Он вскинул глаза на Мороза. Взгляд Добрыни был всё так же тверд. Но если прежде в нем угадывалась насмешливая снисходительность сильного человека, то теперь на Виталия глядел матерый, которого загоняли, да не загнали, а лишь внушили неистребимую ненависть к загонщикам.
И Мороз, как прежде на ринге, принял вызов. Молча, упершись локтями о стол, не отводили они друг от друга взгляд. Но раньше это было соревнование в удали. Теперь же Мороз почувствовал, как с каждой секундой злой этой дуэли все дальше и дальше разлетаются их души. Добрыня стал ему родственником, но перестал быть другом.
– Ладно. То в прошлом, – спохватился Мороз. – Чем сейчас жив?
– Осваиваюсь. Улаживаю всякие разборки. Кооперативы "крышую", какие попросят. А то больно много беспредельщиков развелось. Да и боксеры наши ко мне жмутся. Тоже стараюсь без куска хлеба не оставить. В нынешней жизни, чтоб подняться, друг дружку поддерживать нужно. Так я про это думаю. Да вот хоть тех же Будяков помнишь? Под крыло взял. Чего без дела болтаться? А через них и Затверечье под приглядом. Собственный бизнес отстраиваю. С серьезными структурами на поставки "завязался". С властями контакты налаживаю. С теми же ментами ныне куда легче договариваться стало. Может, примкнешь, родич? Чем чужим платить, приятней со своим делиться…Э, ты чего сник? Перепил? – подметил Добрыня.
– Похоже на то. Зашумело чуток с непривычки. – Мороз поднялся. – Завтра с утра на службу. Я ведь теперь государев человек. – Ну, ну. Тогда бывай, служивый! А то подумай. Может, не понял до конца, о чем говорю?
Мороз попрощался – с тяжёлым чувством. Он всё понял: Валька Добряков, недавний друг и муж его любимой сестры, стал криминальным "авторитетом".
11.
Начало смеркаться. Дважды звонила Валентина. Во второй раз с плохо сдерживаемым недовольством. Андрей обещал ускорить. Но – к Чекину не шел.
Время от времени из своего логова выходил сам Чекин. Приглядываясь, проходил дозором по кабинетам. Иногда приглашал то одного, то другого следователя к себе. Запирал дверь, наливал из початой бутылки четверть стакана, протягивал карамельку, дожидался, пока бурлящий поток исчезнет в истомившейся глотке:
– Проявился? Ступай. Часа на полтора тебя еще хватит.
Таков был Чекинский стиль работы, когда в последнюю декаду месяца сутками корпели следователи, не разгибаясь, над уголовными делами: направляли в суд, прекращали, приостанавливали, – чтоб сбросить с остатка всё, что возможно. Потом Чекин закупал литр водки и уезжал с отчетом к прокурору. А возвратившись, принимался игриво улыбаться. И это было сигналом: в первые дни следующего месяца в отделе можно было найти разве что дежурного следователя, да и тот то и дело таинственно исчезал. И появлялся вновь несколько растерзанным и не всегда адекватным.
Порочный, надо признать, был этот стиль. Выматывавший, развращавший, но и сделавший каждого из них добротным трудягой.
В девять тридцать Чекин объявил отбой.
– Кто не закончил, завтра крайний срок.
Обрадованный Ханя захлопотал над телефоном.
– Нонна Геннадьевна, Вадим Викторович на проволоке, – промурлыкал он. – Мою машину к подъезду.
Выслушал что-то горячее, хмыкнул:
– Ах ты, козлик. Ну, попасись еще чуть-чуть. Папа приедет, погоняет.
Повесил трубку.
– Шлюшка. Звездит, будто все выпили. Благородные сэры, карета будет подана.
По отходящему ко сну городу с жуткой, пугающей редких прохожих сиреной пролетел "Рафик" скорой помощи. На территории больничного городка он покружил по аллеям и остановился у заброшенного, стиснутого кустами одноэтажного здания, на котором фары высветили угрюмую табличку "Городской морг".
Поносно-жёлтого цвета дверь распахнулась. – Слава тебе Господи, добрались-таки. А мы уж хотели за другой партией мужиков посылать, – Нонна была пьяна. И, как всегда, пьяная, бесстыдна. – Ба, и Аркашенька здесь. Что ж давно не захаживал? Я ведь всегда. Ну, ты понял?
