– Кто, Лев Палыч?!
– Вот именно…Кто?!.. – Понимая, что вопрос этот все же уладить можно, генерал отпустил подчиненного, дав ему несколько необычных приказаний, позвонил сыну, предупредил о предстоящем серьезном разговоре, если он, конечно, еще не передумал Родине служить.
– Бать, как по-другому то может быть. Как прикажешь, так и будет, мой генерал!
– Угу, так и будет! Давай, дома в двадцать один нуль-нуль… – Впереди ждал военкомат, командующий округа, командир бригады специального назначения ГРУ, куда уже предполагалось направить Павла.
Уже спускаясь в лифте, он подумал: "Мать с ума сойдет, когда узнает, что сначала в армию, да еще на год раньше возможного! Обязательно в Чечню…, хотя почему туда? Мало мест, что ли? Главное под присмотром… Так, так, тогда этого Бармалея, Артема нужно подтянуть, пусть к крови приучит – ничего привыкнет! А так ведь не переступит! А матери не скажем! Тогда ни одна тварь не ткнет ему в лицо – мол "генеральский сынок"! Вот так вот! Пять баллов генерал! А девочка…, пусть пока остается, обработаем, а нет – в расход! Можно было бы и сейчас. Но больно плотно ее ведут!.. Дааа, кому расскажи – не поверят!.."
Я переживал каждую частицу этих мыслей, разумное, пересекалось со злобным, рациональное с мстительным – если раньше, еще пол дня назад, этот отец никак не мог решить, нужна его сыну такая практика или нет, то сейчас он приставлял к нему мясника-маньяка, общение с которым в условиях боевых соприкосновений не оставит в сыне и следа от прежнего нормального мировоззрения. Такой ему и нужен!
Одно не учел горделивый вояка – подобные Павлу, если таким образом меняются, то хорошо запоминают благодаря кому и чему…
"Ослябя"
Через несколько месяцем "Ослябя", благодаря своей скало подобной комплекции и богатырской силе, не замечая усталости, нес на себе, как пушинку, ручной пулемет с боекомплектом и полной выкладкой, передвигаясь по пересеченной местности. Мысль его неслась галопом, а точнее, сразу несколько, но одна среди них была постоянной. Как заевшая, но приятная мелодия, крутились в памяти несколько минут прощания с Татьяной. Её взгляд не получалось приблизить в воображении, поскольку, отходящий автобус, увозящий его к самолету, именно удалял их друг от друга.
Он не хотел думать ни о словах, сказанных в последствии отцом, и вдалбливаемые сегодняшним его командиром, со странными глазами раздосадованного шакала, о необходимости забыть все оставленное в Москве. Паша готов был оставить все, даже потерять весь мир, но не ее! Что они понимали?! Этот взгляд ангелу подобного существа подымал его, уставшего и выбившегося из сил, не евшего толком неделю, и не спавшего почти столько же. Этот взгляд придавал ему столько силы, что он забывал о предыдущих испытаниях, будто специально наваливаемых на него этим капитаном.
Сегодня шел третий день после выброски. Спал он последний раз только перед прыжком, в самолете. Маршрут им проложили по болотам, хоть и замерзшим, но заваленным снегом, который приходилось преодолевать, как бульдозерам. Он часто шел первым, проваливаясь по пояс…
Трое суток позади, а первую закладку продовольствия, они так и не нашли. Это почти "незачет"! Старший группы – капитан, принял решение двигаться далее в следующий обозначенный пункт без пищи. Русская глубинка, не имела границ, и если рассчитывать в таком малонаселенном районе, то только на дичь. Времени в обрез и они прут, как танки по бездорожью. Отдых краткий, чтобы не замерзнуть и не выпасть из графика…
Сколько человек может опираться на резервы своего организма? Пока они не кончатся, или пока не окончится сила духа. У сильных духом людей, его хоть отбавляй уже после использования этих самых ресурсов – на них и перли. Такое бывает – разведгруппе специально дают не точные координаты, далее неправильно ориентируют на местности, ставя задачи добиться цели любыми средствами…
Паша прикинул – по расчетам еще пару суток и они на месте…, но что-то подсказывало, что не все так просто. Он сидел за бугорком, спрятавшись от ветра, держа в руке маленький кулон со вставленной фотографией и завитком волос – старомодно, но это все, что сейчас грело! Ему казалось, что волосы пахли ее запахом, а крестик с Распятием прикрепленный на одном звене ниже кулона, как бы говорил ему, что он и здесь не один. Хотя, как же один – в группе еще семь человек, он восьмой. Парни что надо! Идут все, а слышно, будто один передвигается. Ни стона, а ведь у двоих травма – но даже не дают облегчить поклажу!
