ВЕТРЕНЫЙ УБИЙЦА. Рассказ
Цвета у неба нет.
Оно не синее, не голубое, не серое, не белесое, ни в каких-нибудь красных или оранжевых разводах. Оно никакое.
Впрочем, цвет у него все-таки есть - он противный. Можно ведь сказать: "Фу, какой противный цвет!" Таким препаскудным небо бывает только в ноябре. Кажется, поэтому и день выдался отвратительным, паршивым, до крайности невезучим - с утра и почти до сумерек простоять здесь, на трассе Ростов-Харьков, по ней проносятся сотни, если не тысячи машин, и обслужить всего лишь двух шоферюг: "водилу"-дальнобойщика, крепкого такого дядечку лет под пятьдесят - он взял ее обычным, старым, как мир, способом, не захотев, между прочим, воспользоваться презервативом, и шестнадцатилетнего сопляка, севшего за руль наверняка отцовской иномарки - прыщавого сосунка, который предпочел, чтобы в роли сосунка выступила она, Лена, хотя, если честно, этот вид любви ей не очень-то нравился. Как, впрочем, и нынешнее ее занятие. Работы в родном шахтерском городке для нее не находилось, город, по существу, наполовину вымер - в каждом доме по несколько пустых квартир, хозяева которых выехали или в Россию, или куда еще. Попробовала торговать на рынке, так хозяин лотка - мороженая рыба, копченая мойва, селедка, крабовые палочки, провесная скумбрия, "организовал" ей такую недостачу, что потом полгода пришлось корячиться на него бесплатно. Разве что этот жмот и ублюдок совал ей пятерку на обед - чтоб не сдохла с голоду.
Сунулась в ночной клуб официанткой - тоже мрак какой-то! Помыкают тобой, как последней тварью - развлекаясь, подвыпившие крепко братки насильно вольют тебе в глотку полнехонький стакан водки и потом ржут, как кони, над беззащитной девкой с выпученными глазами и разинутым, как у рыбы, агонизирующей на берегу, ртом, другим же подонкам, крутым, не крутым, но в кармане деньги есть, подавай секс чуть ли не возле их столика, где краснеют бутерброды с икрой и очень даже аппетитно смотрится прочий "хавчик". Половина ее вшивой зарплаты уходила на то, чтобы сменить порванные блузки, а то, случалось, и трусики. Жаловалась сначала владельцу клуба, а потом перестала: поняла, что он не меньше ее боится бандитов.
А выйти на трассу Лену подбила такая же неприкаянная, как и она сама, подружка Томка - только у той по-черному пьет отец, а у нее, Лены, не просыхает мать. Сказать, что Лена от нового занятия пришла в восторг, значит, сильно погрешить против истины, но вот что определенная независимость у нее появилась - это правда. По крайней мере, никто теперь ее не щемит, никому и ничем она не обязана. Лена - вольная пташка, и заработок ее в руках тех, кто проносится по этой трассе и кого она готова обслужить, если договорятся о "гонораре". Грязная, конечно, работка, но ничего не поделаешь - на что-то лучшее Лена не способна.
Лена зябко повела плечами - под вечер ощутимо похолодало, а ветер, который с утра дул, как бешеный, теперь приближался к ураганному. Легкая секонд-хендовская куртка и неутепленные сапоги от стужи ее не спасали. Мало она сегодня заработала - тридцатку сунул "дальнобойщик" и с двадцатью гривнами очень неохотно расстался сосунок. Ладно, пятьдесят - тоже деньги. Пора сваливать. На палку дешевой колбасы и батон вполне хватит. Если честно, домой возвращаться не очень-то хотелось - мать, небось, дрыхнет на своем залосненном диванчике, а перегаром от нее несет так, что хоть нос затыкай. Вонь, к которой привыкнуть невозможно, от которой выворачивает нутро.
Лена вздохнула и побрела по обочине трассы - метров через двести она свернет направо, на дорогу, ведущую в городок, и "голоснет". Если повезет, то полчаса, и она дома.
Промозглая, даже ледяная сырость подстегивала, как плеткой, и девушка, чтобы согреться, ускорила шаг. Вот уже и "аппендикс", еще метров пятьдесят пройти вперед, и можно "голосовать".
