- Нет! - ответил Самовар решительно, явно испугавшись.
- Понимаю. Сейчас я вам верну ее в полной сохранности.
Неторопливо свернув карту трубочкой, Граф спустился на дорожку и направился к желтому домику, где ждали его Олег и дядюшка Цан. Вернулся минут через десять. Положил перед Самоваром карту и толстый перевязанный серой лентой пакет.
- На прощание еще один вопрос. Можно?
- Да-да, конечно, - поспешно ответил Самовар, прижав пакет к груди.
- Вам уже известно, кто убил майора Грищука?
- Конкретно - нет, но кто-то из ваших.
- Это сделал я.
- Вы, Граф? Сами? - удивился Самовар. - Хотите взять на себя мокруху?
- Повторяю: это сделал я. Постарайтесь, чтобы не было принято других версий…
- Хорошо, хорошо… Но почему вы… сами?
- Он был на службе у Гвоздя-младшего. Как вы у меня. Будьте здоровы! Как выйдете за ворота, успокойте себя: мы с вами незнакомы…
Самовар, схватив карту, помчался по дорожке к выходу, несколько раз оглянулся, точно боялся, что прогремит выстрел.
- Какая мразь! - презрительно сказал Граф, обращаясь к Студенту. - А вы еще толкуете о морали, чести, достоинстве советского человека… Да разве имеет право Иуда, продающий своих, жить на земле!.. Зовите Олега и дядюшку Цана…
Совета не было. Говорил один Граф, сжато, строго, как перед боем:
- Решаем так. Вы, - он глянул на Олега и дядюшку Цана, - отправляетесь в кельи и рассылаете гонцов с приказом: за два-три часа поменять все бертепы, всем червонным лечь на дно. До того, как шушера начнет громить наши хаты, надо отправить на луну всех тузов. Гвоздя-старшего, Шакала, Дрозда, Лысого. Покарать, как предателей. Где они постятся, известно?
- Да, - ответил дядюшка Цан.
- Все ясно?
- Не совсем, - мягко возразил Олег. - Покараем, ляжем на дно, а дальше?
Граф усмехнулся, положил ему руки на плечи, прижал к себе.
- Дальше, Олежек, осуществим нашу давнюю мечту. Денег хватит, всех своих обеспечим на год-два…
- А может… - начал было дядюшка Цан, но Граф резко оборвал его:
- Нет! Никаких сражений. Хватит крови, хватит смерти. Силы не равны. Надо сберечь людей. Умеешь побеждать, умей и проигрывать достойно. Счастливо! Да, вот еще… Чтобы после восьми вечера в братских кельях и духу вашего не было…
Студент понял: Граф не хотел обманывать ни себя, ни других: его братство стояло на грани сокрушительного провала.
В эту ночь он долго не мог заснуть, молил Бога, в которого не верил, чтобы все прошло так, как приказал Граф. Чуть забылся - навалились кошмары… Они с Графом отстреливаются, их окружили тысячи милиционеров, уркаганов… С крыши дома натужно орет Самовар: "Живыми брать! Живыми!" Патроны кончились, началась рукопашная… Ох, как они с Графом, прижимаясь спинами друг к другу, молотят по этим гнусным харям, рожам, окружившим их… "Держитесь, Студент!" - слышит он бодрый голос. "Все нормально, Граф, пробьемся!" И бьет, бьет, бьет, бьет…
Дальмар с трудом растолкала его.
- Кто-то стучится…
Это был неприметный паренек. Встревоженный, суетливый.
В машине молчаливый шофер вдруг заговорил возбужденно:
- Здорово сработали, всех прикололи - и Гвоздя, и Шакала, и Лысого, и Дрозда… Наши успели слинять со своих "малин". Только Олега у ворот монастыря поймали… Он уходил уже… Изувечили до смерти…
"Олега! - ужаснулся Студент. - Значит, разнюхали и про братские кельи!"
Машина домчала их до Марьиной рощи. У старого, с заколоченными окнами домика сидели на лавочке трое, лениво лузгая семечки.
- С тобой? - спросил у неприметного паренька один из них. - Велено всех шмонать…
Парни деловито ощупали их от ботинок до воротников.
