- Конечно конечно. Я переговорю с шефом. Ты ведь идти можешь? Носилок или "скорой" не надо?
- Иди, разговаривай с шефом.
…Вечером по пути на среднюю палубу, спеша на свидание с Джейн Дворак, Мастерс проходил мимо списков, вывешенных на доске объявлений. Он подошел поближе, чтобы посмотреть повнимательнее. Пробежал глазами первый список, затем второй.
Джоунс был переведен в операторы второго класса. Он кивнул, вспоминая, что одобрял это уже давно. Поискал в этом списке имя Дэниелса. Его там не было. Писарь по службе не продвинулся. В графике отпусков значилось, что Дэниелс уходит в отпуск через три недели. Имени Джоунса в графике не было вовсе.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В эту ночь была луна. Она протягивала длинные желтые пальцы неровного света к воде залива. Они стояли у поручней катера, глядя на блестящую поверхность, прислушиваясь к мягкому плеску волн о борта, к глухому перестуку старомодных гребных колес.
- Вот что называется выходным за работой, - сказал Мастерс.
- Все равно замечательно, - ответила Джейн. - Лучше, чем старый душный кинотеатр.
- Несравнимо, - согласился Мастерс. - Тебе идет лунный свет.
- Это из песни, она так и называется.
- А разве не из самых популярных песен берутся клише для выражения искренних чувств?
- Как ты очутилась в ВМС, Джейн?
- Я думала, сегодня вечером мы не будем их обсуждать.
- Как ты очутилась в том, о чем нельзя говорить?
- Ты говоришь, как Хэмингуэй.
- Спасибо. Ну так как?
- Мне нравится работа медсестры. А на флоте нужны были сестры. Так я здесь и оказалась.
- В Норфолке, - Мастерс грустно покачал головой. - Им следовало послать тебя в какой-нибудь город получше.
- Норфолк не так уж и плох.
- Но и не хорош. Это большая разница. - Он помолчал. - Конечно, я рад, что они отправили тебя в Норфолк.
- Рад?
- Я бы не встретил тебя, если бы тебя сюда не назначили. - Он заметил ее смущение и добавил: - Извини, я все время забываю, что ты краснеешь от комплиментов.
- Нет, дело не в этом.
- А что тогда?
- Ничего. - Она внезапно подняла глаза. - Как ты очутился на флоте, Чак?
- Я думал, что все американские парни, в чьих жилах течет красная кровь, рано или поздно идут служить на флот.
- Нет, серьезно.
- Я считал, что это неплохая карьера.
- Больше ты так не считаешь?
- Сейчас я не уверен, - сказал он серьезно. - После того, что произошло с…
Она его осторожно перебила:
- Тс-с. Никаких разговоров об этом. Помнишь?
- Конечно, извини.
- Ты действительно считаешь, что была совершена несправедливость? - спросила она через некоторое время.
- Я думал, мы не будем говорить об этом.
- Почему это так беспокоит тебя, Чак?
- Не знаю. Боюсь, я шизофреник. Одна половина меня говорит: "Забудь об этом", другая половина настаивает: "Двое человек убиты, и убийца на свободе". Какую половину я должен слушать?
- Ты действительно считаешь, что смерть Шефера была убийством?
- Да.
- И ты все еще думаешь, что это сделал один из этих двоих? Как их имена?
- Дэниелс и Джоунс. Пери Дэниелс и Альфред Джоунс.
- Ты думаешь, один из них виновен?
- Да.
- У тебя нет никаких сомнений? Ты действительно веришь этому?
- Да.
- Тогда доведи дело до конца.
- Будет трудно сделать это. Утром я уезжаю в Нью-Джерси.
- Да?
- В радиолокационную школу.
- Да-а? - сказала она еще разочарованней.
- И Старик заставляет меня забыть это, и помощник капитана. Какой смысл плевать против ветра? Почему бы мне не оставить все в покое? Только…
- Что, Чак?
- Клер когда-нибудь упоминала, что ее таинственный возлюбленный женат?
- Женат? Во всяком случае, я не помню. А что?
- Пери Дэниелс женат, судя по его личному делу. Он сказал мне, что холост. Какого черта он сделал это, если ему нечего было скрывать? Я имею в виду, это могло быть еще одной причиной, чтобы держать все в секрете, - кроме этого очевидного аспекта "офицер - рядовой". Понимаешь, это может быть мотивом. Женатому гораздо больше терять, чем холостому. Я хочу сказать, если любовница вдруг сделалась упрямой. Ты понимаешь, к чему я клоню?
- Да, конечно. Но она никогда не упоминала об этом. Во всяком случае, я не помню.
- Она, возможно, и не сказала бы об этом, даже если бы знала. А она могла и не знать. А может быть, она вначале не знала, а потом выяснила - это могло оказаться причиной. - Он замолчал. - А может, я совершенно не прав.