– Понял, – невозмутимо подтвердил Чекин и прошел мимо нее в приемную, даже не обернувшись на возню, поднявшуся за его спиной: Ханя шел на Нонну приступом.
В кабинете экспертов за уставленным закусками столом сидела в обнимку с гитарой молодая раскрасневшаяся женщина с красивым русским лицом – судмедэксперт Валентина Каткова. К столу подкатили каталку для перевозки трупов. Накрытая свежей простыней, она служила сервировочным столиком.
– П-пусто, – Чугунов рысьим взором прошелся по столам. – Совсем ничего не осталось.
– Чтоб меня без спиртного встретили! – Ханя сноровисто залез в шкаф с хирургическим инструментом и выудил оттуда не много-не мало – три бутылки спирта.
– Вот стервец! Ты б так кражи раскрывал, – Нонна от души хлопнула Ханю по заду. – Ладно, следопуты! Давайте за стол и – надо эту бодягу кончать к чертовой матери!
– Кончать, чтобы начать к-кончать! – скаламбурил Чугунов и, единственный, смутился.
Через час стол "развалился".
Ханя потащил в санузел затеявшую блевать Нонну. Быстро опьяневший Чекин невнимательно улыбался вяловатым Чугуновским анекдотам. Андрей, сидевший на диване с Валентиной, коснулся губами ее локона. Она рассеянно улыбнулась. – Господи! Как хорошо. Так бы сидела и – ничего не надо.
Будто что-то расслышав в нем, встрепенулась:
– Не думай. Все будет хорошо. Вот увидишь – тебя назначат.
Андрей заметил глумливую ухмылку Чугунова, поднялся. – Покурить хочу на воздухе.
На крыльце он перегнулся через перила, потряхивая шумящей от выпитого головой. Услышал легкие шаги. Повернувшись, поймал разгоряченную выпитым Валюху.
– Простил? – заглядывая в глаза, с показным смирением прошептала она.
– За что?!
– За него.
– Полно. Это я перед тобой кругом виноват, – Андрей осторожно провел пальцем по тронутому оспинками лицу, обводя следы побоев.
– Господи! – Валентина жадно вдохнула острый запах увядающей зелени. – Как же на самом деле немного надо, чтоб быть счастливой! Знаешь, что я подметила? Люди не умеют быть счастливыми. Они никогда не счастливы в настоящем времени. Всегда – в прошлом. Вот живет, суетится, бьется с кем-то или за что-то. Жалеет нескладную свою судьбу. А потом, когда пройдут годы, вспомнит и скажет: "Счастливое было время". Не знаю, может, в этом заложен стимул для совершенства. Но оттого люди обедняют и укорачивают свою жизнь. Это я тебе как патологоанатом заявляю. А надо как у нас с тобой. Вот я каждое утро просыпаюсь. Какие-то болячки, проблемы впереди, муж в нижнем белье дефилирует, мальчишки опять передрались. И вдруг говорю себе: " У меня есть мой Андрюшка". И – совсем другой день! Цвета другие. Понимаешь, как много ты для меня? А ты все ревнуешь, боишься чего-то.
На крыльцо рывком выбросился Ханя. Увидев Андрея, метнулся к нему и, ни секунды не медля, сообщил:
– А я щас Нонку прямо на "очке" дернул! Класс!
– Постыдился бы, Ханя, – равнодушно произнесла Валентина.
Вадик только теперь разглядел ее в полутьме, но на упрек обиделся:
– А чего мне стыдиться? Вот если б не смог, другое дело. А так я в норме. Это еще что? У меня тут такой прибабах заготовлен!Обхохочетесь.
Но Андрей, которому сейчас было совсем не до Ханиных комплексов, молча оттолкнул его от себя.
– Понял. Ребята, понял. А где, кстати, Чекин? – Ханя приложил руку к губам и нетвердо пошел назад по коридору морга, выкрикивая:
– Чекин! Лысый Чекин! Аулечки!
– Не за себя боюсь, – Андрей притянул Валентину и приподнял пальцами подбородок. – Послушай, что скажу, Валюха. И попытайся понять.
– Какое жуткое начало.
