Дрезинь проснулся с головной болью. Долго не мог понять, с чего бы это. Может быть, причина в дурацких сновидениях? Он вышел на палубу. Прохладная свежесть океана быстро проникла под спортивную рубашку и полотняные штаны. Холодок разогнал остатки сна. Дрезинь вспомнил о телеграмме. Он вошел в пустой камбуз, попил и вернулся на палубу. Затем для чего-то спустился в кубрик мотористов. Открыл дверь. Кто-то сладко похрапывал. Ровно вздымались полосатые тельняшки. Дрезинь опять вышел на свежий воздух. Через световой люк заглянул в машинное отделение. Антон неторопливо водил масляной тряпкой по блестящему металлу. Август, подтянув к подбородку колени, взгромоздился с ногами на табурет. На коленях лежала книга. Сверху трудно было понять, читает он или дремлет. Дрезинь пошел дальше. Маршрут ночного обхода вел его наверх. Капитанский мостик был погружен в темноту, лишь в штурманской рубке тускло светила лампочка на компасе. В бледном отсвете вырисовывалась тень человека. По небрежной позе можно было угадать в нем Галениека. Кроме вахтенных, все спали. Спали глубоким, давно заслуженным сном. Лишь Дрезинь в бессоннице слонялся по судну. С бака на ют. С юта опять на бак.
Уже в который раз он проходил мимо кают-компании. Большие иллюминаторы освещены. Дрезинь не придавал этому значения. Наверно, Валлия забыла выключить электричество. Этот свет как-то странно беспокоил и волновал. Дрезинь приподнялся на цыпочках и заглянул в кают-компанию. В кресле сидит Квиесис, удобно откинулся на спинку, шелковая сорочка расстегнута, чтобы струя воздуха от настольного вентилятора освежала тело. Сидит и благодушно улыбается.
Эта улыбка подействовала на Дрезиня как выстрел. Смутное предчувствие опасности стало явным. Приглушенный ритмический стук дизелей превратился в грохочущие точки и тире радиотелеграфа.
"Судно больше не принадлежит мне. Уплатить долги Американо-Сантарингской торговой компании не могу… Уплатить долги не могу! Уплатить долги не могу!" - выколачивают дизели. Буква за буквой. Снова и снова. Каждый удар - оборот винта за кормой. Каждый оборот приближает к Сантарингу.
Дрезинь думал. Это раздумье было схоже с тяжким физическим усилием. Он силился вникнуть в Квиесисову улыбку. Старался понять, какая подлость притаилась за этими улыбчатыми морщинками. И тут он вдруг вспомнил, что Алиса по какому-то поводу упоминала о долгах отца. Это было в те сутки, когда он скрывался в ее каюте. Говорили много и о разном. Дрезинь искал выход из создавшегося положения, Алиса переживала кризис в своих отношениях с Парупом. В этих разговорах упоминание о долгах господина Квиесиса было какой-то третьестепенной деталью, и в одно ухо влетело, в другое вылетело. И вот этот маленький штрих вдруг приобрел противоестественные размеры. Что сказала Алиса, в связи с чем? Постепенно в запыленном оконце памяти забрезжил свет. Так вот к чему это было сказано! Алиса говорила о характере отца. И говорила она отнюдь не о долгах, а о том, что отец принципиальный противник влезания в долги. За исключением государственного кредита, предоставленного ему на приобретение "Тобаго", он никогда в жизни не подписал ни одного векселя.
