаевна боязливо подняла веки и поняла, что лежит в том же кабинете следователя. Она почувствовала под головой свёрнутую шерстяную кофту Милявской, потрогала продавленный кожаный диван и слабо улыбнулась. Кроме самой Галины Семёновны в кабинете находилась медсестра, которая как раз заканчивала укладывать свой чемоданчик.
- Ещё раз давление померим, - ласково сказала она, наклоняясь к Потаповой. - Вам лучше? Говорить можете?
- Простите меня, - только и смогла произнести Елена Николаевна.
Она нашла глазами следователя; и пока медсестра измеряла ей давление, заискивающе смотрела на Галину Семёновну.
- Сто пятьдесят на девяносто. Отлично. - Медсестра сняла с руки Потаповой манжетку. - А ведь было-то двести шестьдесят на сто тридцать! Я уже хотела "скорую" вызывать, но решила попробовать магнезию. В туалет не хотите сходить?
- А, знаете, хочу! - Потапова смущённо потупилась. - Мне можно встать? Это не опасно?
- Нет, уже не опасно! - радостно вмешалась Милявская. - Света отлично делает магнезию. Это ведь исключительно сложный укол, требующий подлинного искусства. Вы как йод переносите?
- Нормально, - всё тем же чужим голосом ответила Потапова.
- Света вам "сеточку" сделала на месте укола, так что не волнуйтесь, всё рассосётся. Сколько раз она меня спасала, особенно в жару! Светик, отведёшь женщину в туалет? - Милявская потёрла сухие ладошки.
- Обязательно.
Медсестра помогла больной подняться. Елена чувствовала боль в правой ягодице, некоторое онемение ноги. Все пуговицы и крючки на одежде оказались расстёгнуты, и Милявской пришлось помочь вызванной свидетельнице привести себя в порядок.
- Света из районной поликлиники прибежала. Ладно, что там сейчас больных мало. Правда, ей нужно возвращаться. А нам придётся разруливать ситуацию. Может, позвонить вам домой? Пусть придут сюда, встретят. До чего же "неотложка" сволочная - нет машин, и всё! Ждите, пока освободятся. Света, как всегда, выручила…
- У меня дома никого нет, только собачка. Пойдёмте. - Елена Николаевна взяла под руку медсестру. - Я вернусь сама. Мне нужно поговорить с вами. - Она выразительно посмотрела на следователя.
Пока Потапова отсутствовала, Галина Семёновна выглянула в окно и увидела Оксану, которая ела мороженое, разгуливая в дворике прокуратуры; она никак не могла размять затёкшие ноги. Милявская на всякий случай задёрнула штору, подошла к тумбочке и налила чаю в чистую фаянсовую кружку.
Елена Николаевна, шаркая, вошла в кабинет. В туалете она ополоснула лицо над раковиной, но заниматься своей внешность уже не было сил. Да и для кого теперь краситься, наряжаться? Дура, надо было жить в своё удовольствие, сохранить участок близ Хэппоярви, доставшийся от родителей покойного мужа. Нет, всё продала; деньги истратила на наряды, на качественный парфюм. Каждую неделю в парикмахерскую бегала, благо она возле дома. Добегалась. Получила. ОН получит тоже. За всё сразу, изменник…
- Вот, выпейте. Вам сейчас чайку нужно глотнуть. Диабета нет? - Милявская придвинула сахарницу. - Успокойтесь. Всё будет хорошо.
- Диабета нет.
Елена Николаевна вспомнила, как выспрашивала у знакомых рецепты тортов, пирожных, всяких коврижек и "шарлоток", чтобы порадовать Юрика. Ну, похлебает он теперь баланды, подонок! И пусть Катерина Филипповна передачки ему носит. Или Томочка, если с горя не загнётся. Её-то вряд ли посадят, учтут состояние здоровья. Кроме того, вроде, на мужа доносить не обязательно. А надо бы всех судить, если по справедливости.
- Но хорошо мне уже никогда не будет. Жизнь моя кончена. Терять нечего. А вы сегодня были добры ко мне. Я без вас умерла бы, наверное…
- Что вы, что вы! - замахала руками Милявская. - В нашем возрасте со всеми бывает. Я сама виновата, взволновала вас дурацкими вопросами про Андросовых. Не думала, что так близко к сердцу примете. Простите!
- Не за что мне вас прощать.
Потапова смотрела на следователя, а видела перед собой другое лицо. Этому старику так шла его лысина! Он не спал ночами от переживаний, когда кто-то из них болел, но лекарство из аптеки не принёс ни разу.
- Вы ведь вели дело об убийстве Валентины Максимовой? И даже допрашивали меня во дворе. Помните? Тогда же, зимой…
- Разумеется, помню!