Свет фар Лену ослепил и заставил поморщиться, но не от того, что был ослепительно ярок (сумерки как-то очень быстро сменились полной теменью) и на какие-то мгновения лишил ее зрения, а потому, что машина ехала из города, а не в город. Лене ж нужно не куда-нибудь, а только домой, в теплую привычную вонь.
Еще секунда, и ей показалось, что машина мчится прямо на нее, она испуганно прикрыла глаза рукой, одновременно отступая, пятясь назад, на обочину и даже за обочину. Но страхи оказались напрасными - машина резко затормозила, дверца распахнулась, и тот, кто был за рулем, вылез из салона, огляделся и, убедившись, что дорога пустынна, направился к одинокой, как деревцо в голой степи, Лене.
- Узнаешь? - приблизившись вплотную к ней, спросил он.
- Ой, это вы! - искренне обрадовалась Лена, признав в незнакомце того, кто сегодня утром подбросил ее сюда на "работу". Случайно, конечно, так получилось, но мужчина этот ей понравился - обходительный, серьезный, опрятно одетый, на темы ниже пояса, как почти все эти жеребцы, мгновенно распознающие, кто такая Лена и чем занимается, не съезжает. Лена даже подумала, что такого симпатягу, намекни он только, обслужила бы бесплатно и в охотку. И еще на какую-то долю секунды помечталось ей тогда, что хорошо бы за такого человека выйти замуж.
- Я, - совсем неприветливо ответил знакомый незнакомец, что, в общем-то, немало удивило Лену. - Ну, как, много заработала? - продолжил он другим, уже вполне миролюбивым тоном.
Перед кем другим Лена и не пыталась бы таиться, а вот перед ним, который ей утром так понравился, хотелось предстать совсем в другом свете.
- О чем это вы? - как можно удивленнее попыталась спросить она, не подозревая, что мгновением спустя удивится уже по-настоящему - мужчина вдруг взял ее голову в обе руки, как берут большой арбуз, так иногда в детстве с ней делал покойный отец, чтобы ласково посмотреть в глаза и нежно боднуть ее в лоб, ладони незнакомца были теплыми и сильными, Лена с замиранием сердца догадалась, что он, кажется, хочет ее поцеловать, и это было последнее, чему она успела порадоваться в своей короткой и не очень-то счастливой жизни - голова ее ушла на плечо, и дальше плеча, как будто это не голова, а глобус под рукой нетерпеливого школяра, и она вдруг увидела перед собой не лицо этого странного незнакомца, а далекие огни родного города - словно развернулась к нему под углом в девяносто и даже больше градусов, хруст ломаемых шейных позвонков обернулся адской болью и тем, что противное небо упало на землю, а сама земля ушла из-под ног неведомо куда…
Мужчина оттащил обмякшее тело девушки подальше за обочину и уложил его в неглубокий кювет. Оглядевшись, он склонился ненадолго над мертвой Леной.
* * *
- Никакой, черт побери, ясности, - вслух резюмировал капитан Игорь Бетко, закрывая папку с первыми материалами по убийству Лены Ветровой.
Впрочем, резюме это было чисто риторическим - откуда взяться ясности, если папка, по большому счету, пуста. Есть заключение патологоанатома - бедной девчушке, пусть непутевой, пусть "плечевой", но человек ведь, человек, и совершенно, кажется, безобидный, сломали шейные позвонки. Или, как говорят в народе, свернули шею. Кто это сделал прямо на трассе? И зачем?
Никаких вещественных доказательств на месте преступления не обнаружено, кроме одного - к куртке убитой желтой, "золотой", как говорят в обиходе, булавкой была пришпилена обыкновенная бумажка с достаточно крупными, шестнадцатый, как сказали компьютерщики, кегль, словами: "ИЩИ ВЕТРА В ПОЛЕ!". Благодаря этой издевательской "визитке" сам собой напрашивается вывод: умертвил Лену не какой-нибудь случайный клиент, а тот, кто заранее убийство спланировал и совершил. Он, во-первых, уверен в своей безнаказанности, а во-вторых, нагло бросает вызов ментам.