В горнице за длинным столом, на котором тускло светилась керосиновая лампа, уместились человек пятнадцать. Говорил Граф. Он был без парика, без грима, молодой, стройный, властный, со Звездой Героя на груди.
- Спасибо вам за годы верной дружбы… Я уверен, что наше братство сохранится. Спасибо вам!..
Нетерпеливое молчание воцарилось в комнате. И вдруг взорвался разнобой голосов:
- Я не хочу прятаться под юбку. От стыда не отмоешься!
- Начнем сызнова. Пушки и перья есть!
- Не узнаю тебя, Граф!.. Что с тобой?..
- Скажите слово, и все за вас умрут…
Граф высоко поднял руку, заговорил тихо, но грозно и раздраженно:
- "Все умрут"? Никогда. Поняли? Никогда. Все будут жить… Как - пусть решает каждый за себя… - Он неторопливо оглядел в полумраке лица сидящих. - Они тоже не хотят крови. Им нужен громкий судебный процесс. Пожалуйста. На скамье подсудимых будет сидеть главарь самого мощного, самого страшного для них братства. На скамью подсудимых сяду я…
- Да ты что!..
- Дурее не придумал?
- Ну, чудишь, пахан!
Граф снова поднял руку. Заговорил еще жестче, будто хлестал плетью:
- Решено. Обсуждения не будет. Все расходятся. До встречи! - И стал пробираться к выходу. У дверей обернулся. На его лице появилась добрая, чуть виноватая улыбка. - Не забудьте: в городе Катаеве любят передачи получать… Но я там не задержусь, обещаю вам… Счастливо!
Он пропустил вперед Студента и захлопнул за собой дверь. Даже сюда, на крыльцо, донесся гул голосов, встревоженных, разбуженных уходом Графа.
Ехали молча долго.
- Как же так? - через час, когда они нырнули, как в туннель, на лесную дорогу, отважился спросить Студент.
- А вот так… И только так… - сквозь зубы ответил Граф, всем телом укрощая упругий, непослушный руль.
На светлой лужайке к ним подбежал веснушчатый деревенский мальчишка.
- Отведи машину в ельник, - буркнул Граф и, не оборачиваясь, зная, что Студент идет за ним, двинулся чуть приметной тропкой к одинокой избушке - похоже, дому лесника.
У колодезного сруба действительно стоял лесник в зеленой форменной фуражке, брезентовой куртке, на плече двустволка.
- Мне сказывали про вас… Давно жду… - снял он фуражку, почтительно склонил голову.
- Закрываем "санаторий", дедуля, - минуя его, свернул Граф к ветхой баньке, устало осевшей в углу хозяйственного двора.
На лице лесника не отразилось никаких эмоций. Он забежал вперед, первым вошел в баньку. Они вдвоем развернули широкую сбитую из толстых струганых досок лежанку, на которой стояли оцинкованные тазы, лежали окатыши мыла.
Открылся широкий лаз, уходящий ступенями в освещенное пространство. Длинный подземный коридор, обитый полированной фанерой. Нумерованные двери, под ними керосиновые лампы.
- Собрались в столовой, - сказал лесник.
Уютная чистая комната освещалась десятком ламп.
Стены были оклеены иллюстрациями из журналов - в основном женские фигуры, лица. У входа на полках - водка, вино, минеральная вода, лимонад, ниже - пузатый чайник в окружении эмалированных кружек.
Их ждали пятеро - четверо мужчин и одна женщина. Каждому из них Граф пожал руку.
- "Санаторий" горит. Все прежние явки под колпаком. Сегодня надо расходиться. Я понимаю, что на воле не устроят вам пышных встреч - все по советским законам тянете на вышку. Но вы многое сделали для графства, поэтому оно и спрятало вас здесь от так называемого правосудия, поэтому оно и сейчас выделило вам деньги, новенькие паспорта. Надо уходить и засесть в каких-нибудь дальних деревушках года на два-три… Одна просьба у меня… Знаю, вы люди рисковые, вольные, трудно вам будет жить запечными тараканами, но постарайтесь не возвращаться к прежнему ремеслу…
- Завязать советуешь? - раздался недовольный голос.