Он почувствовал судорожное ее движение и заговорил быстро, стараясь выглядеть страстным и, по мере того как говорил, страстью наполняясь:
– Мы с тобой сегодня как дети, заигравшиеся допоздна в песочнице. И расставаться не хочется. Но когда-то, да надо. А нас с тобой не мамы ждут. Мы сами… И это – иная категория ответственности. Я ведь знаю, как дорожишь ты своим домом. Сыновьями своими. А я – столько зла тебе причинил. И – не могу, не имею права дальше ломать твою жизнь.
Он прервался, теряясь от непонятной ее усмешки.
– Опомнился! Глупый ты все-таки, Андрюшка. Ты уж два года как сломал и – не заметил. Как раз хотела сказать – я ухожу от мужа.
– Уходишь?! – Андрей растерялся. – А дети? Сама рассказывала – отец-то он прекрасный.
– Я не стану мешать им видеться. Потом, когда он смирится, может, будет приходить к нам.
– К нам?! Ты сказала, к нам?
– Да. Как мы мечтали.
– И – твой муж, он что? Знает?
– Скажу сегодня.
Даже в полутьме ощущалась счастливая улыбка решившейся женщины.
Валентина в свою очередь ощутила наконец в нем неясное беспокойство и встревожилась:
– Что-то не так, Андрюшенька? Ведь ты сам столько уговаривал.
– Уговаривал, – тяжело – и чтоб видела, что тяжело, – подтвердил он. – Я б и сейчас. Не уговаривал. Умолял бы! На руки взял бы и…
Он задохнулся от чувства.
– Но тогда…Я чего-то не понимаю. Это из-за твоего назначения?
– Ну вот, и ты туда же! – раздраженный, он отстранился.
– Но – что тогда?
– Знаешь, я вчера вечером пришел домой. Котька не спит. Раскрылся. Мокрый, растрепанный. Я его к себе прижал и… так он обхватил. За сердце! Поймешь ли?
– Понятно, – из ниоткуда подтвердил Валин голос.
– Ну, как он без меня? Знаешь же сама, что из него супружница моя вырастит.
– Стало быть, все по-прежнему! – Валентина сдержала тяжкий вздох. Всполошилась. – По-прежнему, да? Что молчишь, Андрюша?
– Валечка!
– Не смей! – пальцами она сдавила его губы. – Не говори ничего. Не спеши. Я сама. Мы просто переждем. Пусть сперва тебя назначат.
– Да что ты в самом деле с ерундой этой?!
– И пусть. Это нужно, Андрюша. Просто сам пока не понимаешь, но тебе без этого нельзя. Без этого – застой. И – не спорь! А я подожду.
Она вслушалась в его отчужденное молчание.
– Ну, хочешь, мы долго-долго встречаться не будем? Аж, – задохнулась, – целый месяц! А потом, если ты скажешь, что – совсем, тогда и – совсем. Хорошо, да?! Так да?
– Да, – выдохнул Андрей, понимая, что порвать с ней здесь же, раз и навсегда, не хватит в нем ни жестокости, ни решимости.
– Подождем, – пробормотала она.
В милом, с оспинками лице ее, всего за пять минут до того переполненном счастьем, проступила такая безысходность, что Андрея заколотило. Да стоит ли что-то в этой жизни таких жертв? Ведь никто и никогда не будет любить его так. И ничего потом не вернешь! Все решается в мгновение: обхватить ее, вжать в себя и – больше не выпускать.
Он заколебался.
Истошный, откуда-то из самых глубин морга вопль разорвал минорную тишину.
– Ты уверена, что сегодня всех покойников вскрыли? – Андрей первым устремился внутрь.
Возле дивана стоял всклокоченный Чугунов и с раскрывшимся непроизвольно ртом смотрел на дверь "мертвецкой", откуда выскочила растерзанная, непрерывно кричащая Нонна. Следом появился обескураженный Ханя.
– Что, Нонночка, что?! – Валентина подскочила со стаканом воды и чуть не силой втиснула его в зубы подруги.
Та сделала судорожный глоток, взгляд приобрел что-то похожее на осмысленность.