Ограблением и не пахнет. В кармане курточки Лены Ветровой нашли пятьдесят одну гривну восемьдесят девять копеек. И пять дешевых презервативов. В последний день жизни, где-то до обеда, жертва вступила в половой контакт. Обыкновенным, так сказать, способом. Оральный секс также имел место быть, но уже не с первым, а со вторым клиентом - образцы спермы принадлежат двум разным мужчинам. Что ж, это для Ветровой привычное дело. Девушка пробавлялась заработком на трассе, умудряясь на жалкое вознаграждение еще содержать и пьяницу-мать. Кстати, с опознанием трупа никакой мороки не возникло: гаишник Федоренко, вглядевшись при свете фар в лицо убитой, воскликнул: "О! Так это ж Ленка Ветрова! Если б вы знали, сколько раз я прогонял ее с трассы!.."
Бетко поморщился, вспомнив запах, которым его встретило жилье Ветровых. Кислая вонь от водочного перегара, перемешанная с удушливым табачным дымом от дешевых сигарет. Мать Елены, которая спала вчера ночью беспробудно пьяным сном при незапертой, между прочим, двери, узнала о том, что случилось с дочкой, только утром, на жутчайшее похмелье. Коротко всплакнув и до конца, кажется, не осознав трагичность известия, принялась клянчить деньги на похмелку. Бетко брезгливо сунул ей в ладонь десятку, хотя, если честно, хотелось тут же прикандычить эту потерявшую человеческий облик женщину. Впрочем, без всякой жалости подумал Игорь, ее дни и так сочтены: водка ее, теперь уже совсем одинокую, неприкаянную, вот-вот доконает. Никаким иным финал человека, запрограммированного на самоуничтожение, быть не может.
Придется, вздохнул капитан, навестить эту алкоголичку позже, хотя его просьбу быть к вечеру трезвой она вряд ли выполнит.
Тома Журавлева, о существовании которой Бетко узнал от всеведающего, что касается трассы, гаишника Саши Федоренко, из-за смерти подружки совершила в этот день вынужденный прогул.
- Ты хоть выводы какие-нибудь для себя сделала? - сурово спросил Игорь, отмечая про себя, что эта девица больше подходит для столь неоригинальной деятельности, как продажная любовь: и формы вызывающе аппетитные, и одета вызывающе кричаще, вульгарно - яркие цвета в одежде абсолютно несочетаемы, зато обращают на себя внимание.
- Делай не делай, а на жизнь зарабатывать надо, - шмыгнула носом слегка простуженная девчонка. - И не только себе, а и отцу.
- Пьет?
- Без передыху. Утром, когда проснется, еще есть что-то от человека, а вечером - в невменяемом состоянии.
- Плохо, - сказал Бетко. - Очень плохо. Тома, скажи мне, кому мешала Лена? Кому могла понадобиться ее смерть?
- Никому. Она была безобидной, как муравей. Врагов у нее… Нет, не помню. Даже так скажу - врагов у нее не было.
- Может быть, ее кто-то тайно любил? И не в силах был смириться, что она - проститутка?
- Да бросьте, - отрезала Тома и заплакала. - Никакой любви у нее не было. Она о ней только мечтала. Она хотела, чтобы у нее был любимый парень, который просто бы ее обнимал и целовал. Только целовал, понимаете? Это я знаю точно. Она сама мне об этом сказала. Что ни разу в жизни ни с кем не целовалась. Что она видела? Только бах-трах, двадцатка в зубы и пошла вон…
- Жаль мне вас, девочки, - Бетко сказал это так, будто рядом с Томой сидела и Лена, та самая Лена, при виде которой вчера даже у него, привыкшего не к киношным, а взаправдашним ужасам, сжалось сердце. - Что ж это вы с собой делаете?
Тома промолчала, но глаза ее еще больше наполнились слезами.
- Вы на дискотеки ходили? Или в гости к кому-то? Ну, компании с… мужиками?