Неприятным кажется только капитан, такое впечатление, что он постоянно ищет жертву, и дай ему волю, кого-нибудь да "привалит"…
Ночь лунная, а значит опять снова переть – раньше доберутся. Это последняя тренировочная выброска перед командировкой. Пока не говорят куда, но ему все равно – не для того он ставил в своей жизни приоритеты, что бы из-за каких-то трудностей их менять. Странно, правда, зачем отец решил его пропустить через "срочку", когда все равно потом академия. Ну, ему виднее!
Кулончик прилегал к взмокшей груди. Чем было труднее, тем больше он чувствовал запах ее волос, тем больше ему казалось, что ее рука лежит в его ладони. Он начинал ненавидеть себя за это расставание, приносящее обоим только мучение… Забыть такую он сможет только умерев! Если суждено все же уйти из жизни, то он станет навсегда ее ангелом-хранителем. Всю свою коротенькую жизнь, он поменял бы сейчас, хотя бы, на несколько минут с Татьяной…
Все добрались до назначенного пункта вовремя, но с потерями. Сержантик, промолчавший всю дорогу, оказывается, терпел сильные боли в области живота. Парень, буквально за 50 километров потерял сознание и так, и скончался, не приходя в него. Паше не хотелось в это верить, но факт остался фактом – элементарный приступ аппендицита закончился обширным перитонитом, и здесь уже, даже срочное оперативное хирургическое вмешательство не могло помочь, а они тащили его на себе почти 12 часов!
В обычных условиях он протянул бы еще несколько суток, но, и так обезвоженный организм, отдал последнее. Не помогли и обезболивающие, не тонизирующие средства…
Настроения не было, предчувствие не обмануло, возможность позвонить отсутствовала, кулаки скрипели от одержимости нервозом, пока он незаметно не провалился, после выпитого крепкого чая с сахаром, в глубокий, но не долгий сон.
Проснувшись, как раз вовремя, он успел попрощаться с упокоившимся. Через пол часа приехали и за самой группой с готовым приказом на новое место дислокации…
Павел вспомнил эту последнюю ночь, проведенную в зимних болотах, ничем, собственно, от нескольких предыдущих, не отличавшуюся, уже через несколько месяцев, будучи на исходе первой боевой командировки в Чечне. Почему она пришла ему на память, он так и не смог понять. Возможно, это была одна из последних ночей без шумов и запахов армейского быта. Чистое небо, если прислушаешься, дыхание сослуживцев, застывших в полудреме, и какая-то чистота окружающего мира. Да, да – какая-то энергетическая чистота вокруг и внутри него. Последнее сейчас менялось с поразительной скоростью, и причины были…
По прибытию на новое место назначения, буквально на второй день, случилось так, что они попали в засаду, чувствуется, не совсем подготовленную. Группа боевиков возвращалась с неудавшейся диверсии, потратив время и силы порожняком, но заметив издалека колонну из бронетранспортера и УАЗа, решили атаковать с ходу.
Казалось, всего то дел – доехать до расположения соседней воинской части, но… Тогда он первый раз стрелял не по мишеням. Первый раз убил. Первый раз почувствовал некоторую растерянность из-за потери контроля над собой, и после… – злобу. Он выместил ее, забив прикладом, разлетевшимся в щепки, и стволом своего РПК, троих, пытавшихся захватить его, горцев. Патроны закончились, как раз в непосредственном соприкосновении, когда все трое спецназовцев, пользуясь складками местности, прикрывая друг друга, добрались до позиций почти уничтоженного противника.