– Паскуда! – выдохнула она. – Да он же, извращенец, меня прямо на трупе пытался! Пристроил к каталке, а потом распахнул, а там…голова к голове! – Нонуль, но ты сама хотела чего-нибудь остренького, – расстроенное Ханино лицо было полно тайного восторга.
– Да любви я хотела! Любви! – снова закричала она.
И тогда в наступившей тишине раздался смешок. Вслед – еще. И еще. Безнадежно, казалось, уснувший Чекин сидел на диване и, не в силах остановиться, заливался прерывистым, как икота, пугающим тонким смехом. По пьяному его лицу непрерывно текли слезы.
– Я ведь с тобой всегда хотела, Аркашенька! – откликнулась Нонна. – Не с коблом этим! С тобой!
– Да, это клиника, – определилась Каткова. – Такого сабантуя в моей жизни еще не было.
Скосилась печально на бледного Тальвинского:
– И, похоже, уже не будет.
Андрей шел по ночному городу, с остервенением втаптывая ботинками антрацитовые лужицы на асфальте. Давно не чувствовал он себя столь погано, потому что давно не было в его жизни любви, подобной той, что одарила его Валюха. Порой, вспоминая произошедший разрыв, он скрежетал зубами и принимался озираться, будто в поисках такси. Но даже в эти секунды понимал, что не поедет он, как мечталось, к Валюхе, не вытащит ее от растерянного мужа и не увезет в темноту. Потому что сколь угодно можно гнуть ветку, испытывая на прочность. Но, сломав, не восстановишь. Можно, конечно, попытаться перевязать, вылечить. Но – никогда больше это не будет ТА ветка. И никогда не будет к нему прежней Валюха. Помани – и она вернется. Но – уже другая, надломленная. А другая Валюха – это другая история. И – ничего тут не вернешь. Ни-че-го! Возле собственного подъезда он долго стоял, уткнувшись лбом в проржавелую подъездную дверь.
День второй. Четверг
1.
– Подожди у ворот, – потягиваясь спросонья, Виталий Мороз вылез из отдельского УАЗика прямо перед прикрепленной на заборе вывеской " Оптово-производственная база горпромторга".
Внутри узенькой проходной, перед турникетом, возле единственного, подвешенного на стену телефона, толпились люди. В стороне позевывал пожилой охранник.
– Вертушку запусти, – Виталий показал мельком милицейское удостоверение.
– Сначала надо пропуск выписать, – охранник ткнул в сторону телефона.
– А это тебе что? Или у тебя, батя, режимный объект?
– Какой надо, такой и объект. Молод еще шутки шутить. Без пропуска начальства не пущу.
– Ну, и – молодец. Бди дальше, – Мороз перемахнул через турникет и шагнул на самую блатную в городе территорию.
Сзади послышались запоздалые всполошные крики.
Длиннющее здание со всех сторон было облеплено загружающимися фурами. Вход на административный этаж Мороз нашел не без труда. Взбежал по гулкой металлической лестнице и уткнулся в надпись "Приемная".
В "предбаннике", возле стола скучающей секретарши, терпеливо подремывали несколько посетителей.
– Мне сказали, что где-то здесь Садовая.
– Да, она у директора… Эй, эй, парень, ты куда?! Там совещание.
– Как же это без меня-то начали?
В кабинете оказалось трое: две женщины и розовощекий мужчина с хрупкой, юношеской фигурой. Все трое склонились над длинным кожаным диваном, на котором, как заметил из-за их спин Мороз, были разбросаны целофановые пакеты с дефицитными шмотками. На столе лежало несколько заломленных десятирублевок, явно только что вынутых из портмоне. Портмоне могло быть только в пиджаке у мужчины.
– Я не пускала. Он сам, – испуганно произнесла вбежавшая следом секретарша.
– Точно, сам, – подтвердил Мороз. – Я ищу Марину Всеволодовну Садовую.
Это я, – к нему повернулась молодая рыжеволосая женщина. Что-то смутно знакомое было в ее глазах и припухлых капризных губах. Что-то тревожащее.
По губам этим Мороз ее и узнал. Перед ним стояла Маринка Найденова, соседка по двору, в которую когда-то был безнадежно влюблен маленький Виталик.