- Нас тошнило и от дискотек, и от мужиков. Какие танцульки, если являешься домой и буквально валишься с ног…
- Наркотиками, только честно, не баловались? - наперед зная об ответе - оголенные по локоть руки девушки свидетельствовали, что игла шприца к ним не прикасалась, спросил Игорь.
- Хоть от этого Бог уберег, - с некоторым удовлетворением ответила Тома, и капитан понял, что уйдет отсюда ни с чем.
- У Лены, кроме тебя, были еще подружки, приятели?
- Не-а. Она со мной только и водилась.
- А школьные всякие друзья?
- Кто разъехался, а кто просто брезговал с Ленкой общаться. Ну, сами знаете, почему… Родства ж у Ленки никакого. Одна мать, да и та, одно только название…
Бетко тяжело вздохнул, сказал:
- Ладно… Ты, в общем-то, сделай для себя выводы, хорошо?
- Хорошо, - согласилась Тома, но и дураку стало бы ясно, что так она сказала из уважения к капитану, а может, желая поскорее избавиться от тягостного разговора с ним…
* * *
Всех, с кем встретился и кого опросил Игорь Бетко, не дали ему ни малейшего повода, чтобы мысленно воскликнуть: "Кажется, у меня в руках что-то появилось!" Если не считать Томы, ни с кем другим Лена Ветрова особо не сближалась. Соседи по дому, среди которых большинство составляли немощные бабки, слезно жалели несчастную девочку, браня и кляня на чем свет стоит ее непутевую мать, из-за которой, утверждали, девочка и пострадала. Лена, по их словам, была тихой и скромной, компаний к себе не водила, вино не пила.
Хозяин рыбного лотка, мордастый, хорошо откормленный, как ленивый монах, мужик, нагловатый и самоуверенный, будто схватил Бога за бороду, покривился, едва услыхав, о чем пойдет речь:
- Ну, работала у меня несколько месяцев, и постоянно - с недостачей…Такое впечатление, что рыбу с прилавка трескала килограммами.
Бетко мордовороту не поверил - слишком у того были плутоватые глаза. Да и, если разобраться, момент этот интересовал его поскольку-постольку.
- Никто, пока Лена у вас работала, возле нее не вертелся - ну, воздыхатели, так сказать? Мужиков, парней у вас на базаре хватает - и продавцы, и грузчики…
- О чем вы говорите, - с презрением сказал мордастый. - Тоже мне, нашли писаную красавицу. Да там глазу не за что было зацепиться - худенькая, невзрачная пигалица. Спросом пользовалась разве что на трассе. Шоферюгам все равно, кого они… А вообще-то жаль, что ее убили. Безобидная девка…
Это была единственная человеческая нотка, которая прозвучала из уст мордастого…
В ночном клубе Лену припомнили с великим трудом - очень уж, как пояснили, неприметная она была, да и текучесть среди официанток велика, некоторые после двух недель уже подают на расчет.
- Бывало, обижали ее. Пару раз прибегала жаловаться, но что я мог поделать, если нравы сейчас сами знаете какие, - развел руками директор "Ромео и Джульетты" (судя по названию, заведение его претендовало на роль некоего центра, где разыгрываются чистые и возвышенные страсти. Неизвестно, правда, согласился бы старик Шекспир, чтобы это злачное место, где часто бушевали охмелевшие от водки и легких денег братки, носило имя его героев).
Ничего толкового в ночном клубе ни директор, ни те из обслуги, кто помнил Лену Ветрову официанткой, рассказать не смогли - очень уж неприметной и безропотной была эта мышка-полевка, способная привлечь внимание только вдрызг пьяных кобелей. Наверное, если б Лена принадлежала к числу юных любвеобильных красоток, тогда, глядишь, получилась бы, как говаривал свеженький киношный герой, "картина маслом". Лену, в принципе, тоже можно назвать любвеобильной, только кто запоминает, скажем, кассиршу, которая выдала тебе билет на автобус, - она сделала свое дело, и ты тут же ее забыл.