Тут-то и оказалось, что стрелять нечем, причем всем троим!…
Как только они, после попадания "выстрела" в БТР, слетели с брони с заложенными ушами, Павлу показалось, что он оглох, и вдобавок ко всему, на несколько мгновений ослеп, потеряв ориентацию. Откуда по ним велся огонь, он понял по командирским "трассерам", забитым в магазин Артемом через два на третий.
На "автомате" сообразив, что это целеуказания, он начал "отсекать" по три-пять выстрелов по указанным целям, после каждой очереди немного меняя позицию – в этом и состояла его задача, как пулеметчика. Подавив точными попаданиями несколько, и чувствуя поддержку товарищей, "Ослябя" взбодрился, но, не имея боевого опыта, поддался охватившему его чувству неуязвимости. Теперь он знал, где враг, оставалось, по возможности, пользоваться местностью.
Почему он не посмотрел в сторону капитана, изо всех сил пытавшегося донести до него нужное направление движения, но выбрал свое, впрочем, тоже удачное. Остальным пришлось прикрывать его рывок мощным огнем, попеременно меняя магазины.
Пашка, добравшись до небольшого овражка, в свою очередь открыл огонь. Это место оказалось настолько удачным, что боевики, бросая свои, наспех занятые позиции, отходя, попадали под перекрестный огонь.
Когда две трети их было уничтожено, все трое одновременно ворвались в разваленный сарай. Граната, брошенная капитаном, почему-то не взорвалась, но определенное действие своим появлением возымела. Она оказалась последней, как и патроны в их магазинах.
Очумевшие от такой наглости наемники, поняв, что патронов у русских нет, а численный перевес на их стороне, решили брать живьем. Именно в этот самый момент и случился, очень глубоко, в самом центре сознания Павла, какой-то перелом, разбудивший что-то спящее, звериное, не контролируемое, неудержимое, не человеческое. На всю жизнь он запомнил это, ослепившее его мгновение. Не будь его, он никогда бы не смог забить почти голыми руками человека, пусть и этих, ради денег, желавших уничтожить все и вся!
"Ослябя", от рождения был мощен, но даже выходя на татами никогда не прикладывал всей своей силы, и часто предпочитал давать сопернику сначала почувствовать в себе уверенность, и лишь потом начинал спарринг. Но взломанное ныне подземелье гнева, не позволило даже задуматься о милосердии. Что было ему свойственно раньше – в мгновение ока, стало неприемлемо.
Огромные руки двухметрового богатыря, замахали ручным пулеметом, словно алебардой. Уже потом, минутами позже, наблюдая с отвращением, как капитан отрезает убитым уши, придя в себя, он вспоминал, с какими ощущениями входил ствол сквозь поддавшуюся черепную коробку совсем молодого кавказца. Сопровождаемый это движение звук, казался не естественным. Ему запомнилась, будто застывшая картинка, вылетающего, от избыточного внутреннего давления, одного глаза, почему-то не упавшего, как ожидалось, а начавшего болтаться, на каком-то шнурке.
Его сознание отметило этот факт, в момент, когда страшным по силе ударом, частью пулемета, он размозжил верхнюю часть головы второму. Ощущения от этого показались несколько другими, а звук слился с выкриком от ужаса, испытываемого пострадавшим. Видимо с физическим ощущением происходящего с его головой, мозг передал сознанию внешнюю картинку из его же, уже умирающего, воображения, что и было последним, вместе с кажущимся "ожогом", обдавшим макушку.
Третий успел выпустить пару пуль, но они ушли в воздух, благодаря удару, по почти начавшему уже стрелять, стволу, разбитым прикладом пулемета. Второй удар, буквально, слизал пол-лица, проборонив его довольно большой прицельной мушкой и кончиком ствола.