- Завязать, - подтвердил Граф. - Не хочу советовать вам жить, как живут многие - лицемерят, унижаются, подхалимничают и распрямляют спину только в гробу… Упаси Бог! Вы так не сможете, вы другие… Но найдите такое дело, где можно было бы сохранить свою независимость.
- Уходишь, значит, от дела? - прозвучал тот же голос.
Граф уклонился от прямого ответа:
- Пока я хочу спасти вас. А там видно будет… Обо мне не думайте. Себя поберегите…
- Благодетель, спаситель ты наш! - проникновенно, смахивая слезы платочком, сказала румяная девица, все время глядевшая на Графа с обожанием.
А он тем временем встал, обнял каждого. Девица последней жадно прилипла к нему и, не решаясь поцеловать в губы, осыпала поцелуями щеки, жарко зашептала в ухо:
- Зайди ко мне, попрощаемся, зайди… Век вспоминать будешь… Я с тобой такое сделаю - ни одна баба не умеет… Зайди, а?..
Освободившись от ее цепких объятий, Граф сказал леснику:
- Веди к заморышу…
В конце коридора лесник открыл ключом тесную каморку. Кровать да вонючее ведро в углу - больше ничего.
Студент с удивлением узнал ту самую обезьянку, которую Олег велел отправить в "санаторий"… Те же очки, только одно стекло треснуло по диагонали. Изжеванный костюм теперь висел на нем как мешок.
Он сжался, собрался в нервный комок на кровати, злобно зашипел:
- Порешить пришли меня? Ну, давайте! Ничего не скажу… Я не себе валюту спрятал - жене, детям… Ну давайте!..
- Плохо вы обо мне думаете, - сказал Граф, брезгливо косясь на парашу. - Мы просто решили дать вам возможность спокойно поразмышлять о товариществе, о предательстве, о совести… Теперь вы свободны. Уходите…
Обезьянка недоверчиво замерла в углу кровати, подобрав под себя босые грязные ноги, очень похожие на лапы.
- Ситуация изменилась, и вам повезло, - спокойно продолжал Граф.
- Издеваетесь?.. - спросила, как огрызнулась, обезьянка.
- Нет. Я говорю серьезно. Уходите… Но если кто-нибудь узнает, где вы пребывали…
- Да что вы. Боже упаси! - Он начинал понимать, что его и вправду отпускают. Взгляд за стеклами очков забегал с близорукой вкрадчивостью. - Я даже не знаю, где нахожусь… Везли с завязанными глазами.
- И сейчас повезут с завязанными глазами, - предупредил Граф.
На обратном пути в город Граф ожил, облегченно расслабился, точно осталась наконец позади тяжелейшая работа.
- Вы даже не представляете, Студент, как мало стоит наша жизнь, - произнес он с глубоким вздохом, откинувшись на сиденье, - но, к сожалению, это все, что у нас есть… Странно, именно в тюрьме я открыл для себя простую истину: нет повторений в людском море, каждый - личность, большая, значительная, несущая в себе свою собственную жизнь…
Он закурил, затянулся жадно, будто наверняка знал, что эта сигарета - последняя.
- Был Олежек… Был… Не уберег себя, - сказал он тихо и повинно, точно исповедовался перед самим собой. Затянулся еще раз, так же глубоко, жадно, и щелчком выстрелил сигарету за окно. - А я от него записку получил сегодня.
- Сегодня? - переспросил Студент.
- Утром. В мою голубятню вернулся сизый Кеша, наш голубок, почтальон наш… Вон она, читайте…
Студент взял желтоватую бумажку, свернутую в трубочку, развернул, разгладил на колене.
"Д. Ц. и др. Ниж. скл. ус. Г. Благ, на кр. ваших предков 5 дн. сыты. О.".
- Ничего не понимаю.
- Все очень просто, - горько усмехнулся Граф. - Читайте так: "Дядюшка Цан и другие в нижнем склепе усыпальницы Голицыных"… Это церковь Михаила Архангела, помните?
- Конечно.