Дрезинь больше не слонялся по палубе. Он стоял неподвижно и почти не дышал. Квиесис не мог быть в денежном долгу перед какой-то Сантарингской компанией. Это не соответствовало его деловым принципам. Вывод напрашивался сам собой: история с долгами - хитрая уловка. С какой целью? Дрезинь вспомнил, что в разговоре с командой что-то было сказано насчет заклада "Тобаго". Так вот где собака зарыта! Шурин предупрежден по радио. Он, наверно, уже сфабриковал закладной акт, который и поможет Квиесису заполучить обратно свое судно. Никого не будет интересовать, кому судно принадлежит по закону - долг есть долг. Торговая компания предъявит иск, суд опишет пароход, наложит на него арест, начнется процесс, который может затянуться на много месяцев. А время работает на Квиесиса. Вмешается посол ульманисовского правительства, Америка будет отстаивать интересы своей компании. А команду распустят до окончательного решения суда. Что они будут делать на чужбине все это время? Без денег, без поддержки? Желторотый птенец Зигис и влюбленный по уши мальчишка Артур? Добродушный и робкий Антон, который так легко подпадает под чужое влияние? Взбалмошный Галениек, которого горячность раньше приведет за решетку, чем домой? Сколько месяцев придется отмаяться на чужбине застенчивому Нордэкису, пока он наконец увидит своего первенца? Что станет делать в Сантаринге Вилсон - капитан без парохода, капитан с запятнанной репутацией? Великий мечтатель Август? Педантичный Курт, который предпочел ежедневно стирать свою холщовую рубаху, лишь бы не надеть коричневую, гитлеровскую? Своенравная, занозистая Валлия?
Дрезинь отчетливо представлял, что их ожидает в Сантаринге. Будто все это уже произошло.
…Сантарингский рейд. "Тобаго" малым ходом движется вперед. От берега отделяется черная точка. Быстро вырастает. Катер. Воздух раздирает повелительный рев сирены. Солнце играет на стволах пулеметов. Катер швартуется к борту "Тобаго". Первыми на палубу поднимаются полицейские. В руках у них длинноствольные кольты. На борту появляется офицер. С ним гражданский чиновник. Из портфеля он достает скрепленные печатями бумаги. Официально равнодушным голосом зачитывает их. Смысл всех этих документов укладывается в две фразы. По требованию Американо-Сантарингской торговой компании суд налагает арест на "Тобаго" до выплаты пароходством Квиесиса всей суммы долга вышеуказанной фирме. До окончательного решения суда команда увольняется, а судно будет находиться под охраной полиции…
Взмахом руки Дрезинь отогнал назойливое видение. Бой еще не проигран. Они пока что находятся в открытом море. Все еще поправимо - достаточно лишь повернуть судно носом на восток. На Ригу. Это единственный выход. И действовать надо, не теряя ни минуты. Горючего не так уж много, ждать до утра означает терять драгоценное топливо. Теперь каждую минуту надо считать за две - они ведь плывут не в ту сторону… Что делать? Будить команду? Дожидаться, пока они стряхнут сон и протрут глаза, снова втолковывать и переубеждать, спорить до хрипоты? С одной стороны это было бы правильно, с другой - глупо и смешно. Собрание среди ночи! Пожалуй, тогда прав будет зубоскал Карклинь, представляющий себе Советскую власть как сплошную говорильню и благодать: знай болтай языком - вот и вся работа. На сей раз обойдется без болтологии. Его, Дрезиня, поставили комиссаром - он обязан действовать. И он будет действовать! На собственную ответственность. Хотя кое-кто и расценит это как самоуправство. Ну и пусть! Он знает, что делает.
Дрезинь направился к капитану. Добром или силой, но надо заставить Вилсона лечь на другой курс.
Нордэкис оторвался от карт и подошел к компасу.
- Сколько еще осталось? - спросил Галениек. Нордэкис хотел было ответить, но заметил, что матрос курит. Минуту поколебался, но все же не выдержал:
- Товарищ Галениек, может быть, потрудитесь объяснить мне, почему вы курите у штурвала?
- А что, нельзя разве, товарищ штурман? - Галениек выпустил клуб дыма. - Раньше запрещалось, теперь запрещается, на кой черт тогда эти новые порядки?
Нордэкис пожал плечами.
- Не знаю, быть может, теперь разрешено. Хотя лично я не разрешил бы. Не обижайтесь, товарищ Галениек, но, по-моему, у вас слишком вульгарное представление о новых порядках… На румбе?
Галениек доложил компасный курс.
- Так держать! - сказал Нордэкис и принялся разгонять рукой дым. - Я их представляю совсем иначе. Теперь перед людьми открываются совершенно новые возможности. О каких раньше мы даже мечтать не смели. Вы знаете, что я окончил университет?
- Впервые слышу. - Галениек снова сунул в рот папиросу. - Какой же черт дернул вас взять курс на море?