Все эти годы, особенно в школе милиции, Мороз жил нормальной жизнью нормального холостяка. То есть периодически менял подружек, с некоторыми из которых устанавливались бурные, плещущие страстями отношения. Пару раз эти отношения переплескивали через барьеры и докатывали аж до порога ЗАГСа. Но страсть на этом роковом рубеже сама собой затихала, сменяясь штилем.
Ни с кем никогда не делясь, Мороз ждал встречи со своей снегурочкой.
И вот теперь она стояла перед ним наяву и, не узнавая, с тревожным любопытством разглядывала влажными беличьими глазами. Жесткие витые проволочки волос клубились вокруг лица и норовили попасть в глаз. Она их привычно сдувала.
– Лейтенант милиции Мороз, – представился Виталий. – Приношу извинения. Но мне поручено доставить вас для допроса к следователю.
– К какому еще следователю? И почему собственно? – Садовая растерялась.
– На основании уголовно-процессуального кодекса. Да Вы не волнуйтесь, – раскрасневшаяся от волнения, женщина сделалась еще привлекательней. – Насколько я знаю, два-три формальных вопроса. А потом я вас сразу доставлю назад в лучшем виде.
– В лучшем виде, – озадаченно повторила Садовая. – Миленько! А вот у меня на сегодня совсем другие планы. Рабочий день, понимаете ли.
– Вижу, – реплика скосившегося на дефицитные товары Мороза получилась желчной.
– Ну, это вообще не ваше дело. Вот если я сейчас, допустим, откажусь. И что?
– Вынужден буду доставить.
– Неужто силой? – губки оправившейся Садовой принялись лукаво подрагивать.
Мороз давно заметил, что и Садовая, и – особенно – директор базы требовательно посматривают на мужчину. Их молчаливый призыв был услышан.
– М-да, вот оно, бескультурие наше, – мужчина значительно, с неприязненным видом обошел вокруг Мороза. – Вот потому и называют ментов ментами. Повестку покажите.
– Я сам за повестку.
– Понятно. Нарушение номер один. Тогда удостоверение, плиз.
Требование было справедливым.
– Опять же понятно, – мужина попытался вынуть удостоверение из цепких пальцев Мороза, но, дернув пару раз, безумную эту затею оставил.
А сам Мороз, разом невзлюбивший этого выеживающегося перед бабами мужичка, будто ненароком подтянул локоть повыше и тем заставил "контролера" приподняться на носки. Заметил, как спрятала усмешку Садовая. Заметил это и мужчина, потому что торопливо отступил на шаг, разрывая дистанцию между собой и высоким Морозом.
– Стало быть, так, – произнес он, едва сдерживаясь и показывая голосом, что он именно сдерживается. – Во-первых, вижу, пора представиться. Не повезло тебе, лейтенант. Вдвойне не повезло. Потому что перед тобой не просто старший по званию – майор милиции. Но еще и – замполит Красногвардейского отдела, где тебе предстоит служить. Фамилия моя – Муслин. Надеюсь, слышал?
Он впился в лицо лейтенанта, предвкушая, как оно начнет покрываться краской. Но не дождался. Разве что позой своей Мороз постарался выразить некую меру уважения, необходимую, по его мнению, в разговоре со старшим по званию. А сопоставив вчерашний рассказ Рябоконя с наваленной на диване мануфактурой, он с некоторым трудом удержал себя от иронической реплики, – похоже, замполит специализировался на шмонах по всему городу.
– Удостоверение, гляжу, только вчера выдано, – Муслин оказался наблюдательным.
– Так точно.
– Что, лейтенант? Власть в голову ударила?
– Я выполняю поручение следователя, товарищ майор.
– Погодите! – встрепенулась Садовая. – Если вы из Красногвардейского…Так вы меня не по делу ли Лавейкиной, часом, собираетесь доставить?..Так это вам и на аркане не удастся!
– Не расстраивайтесь, несравненная Марина, – Муслин оказался галантен. Мороз заметил, что, говоря и действуя, он как бы опосредованно косится на реакцию Садовой, прикидывая, как сам выглядит в глазах очаровательного товароведа. – Никуда против вашей воли вы не поедете. Это я могу обещать твердо. Напротив, к вам приедут и принесут извинения. Так к кому вызов, лейтенант?
– Дело ведет следователь Тальвинский.
Садовая презрительно фыркнула. И тем значительно поумерила Морозовские симпатии.