- Дальше: "Благодатный (ключ, значит, по фене) на кресте ваших предков". У стены малого собора, справа стоит большой светлого мрамора крест в рост человека… там мои дальние предки Бобринские погребены… В конце Олег сообщает, что еды у затворников нижнего склепа на пять дней… Они должны были уйти из келий до восьми часов, но, видно, милиция раньше окружила монастырь. Олег (это он, конечно, придумал) отвел всех в склеп, там дверь дубовая - пушкой не пробьешь… Запер их там, спрятал ключ, а сам решил пробиться… Да не пробился… Эх, Олежек, Олежек… Мягкая, тонкая, интеллигентная душа… Знаете, Студент, что самое главное в русском интеллигенте? Он считает себя ответственным за все, за все беды мироздания. И всегда берет вину на себя… Такова его доля. Эх, Олежек, Олежек…
Граф резко нажал на тормоз, остановил машину и откинулся на сиденье, скрестив пальцы рук за головой.
- У меня к вам просьба, Студент. Денька через два погуляйте среди надгробий Донского монастыря… И если все будет чисто, возьмите с креста ключ, он черный, плоский, со стороны не увидишь. И освободите наших невольных пленников.
- Сделаю!
- О моем существовании забудьте. Пригласят в милицию, скажите, что приходили ко мне давать уроки бокса. И все. Больше вы ничего не знаете… У ваших ног стоит портфель. Возьмите его. Надолго хватит… А теперь… Будьте здоровы и счастливы!..
Студент открыл дверцу, но не вышел, спросил осторожно:
- Вы прямо туда… в милицию?
- Туда. А чего ждать? Ожидание оправдано лишь тогда, когда впереди стоящее дело или встреча с красивой женщиной. В моем положении чем быстрее, тем лучше.
- А как же Катюша?
Граф улыбнулся, глянул на часы.
- Она уже пятнадцать минут находится в самолете, который летит в Женеву…
- А, понятно… - И Студент стал нехотя выбираться из машины…
- Да, чуть было не забыл, - остановил его Граф. - Вам кое-что принесут. Сохраните до моего возвращения… И не вздумайте приходить на суд!
- Хорошо… Ни пуха ни пера вам, Граф!
- К черту!
Машина рванулась и вскоре скрылась за поворотом.
Студент долго стоял на дороге, чувствуя себя осиротевшим. Словно он один, совсем один остался на этой огромной опустевшей планете… Но где-то в подсознании томилась слабая надежда: Граф вернется. Откуда ему было знать, что непостижимая судьба сведет их снова.
Год 1992-й
Осколки раздавленного зеркала
9
Как хотелось, чтобы его оставили в покое! Сторонился встреч, избегал долгих разговоров, даже научился отвечать скупо, телеграфно, где за каждой фразой стояла последняя точка. Когда длинноносый Витька, школьный приятель, узнал его в тесном переулке: "Сергей! Ильин! Это ты?!", он вздрогнул и окаменело, как глухонемой, прошел мимо. Радостные возгласы так и повисли в воздухе за спиной.
От многоголосой суеты улиц он как бы отгораживался невидимой пеленой и чувствовал себя удовлетворенно одиноким. Месяцы, проведенные в тюрьме, научили его сознавать непроницаемость, отдельность своего "я", воспринимать окружающих не как самобытных особей, а как движущихся манекенов со стертыми индивидуальными чертами. Поэтому людской поток виделся ему холодным, эгоистичным и лицемерным, и он просто старался не замечать его, как не замечают деревьев, растущих вдоль аллеи.
Все сузилось до личных обыденных забот: присутственные дни в институте - вторник, четверг и работа дома в своей маленькой двухкомнатной квартирке за письменным столом. Дремотное тусклое однообразие проходивших дней воспринималось им как благодатный отдых. Иногда, просыпаясь утром, он представлял, что лежит на теплой, нагретой солнцем палубе после разъяренного шторма, и не хочется вставать, не хочется думать ни о чем. Все пережитое растворялось в мягкой истоме, и приходила вера: ничто уже в будущем не сможет омрачить это покойное благополучие.