Милявская чувствовала, что рано отпустила Свету, и ей самой может потребоваться помощь. В семьдесят пять лет даже положительные эмоции вредны. Сердце барабанило так, что подпрыгивал стол. Неужели сейчас всё кончится? И ещё один "глухарь" с плеч долой? Ветеран сыска заслужил эту удачу…
Елена Николаевна залпом выпила весь чай из кружки, шмыгнула носом и улыбнулась дрожащими искусанными губами.
- За вашу доброту и я вам добром заплачу. Чистосердечное признание сделаю, прошу это учесть. Валю убили мы с Андросовым. Точнее, её убивал Юрий Сергеевич, а мы с Тамарой при этом присутствовали.
Кабинет затопила тишина; лишь слышалось противное жужжание мухи под потолком. Две пожилые женщины смотрели друг другу в глаза, и ни одна не решалась нарушить гробовое молчание. Что-то говорить нужно было как раз следователю. А она никак не могла поверить, что "висяк" шестимесячной давности растаял, как туман под лучами утреннего солнца.
Безмолвие изнуряло Потапову. Она сказала главные слова, которые бились в душе все эти полгода, и теперь желала определённости. В тот декабрьский день, тёмный и бесснежный, она стала сообщницей убийцы. И разозлилась на Андросова вовсе не потому, что тот задушил Валентину.
Настоящее раскаяние пришло сейчас - оно произросло опять-таки на почве эгоизма. Елена Николаевна Потапова сознавалась в тяжком преступлении не из желания помочь следователю или в малой степени искупить тяжкий грех. Таким образом, она хотела отомстить Андросову за всё, и не скрывала этого.
- Вы… Вы мне не верите? - испугалась Потапова, отчаявшись дождаться от Милявской хоть какой-то реакции. - Это правда! Клянусь вам - правда!
- Вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите? - раздельно спросила Галина Семёновна. - Может, вам надо всё-таки отлежаться?
- Я не сумасшедшая, товарищ следователь! - запальчиво крикнула Потапова. - Я говорю в здравом уме и твёрдой памяти. И тогда, в декабре, я была вменяема. Просто любила его, старая дура! Если вы в своей жизни испытывали к кому-то сильное чувство, то поймёте…Конечно, вы скажете, что любовь возвышает, а не унижает, подвигает только на добрые дела. Но нет! Наверное, на добрые, если добр тот, кого любят. А если он мерзавец, то и тень его становится мерзкой. А я была именно такой тенью. Куда он, туда и я. Конечно, уже не в том возрасте находилась, когда прощается наивность. Житейская мудрость, рассудок и всё такое… Но я готова была сделать для него всё. Я пыталась доказать Андросову, что вернее меня помощницы он не найдёт. Я желала связать его и себя кровью. Надеялась, что в этом случае он не посмеет жениться ни на ком другом. Потому что я знаю про него самое сокровенное…
- Он бы мог вас просто убить, - надтреснутым голосом перебила Милявская. - И очень хорошо, что вы до сих пор живы. Такие люди не останавливаются ни перед чем. Раз он не пощадил Максимову, расправился бы и с вами. Вы ходили по краю пропасти, и лишь чудом не упали в неё.
- Мне всё равно! - с тем же ожесточением отозвалась Потапова. - Собаку мою возьмёт приятельница, Томми ей очень нравится. А больше у меня никого нет. И теперь уже никогда не будет. Если только Андросов получит своё, я согласна умереть.
- Перестаньте! - хлопнула ладонью по столу Милявская. - В сущности, мне всё равно, чем руководствуется соучастник, давая показания против организатора преступления. Мне нужно только, чтобы его слова были правдивыми. Хотите отомстить - мстите. Но показания ваши должны быть чёткими, ясными, без выдумки и преувеличения. Если Андросов действительно убил Максимову с целью грабежа, и вы опишете, как это произошло, поучаствуете в следственном эксперименте, то сполна воздадите ему за всё. Значит, вы любили Андросова?
- Мало сказать - любила. Он был для меня всем. Можно водички? - Во рту у Потаповой опять пересохло. - Я сама налью.
- Наливайте из чайника, сколько вам нужно, - разрешила Милявская. - Итак, вы хотите сделать чистосердечное призвание. Я оформляю вам явку с повинной. Разумеется, это зачтётся на суде. Елена Николаевна, вы понимаете, что я буду вынуждена взять вас под стражу? Несмотря на то, что твёрдо знаю - вы больше никого не убьёте. Но таков порядок. Немедленно возбуждается уголовное дело, избирается соответствующая мера пресечения. Возможно, потом я смогу вас отпустить под подписку о невыезде, учитывая возраст и состояние здоровья. Но суд всё равно будет, будет и срок. Какой - сейчас сказать не могу. Не хочу врать. Но пока Андросов на свободе, для вашей же безопасности я задержу вас на трое суток. Если за это время не удастся взять его, то на десять. Раз сейчас вы болеете, поместим вас в стационар; там вам будет лучше.
Но рядом будут дежурить милиционеры - без этого не обойтись.