Последний получил смертельный удар, когда первый, уже мертвый, только начинал падать, то есть двигался он, бесконтрольно падая, но этого хватило, что бы обратить внимание на это, обезумевшему спецу. Прежде чем все закончилось, Паша успел нанести еще каждому по три – четыре удара, превратив вражьи головы в бесформенные куски мяса и костей.
Поняв, что все кончилось, богатырь остановился, поднес тело пулемета ближе к своему лицу, осмотрел его внимательно, поцеловал…, провел рукой, как по лезвию меча, смахивая, густеющую чужую кровь с другими биологическими остатками, распустил ремень и повесил за спину…
Кругом встала тишина, он осмотрел на товарищей, пока не совсем понимая, что выражают их взгляды, и пытаясь собраться с мыслями, присел на одно колено над самым первым, им здесь убитым, голову которого пронзил стволом автомата. Заметив, что она расколота, а кожа на ней треснула, он вспомнил ощущение и звуки, от входящего в живые ткани и раскалывающего кости, железа.
Рука, самопроизвольно, потянулась к еще не отрезанному уху, пальцы сжали хрящи и потянули. Раздался неприятный звук, после чего воин, сделав обратное движение, и видимо, получив, что хотел, повернул голову в сторону лежавшего, со скрученными руками, одного из двух, оставшихся в живых, другого боевика – товарищи тоже не зря провели время.
Паша, подойдя к нему, попробовал сделать тоже самое и с его ухом, но видно на середине опыта, пришел полностью в себя, и тряхнув головой, отошел в сторону, переспросив у капитана:
– "Тёмник"… че с ухом?.. – Это был позывной капитана, которого приставил к сыну генерал. Артем, переходя ко второму своему убитому боевику, нанизывая на нитку ухо, отрезанное у предыдущего, не оборачиваясь, брякнул:
– Нормально, я думал ты у моего "ракушку" срезать хотел…
– Даже сам не понял как это все…
– Да все нормально, малой, скоро вработаешься!
– Зачем это все?
– Не знаю – привычка. А ты молодец, нормальные гены… Красиво все сделал…., только в следующий раз, если команду мою не поймешь, пеняй на себя, понял?!
– Даа, что-то я и сам не понял…
– Не понял?! Потом объясню! В последнюю командировку…, из-за такого вот, как ты недоумка, троих из группы потерял!… Скажи "спасибо", что это не засада, а так…
В этот момент, почувствовав бешенную усталость, молодой человек опустился на лежащего пленного, даже не подумав, что он живой. Глаза заволокла пелена, он попытался вспомнить, что всегда придавало ему сил, но так и не вспомнил что же это. На память пришло мгновение, когда опомнившиеся боевики, поняв, что магазины у атакующих пусты, двинулись на них, грозя стволами, в надежде на легкую добычу – за "спецуру" всегда хорошо платили. Да от куда им было знать, что подобные Паше и его товарищам лес без топора, одним обухом валят…
При чистке оружия, уже вечером этого же дня, Паша, еле сдерживая чувство ненависти к себе, выковыривал застывшие куски мяса и волосы из ствола, из магазина, и даже, из места крепления шомпола. На новом прикладе появилось с десяток аккуратных зарубок, а в его амуниции, трофейный кривой нож бенгальских стрелков.
Парней и было всего трое на "броне", когда "выстрел", пущенный из гранатомета, остановил БТР, трое и осталось, а вот от засады, только "рожки да ножки", правда тяжело ранены были водитель и офицер из джипа! Но дело ни в этом, а в том, что захлестывающие эмоции прошедшего дня, выместили из сознания любые воспоминания о Татьяне! Вспомнив о ней лишь к вечеру, когда их группа грузилась в "вертушку", Павел осознал – что-то внутри его изменилось!