Правда, в долгие вечера одиночества его вдруг пронизывал холодящий озноб, и он ощущал себя жалкой избитой собакой, которая заползла в темный подвал, чтобы зализать ноющую рану. Боль порой долго не затихала, палящая и тягучая, сковывала его сознание.
Цыганка верно предсказала. Как она оказалась в милицейской машине? А, тогда они брали на Шелепихе банду Корявого… Прильнула к нему грудью, жарко задышала в ухо:
- Давай погадаю, лейтенантик! Всю правду о тебе знаю…
Сергей засмеялся, раскрыл ей ладонь.
- Только быстро. Подъезжаем…
- Быстро-быстро скажу… Счастливый ты будешь, богатый. Жену-красавицу встретишь. Но заразу примешь от дружков-приятелей своих. Долго, тяжело болеть будешь…
Как и большинство земных людей, оптимистично запрограммированных неким неопознанным оператором, Сергей тогда свято верил в устойчивость своей судьбы. Работа не оставляла времени на размышления о добре, зле, справедливости. Он ушел в кипящую милицейскую круговерть, как уходит любитель подводного плавания в морскую глубину, где риск, страсть, открытия. Просыпаясь от громкого телефонного звонка, он часто заставал сидящую у кровати маму, она смотрела на него с печальной надеждой, словно только что отвела взгляд от иконы, у которой молила здоровье и счастье сыну.
О будущем как-то не думалось, оно было затуманено, но он знал: за этим туманом голубое небо. Поэтому, когда ворвалась в его жизнь черная ошеломляющая буря, он оказался беспомощным, не готовым противодействовать. Буря разметала, разрушила все, что казалось вечным, - веру, оптимизм, доброту. Ее неожиданность потрясла его, и он надолго утратил способность к рассудочной оценке происходящего. Когда после 294 позорно-гнусных, пустых дней, проведенных в тюрьме, он мысленно перелистывал обрывки воспоминаний, не было связей между ними, не было последовательности в их бесконечной череде.
Но время не только старит, приносит болезни, оно и лечит. Чем дальше бежали дни, тем отчетливее проступало постыдно минувшее. И оказалось, что бесстрастная память ничего не выбрасывала из своих хранилищ, сохранилось даже то, что очень хотелось забыть.
Все началось, пожалуй, с того странного появления в его кабинете заместителя начальника отдела капитана Мартынова.
- Как продвигается дело с ограблением в гастрономе?
- Глухо, - признался Сергей. - Я уже начинаю верить, что кассу взяли призраки. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, а тридцати пяти тысяч как не бывало.
- Есть версии?
- Осталась последняя. Деньги взяли работники гастронома. Все вертится вокруг одного.
- Кого?
- Директора Сатрояна.
- Да, плохи твои дела. - Капитан подошел к столу. - А ты знаешь, кто его старший брат?
- Нет.
- Заместитель министра. Так что, братец ты мой, во-первых, подозревать Сатрояна - значит, компрометировать руководителей высокого ранга. Во-вторых, как сам понимаешь, в этой ситуации любые твои доказательства будут опровергнуты. Советую отбросить последнюю версию и закрыть дело.
- Советуете или приказываете?
- Приказывать не могу. Надо сначала узнать, что ты накопал.
- Много накопал. Можно отдельное дело заводить на Сатрояна. Но разрешите, я доложу вам об этом позже. Пока могу с уверенностью сказать, что банда Шестакова не распалась, а перешла жить под крышу Сатрояна. Она занимается уже не грабежом, а развозит его товары по всей стране, шантажирует, покупает нужных ему людей…
- Широко шагаешь! - удивился капитан. - Можешь доказать?
- Это могу. Но я вам говорю лишь о малой частичке…
- Ну-ну, дерзай, старший лейтенант. Пять дней даю, не больше…
А через два дня мать дрожащей рукой протянула ему конверт.
- Не сердись, Сережа, я прочитала. Он был не заклеен. - И присела на кушетку, со страхом глядя, как Сергей вынимает листок из конверта, читает: "Щенок, советую забыть к нам дорогу, чтобы мамаша не рыдала на твоих похоронах. Сик".