- По всей видимости, черт здесь наиболее подходящее слово. В то время я свой диплом мог употребить разве что на… Впрочем, обойдемся без грубых выражений. А теперь я получу работу по специальности. Я останусь на берегу вместе с женой и сыном! Вы представляете себе, что это будет за жизнь?
- Не верю.
- Что получу работу? Неужели вы действительно не понимаете, что теперь все будет по-другому? Теперь…
- Вы тоже стали другим, товарищ штурман, - сказал Галениек.
Больше он не сказал ничего. Нордэкис посмотрел на циркуль, который держал в руках, на картушку компаса, слегка покачивающуюся в котелке, на иллюминатор, за которым сиял, точно полная луна, топовый огонь.
- Возможно, вы правы. Нелегко будет без моря, - вздохнул он. - А вы, товарищ Галениек, разрешите поинтересоваться, что собираетесь делать дальше?
- О, у меня дел по горло! Первым делом мне надо сбегать к одному трактирщику. Этот буржуй в прошлый раз вышвырнул меня на улицу. Если бы я ему не заплатил, тогда не обидно. А то ведь за то, что пел "Лам-ца-дрица-ца-ца". Даже Цепуритис говорит, что она не революционная. Теперь он запоет у меня другую песенку! А тогда пойду в гости к Квиесису. Положу ноги на стол и скажу: "Ну, господин патриот, понял теперь, что такое власть трудящихся?"
- Грубо! - покачал головой Нордэкис. - Пройдет еще порядочно времени, пока вы сами поймете это.
- А куда мне торопиться? - усмехнулся Галениек. - Пока дотащимся от Сантаринга до Риги, всему еще выучусь.
Галениек выпустил из рук штурвал, чтобы прикурить потухшую папиросу, но тут же снова схватился за ручки. В двери стоял капитан.
Не произнеся ни слова, Вилсон вырвал папиросу у Галениека изо рта. Швырнул на пол. Растоптал.
- Не спите, товарищ капитан? - спросил Нордэкис. Вилсон не ответил.
- Курс? - потребовал он. Нордэкис доложил.
- К черту этот курс! Галениек, право на борт! На борт, говорят тебе! - Вилсон сам ухватился за штурвал и крутанул его с такой силой, что только спицы замелькали. - Черт его знает, не судно, а карусель какая-то. То налево, то направо, то туда, то обратно…
- Что случилось?
- Ничего не случилось. Идем назад в Ригу.
- В Ригу, товарищ капитан? - недоумевал Галениек. - Но мы ведь решили…
- Много чего вы нарешали! Кошке под хвост! И никаких товарищей здесь нет, зарубите себе это на лбу, есть только новые господа. Конечно, может, у товарища Дрезиня есть основания так поступать, - добавил он, желая несколько смягчить впечатление от своего выпада.
- Основания! Кто он такой, что у него свои основания? Мы решили, а он нам в рожу плевать! Это наша власть или его личная диктатура?
- Взять штурвал! - прикрикнул Нордэкис на разбушевавшегося Галениека.
- Пускай крутит тот, кому больше всех надо! - отрубил Галениек. - Я ему не слуга.
Нордэкис пожал плечами и, взяв штурвал, положил руль на курс. Он ожидал, что капитан разозлится и приструнит матроса. Молчание Вилсона означало, что в душе он согласен с Галениеком.
- Извините, товарищ капитан… - заговорил Нордэкис.
- Осточертели мне ваши деликатные фразочки, - прорычал Вилсон. - Вам тут не салон, а морское судно.
- Именно это я имею в виду, - твердо произнес Нордэкис. - И потому Дрезинь на этот раз поступил правильно, ни у кого не спрашивая совета. Я очень рад, что "Тобаго" пойдет прямым курсом на Ригу…
- У вас на уме только ваша Алиса или как там окрестили эту писклю… Успеете еще, нанянчитесь, любящий папаша! А для меня груз в трюмах важнее ваших пеленок, понятно? За груз отвечает капитан, и я при любой власти обязан доставить его в Сантаринг!
- Капитан в первую очередь несет ответственность за судно.
- И потому можно орудовать за его спиной? Поднять среди ночи с постели и запросто приказать…
- Извините, товарищ капитан, но я, как и вы, полагаю, что у Дрезиня были веские основания не посчитаться с морским этикетом. Лучше пусть грузополучатели останутся без груза, чем мы без судна.