Он с отвращением смотрел на своего командира – капитана, который, уже после окончания перестрелки, и приведения себя в божеский вид, мало того, что собирал "ракушки", так будто бы узнав, в одном из убитых, старого знакомого, отрезал ему голову, запихнув в целлофановый мешок, пообещал скормить свиньям. И ведь выполнил свое обещание…
"Ослябя" вспоминал и свои действия, понимая, что они не совсем подаются объяснениям – никогда он не срывался в такую злость. Никогда в его жизни не было ничего подобного! Никогда! И это, кажется, только начало!… "Танечка… Господи! Помоги мне!" – вырвалось у него в какой-то момент, но сразу забылось…
Павел никогда не был многословен, теперь и совсем предпочитал молчать. Каждый "выход", как назло, оканчивался мясорубкой. Убийство входило в привычку, одному Богу известно, как он пытался сопротивляться, охватывающему его перед перестрелкой, чувству. Но что он только не делал, зверь, живущий внутри его, всегда брал верх, причем сразу и без особых усилий.
Уже приходя в себя, он замечал, что это самое возвращение, происходило на пике, какого-то небывалого восторга. Конечно, он не терял сознание полностью, оно лишь притуплялось, выбрасывая, а скорее огораживаясь ото всего, что могло помешать выжить. Наверное, так и должно быть. Поначалу, он успокаивался, но после, понимая, что его все дольше отпускает, после каждого столкновения, а захватывает задолго до него, Паша все тяжелее и тяжелее переживал это свое необычное изменение.
Внутри его разгорался постоянный конфликт, требующий либо прекращения этой бойни, либо, в случае продолжения, необходима была смена, наработанной ранее, основы мировоззрения. Единственное, что сдерживало – Татьяна…
Они бы могли говорить часами, конечно, он больше бы слушал, но возможностей хватало лишь на пять минут и то, через день в лучшем случае. Этих пяти минут хватало, чтобы понять – остаться нужно прежним…
Я попеременно бывал то с ней, то с ним. Девушка оставалась прежней, не чая души в своем, нежно любимом, Пашеньке, готовая ради него на любые жертвы. Даже, если бы её убедили, что для его пользы нужно прекратить эти переговоры, она согласилась бы, оставив только молитвы. Каждое слово в них о Павле прожигало ей сердечко, но закаляло волю, вытаскивая все новые, и новые ресурсы. Иногда ей казалось, что терпение совсем подошло к концу, и так продолжаться больше не может, но чувствуя, своей душою, его, мучимую, чем-то душу, начинала молиться с троекратным усердием. К ней присоединялись и Ангелы, и даже я…
Будучи рядом с ним, я чувствуя торжество гнева, наблюдал и происходящую с ним борьбу. Несмотря на богатырское сложение, железный стержень духа., любовь к Татьяне, душа его была раздираема на две части. В одну сторону тянули чувство долга воина, понятие о чести, призвание, ощущаемые и воспринималось им, именно на фоне сегодняшнего дня. А сегодня он чувствовал себя на своем месте!
В другую сторону толкали чистота и непорочность их чувств, овеянные буквально физически ощущаемым присутствием сердца возлюбленной в его собственном, чем оно успокаивалось, не позволяя впускать в себя навязываемое, кажущееся превосходство над этим миром, так и лелеянное гордыней и начинающем, поднимать голову, тщеславием.
После очередной победы, "Ослябя" убеждался в своей неуязвимости, и начинал чувствовать себя богом. Бывали периоды, напрягающие даже "безбашенного" Артема, когда он, вынужденный сопровождать парня, удивлялся не столько уже мужеству, сколько дерзости и вызову самой смерти…
Я то чувствовал, что молитвы и милость по ним Создателя пока берегли Павла, но так постоянно продолжаться не могло.
В минуты спокойствия чувствовал это и сам молодой человек, ловя себя иногда на, приходящей в голову, мысли, что его начинает тянуть к капитану – без пяти минут майору. Многое в поведении командира начало находить не только понимание, но и притягивать, встречая отзыв. Пропала уже та неприязнь. Отрезанные уши, впоследствии кидаемые в банку со спиртом, уже не вызывали отторжения и от их хозяина, все становилось обыденным, даже родным…