Мать Лены Игорю несколько раз, уже как бы по привычке, хотелось прибить, поскольку та пребывала в перманентном запое. Никакими призывами, уговорами, заклинаниями или угрозами ее совесть пробудить не удавалось - она или сонно таращила на опера закисшие после непробудного сна глаза, или, тряся давно немытыми, нечесаными лохмами, пьяно плакала, или клянчила пятерку на сто граммов. Нутром, впрочем, Игорь чуял - надеяться не на что, ничего, кроме водки, эта конченая баба не знает. Один раз даже подумал: может, Лене и повезло, что она раз и навсегда избавилась от этого кошмара.
Итак, чем он располагает? Одной запиской, приколотой булавкой к куртке убитой. Зачем преступник ее оставил? Чтобы посмеяться над ментами? Или это ясный намек, что продолжение следует? Вполне реально, если этот мерзавец - маньяк.
В молодости Игорю Бетко приходилось не раз голосовать ночью в степи, где, кроме него, больше ни души. Те, кто в изредка проносящихся мимо машинах, - не в счет. Их обочина дороги интересует мало. Так вот, иногда, чего греха таить, закрадывалась в голову мысль, что возьмут его здесь лихие люди и пристукнут, и никто не узнает, кто это сделал и почему.
Не исключено, что тайна убийства Лены Ветровой так и останется неразгаданной. Такое, увы, в криминалистической практике встречается, причем нередко.
* * *
Жестокий, недельного действия мороз сменился полным, погодное, так сказать, ни рыба ни мясо, нулем градусов. Солнце, как любопытная девица, то выглядывало из небесного окошка, то снова пряталось за стенами туч. Может быть, от невыносимой вони. С месяц назад третий микрорайон остался без холодной воды (о горячей тут забыли давно) и канализации. Люди оправлялись по старинке в горшок, откуда содержимое потом перекочевывало в целлофановые пакеты, а те уж сносились к мусоркам. Теперь, когда мороз выдохся и фекалии оттаяли, отовсюду жутко пахло дерьмом.
"Город экскрементов", - подумал Стас, и его изможденное лицо, способное вогнать в уныние любого встречного, стало угрюмым, злым, ненавидящим. Правда, взоры прохожих на нем все-таки с интересом останавливались - голову парня украшал броский "ирокез", из-за чего казалось, что на нее нахлобучен спартанский шлем с ярко-желтым гребнем.
Стаса корежило, как хлипкую сосенку под ураганным натиском ветра. Ветер и впрямь с утра разгулялся не на шутку, но дело, конечно, не в нем - вот уже два дня Стас переживал ужасную ломку, наверное, самую выматывающую из всех тех, которые периодически одолевали его, наркомана с трехлетним стажем.
На полновесную дозу денег нет. Не наскрести и на то, чем можно разжиться в обычной аптеке - каким-нибудь эрзацем типа трамадола.
Все, что можно было вынести из квартиры и продать, Стас вынес и продал. Хилое материно золотишко: перстенек да две пары серег, магнитофон, видак, набор нового постельного белья, несколько хрустальных ваз, разные кухонные причандалы из нержавейки - все уплыло задешево, в чьи-то случайные руки. Отец с матерью денег в доме не оставляли, все, что имели, носили при себе, даже спать ложились с гривнями, а может, и долларами, хотя откуда у них эти доллары, если зарплата вшивая и ту, бывает, задерживают?
Родители пытались вытащить его, двадцатилетнего, из наркотического омута, да только как был Стас наркошей, так им и остался. Дважды ложился на лечение к одному областному якобы светилу, который заверял родаков, что полностью обновит ему кровь, - те угрохали на это последние бабки, только напрасно - Стас пластом лежал на кровати, а в голове вьюном вертелась одна мысль: "Ах, дозу бы сейчас! Эх, уколоться бы!"
Лечение, правда, эффект дало, но совсем неожиданный - Стас практически потерял дар речи, теперь он лишь мычал, как теленок. Изредка получалось что-нибудь односложное, но не более.
Хотя отец с матерью этого не показывали, Стас твердо знал, что они его возненавидели и всю свою любовь перенесли на младшую дочку. Они боялись его, как ненормального. Они опасались его, как чумного, они, кажется, были не против, если б однажды Господь Бог прибрал его к себе. Иногда, впрочем, этого страстно желал и сам Стас.