- Вы так считаете? - уже совсем спокойным голосом переспросил капитан Вилсон.
Квиесису никогда не удавалось заснуть раньше часа или двух ночи. Даже в лучшие времена. А теперь и подавно. От непрестанного курения во рту стояла горечь. Эта папироса последняя. Докурит и - спать.
Квиесис взглянул на струйку дыма. В неосвещенной каюте она казалась совсем белой. Белой и прямой, как дорога, которая постепенно расширяется. Как хорошо, что Алисонька вместе с ним на судне! Ничего больше не связывает его с Латвией - ни семья, ни имущество. Он чувствует себя еще достаточно молодым, чтобы найти в Сантаринге свою вторую родину…
Корпус судна дрогнул. Квиесис подбежал к иллюминатору. Ему почудилось, будто волны стали разворачиваться и менять направление. Нет, море оставалось на месте. Квиесис все понял. Разворачивалось судно. Его нос уваливал в обратную сторону от Сантаринга. Внезапно, без предупреждения, даже без митинга. Для этого может быть единственный повод - Дрезинь догадался о смысле телеграммы. Понял, что в Сантаринге игра будет проиграна.
Теперь проиграна его, Квиесиса, игра. Повертывается не только "Тобаго". Повертывается вся жизнь, его жизнь. Сердце вдруг стало останавливаться. Пришлось ухватиться за стол. Судно меняет курс. В Сантаринг не попасть. "Тобаго" не вернуть. Сердце забилось снова. Вяло, с перебоями. Круговорот крови возобновился. Вместе с жизнью возвращалась надежда. Слабая, но все-таки надежда. Надо переговорить с Алисой. Сию же минуту. В ее жилах тоже течет кровь Квиесисов…
- Алиса, нам надо поговорить, дорогая. - Эту фразу Квиесис повторял, как молитву. Повторял до тех пор, пока Алиса не проснулась. Рукой она заслонила глаза от яркого света.
- Я не могу… не хочу… после всего, что произошло, - срывалось с ее губ. - Остров Хуана! До смерти не забуду это жуткие слово! Какой отец пошел бы на это?.. Ты знал, что я люблю его, и все-таки…
Квиесис не уловил настроения Алисы. Он потел, волновался. Он чувствовал себя как на ответственном деловом заседании. Одно неосторожное слово - и ты на пороге банкротства.
- Паруп… Это он насоветовал. Заморочил мне голову начисто, когда сватался за тебя.
Унылый тон отца окончательно разбудил Алису.
- Да не он, а дома его заморочили тебе голову.
- Да, да, так оно и есть, признаюсь. Плохим отцом был я для тебя, Алиса. Но, слава богу, от Парупа теперь отделались. Теперь буду другим человеком.
- Ты?
- Да, теперь я понимаю, что едва не сделал тебя несчастной. Не по своей воле, Алиса, поверь, дорогая. Тогда я еще не знал, что за человек Дрезинь. Он такой отзывчивый, а главное - он тебя любит…
Алиса стремительно поднялась и села, обхватив колени руками. Попробовала расшифровать выражение отцовского лица.
- Что с тобой вдруг?
- Не знаешь разве? Они повернули "Тобаго" обратно на Ригу. Алиса, дорогая, мы должны что-то предпринять…
Алиса пожала плечами.
- Не знаю. Он уже не такой, каким был вчера.
- Опомнись! Про что ты говоришь? Ах да, ты о Павиле… Ничего, девочка, это все еще поправимо.
- Поправимо?
- Ну да, скажи, что я согласен. Пусть забирает судно… в счет твоего приданого… В Сантаринге сыграем свадьбу.
Алиса удивленно уставилась на Квиесиса.
- Ты согласился бы отдать меня ему?.. Коммунисту?.. Человеку, которого ты ненавидишь и не можешь не ненавидеть?
- А что же делать, милая? Мы должны попасть в Сантаринг! "Тобаго" нельзя выпускать из наших рук!.. "Тобаго" - это моя жизнь… Мало ли кому приходится мириться с немилым зятем? Надеюсь, ты меня поняла?
- Да, поняла. Жаль мне тебя.
- Хотя бы из жалости, все равно… Ведь ты не стала бы доискиваться, почему он берет тебя? Когда любишь - гордость неуместна. Поговоришь с ним?
- Это бессмысленно. Он не захочет. А даже если бы и согласился - что команда скажет?..
- Он согласится, он не смеет не согласиться. В этом наша единственная надежда. Он обязан тебе жизнью, он не имеет права отказаться. А с командой он все уладит… Одевайся, родная! Ты должна сейчас же пойти к нему! Нет, лучше прямо так, как есть…
- Товар в прозрачной целлофановой упаковке, - усмехнулась Алиса.
- Что ты сказала?
Алиса не ответила. Она плакала.
- Ну не плачь, иди же! - торопил ее Квиесис. - Хотя нет, это кстати, плачь! Заплаканные глаза значат больше, чем слова.
- Никуда я не пойду, - сказала Алиса. - Если хочешь, ступай сам.
Свадруп не знал, что решение о перемене курса принято без согласия команды - на первое собрание его тоже никто не позвал. Он знал лишь, что судно идет не в Сантаринг. Что оно идет в Латвию. В Латвию, где вместо вождя теперь хозяйничают разные цепуритисы. Тогда уж лучше вплавь к американскому берегу. Или на дно вместе с пароходом. Надежда на Квиесиса лопнула. Чтобы найти выход из нынешнего положения, нужна другая хватка. И такая хватка есть у Парупа.
Свадрупу не пришлось долго барабанить. Со вчерашнего дня Паруп не смыкал глаз. Шагал из угла в угол в своем застенке и ковал планы освобождения. Останавливался у иллюминатора и неподвижным взором всматривался в даль. В даль, скрытую непроницаемым мраком. В даль недосягаемую - до тех пор, пока он здесь взаперти. Пока наверху у власти Дрезинь.
- Господин Паруп!
- Черт возьми, где вас носило столько времени? Что происходит на корабле? Куда мы идем?
- Все полетело к чертям. Господин Квиесис послал радиограмму, а они решили не заходить в Сантаринг.
- Идиот проклятый! Он всем нам могилу роет… Значит, груз они не повезут?
- Нет, конечно! Они совсем с ума спятили! Прямо к большевикам дуют.
- Сволочи! Этого допускать нельзя.
Паруп метался по тесному помещению. Ломал голову и ничего не мог придумать. На миг все затихло. Потом раздался его голос. Громкий, будто он снова почувствовал себя хозяином на судне.
- Горючее!
- Горючего у нас хватит. - Свадруп сперва не понял, но тут же сообразил: - Есть, господин Паруп! Будет исполнено, господин Паруп!
- Надо попасть в Сантаринг. Во что бы то ни стало, поняли?
В машинном отделении появился Свадруп.
- Бездельничаете, да? - проворчал он. - Подать журнал!
Август демонстративно засунул руки в карманы. Антон бросился исполнять приказание. В его глазах Свадруп по-прежнему был начальником. Как только книга была положена перед старшим механиком, он тут же с размаху запустил ее в угол - с перепугу Антон вместо вахтенного журнала схватил роман Августа.
- Распустились тут без меня, скоты! - ругался механик. Он открыл вахтенный журнал. - Одиннадцать узлов! Вот что получается, когда нет над вами палки.
Свадруп про себя твердо решил придерживаться миролюбивого тона, но характер и профессиональная гордость взяли свое.
В обычной обстановке Август сумел бы постоять за себя и за свою книжку. И Антон отважился бы пояснить, что после поворота "Тобаго" пошел против ветра. И Свадруп сам понял бы это. И мотористов поразил бы неожиданный трудовой энтузиазм механика. Но неожиданная перемена курса теперь сбила их с панталыку. Судно повернуло на 180°. С чего вдруг? Какое чрезвычайное происшествие заставило капитана "Тобаго" взять прямой курс на родину? Но ведь тогда Дрезинь пришел бы поговорить, посоветовался… Долго гадать не пришлось. В машинное отделение влетел Галениек.
- Контрреволюция! - заорал он. - Дрезинь запретил идти в Сантаринг. Хочет уморить нас голодом.
- Наверно, забыл, что судно не его, а наше, - сказал Август. - Даже пираты устраивают военные советы.