- Нет, все, что ты говоришь, звучит абсолютно правдоподобно.
- Да, но каким образом… Почему я не заткнусь и не поцелую тебя?
- Мне самой это интересно, - сказала она мягко и подалась к нему.
Он был знаком с больничным распорядком. Коннели привел его в приемный покой, санитар записал его имя, звание и личный номер. Коннели безразлично сообщил ему всю необходимую информацию, обычное дело.
- О’кей, приятель, - заключил он, - как говорят штатские, выздоравливай побыстрей.
- Спасибо.
Коннели ушел, санитар оглядел пациента с "Сайкса" и сказал:
- Иди за мной. Забери свой бушлат и мешок.
Он пошел за санитаром в комнату в конце коридора.
- Можешь оставить свой бушлат здесь, приятель.
- Никто не украдет?
Санитар пожал плечами.
- В чем дело? Ты нам не доверяешь?
- Я никому не доверяю.
- Ты все равно должен его здесь оставить. Таковы правила.
- Знаешь что сделай со своими правилами…
- Послушай, ты…
- Ладно, ладно, - сказал он. Занес бушлат в комнату и повесил на крючок рядом с другими синими куртками.
- Сейчас возьмем тебе пижаму. Иди за мной.
Он шел за своим провожатым по пахнущим дезинфекцией коридорам госпиталя.
- Лучше сходи в туалет до того, как я тебе твою кровать покажу, - посоветовал санитар. - Потом будешь на судно ходить. А что с тобой вообще?
- Говорят, катаральная лихорадка.
- В туалете можешь и переодеться. У тебя есть какие-нибудь ценные вещи, которые ты хочешь сдать?
- Я с собой их возьму, спасибо.
- А ну да, верно, ты ведь никому не доверяешь.
- Даже родной маме.
- Так нельзя, приятель. Мне тебя жаль.
- Ты давно на флоте? - спросил он санитара.
- А что?
- У меня воровали все - от трусов до шнурков из ботинок.
- Но это же госпиталь. Мы жалеем больных.
- Я знавал парня, у которого сперли его форму, пока он лежал с пневмонией.
- У тебя пневмония?
- Нет.
- Так что ты переживаешь? Вот твоя кровать.
Он заглянул в дверь.
- Отдельная палата? - спросил он счастливо.
- Да, ты заслужил.
- Как так?
- Отделение переполнено. К тому же эту освободили только что. - Санитар сделал паузу. - Парень, который ее занимал, неожиданно концы отдал. Ничего более странного не видел. Поступил с пустяковой болячкой и внезапно умер.
- А что у него было?
- Катаральная лихорадка, - печально сказал санитар. - Спи крепко, приятель.
Он вошел в комнату улыбаясь. Он не ожидал отдельной палаты. Непредвиденная удача вдохновила его. Он повесил вещмешок на спинку кровати, вынул оттуда бумажник и засунул его между подушкой и наволочкой. Потрогал рукой матрац, довольный его мягкой упругостью, накрахмаленными белыми простынями. Это здорово отличалось от его койки на корабле. Лучше больницы ничего быть не может. Глазунья и гренки завтра утром, апельсиновый сок. Да, это было замечательно.
Он снял покрывало и забрался в постель. Вначале, конечно, придется притвориться больным. У него на самом деле однажды была катаральная лихорадка, так что он знал, какие симптомы изображать. Нехорошо, если его заподозрят в симуляции. Горло воспалится, если пожевать табак. Этим можно было заняться с тем же успехом и сейчас. Он залез в свой мешок, достал пачку сигарет, разломил одну. Он знал, что никотин яд, но не собирался жевать много. Он положил немного табака на язык, сморщившись от горечи, протолкнул табак в горло, чуть не подавившись, а затем сплюнул на ладонь. Он начал кашлять, специально напрягая горло, чтобы оно было красным, когда его будут осматривать врачи. Он еще не знал, как поднимет температуру, но он что-нибудь придумает. Тлеющая сигарета в пепельнице, какая-нибудь уловка, чтобы выдворить сестру из палаты, - справится. Раньше получалось, почему бы не получиться и на этот раз.
Он был очень доволен тем, как все шло. В прошлый раз Шефер его засек. Но тогда они были в общей палате. Сейчас у него была отдельная, и это значит, что он будет наедине с любой сестрой, которую ему дадут. Очень редко он встречал женщину, которая бы его совсем не привлекала. Так что он не боялся, что ему не понравится сестра. Женщины интересны в этом плане. Если у них физиономии так себе, то фигуры хорошие. И наоборот. Клер была исключением. Хорошенькая, с упругим телом. Не имело смысла о ней больше думать. Если уж совсем страшилище попадется, придется пострадать. Он лежал в кровати, улыбаясь и предвкушая первую встречу с любой медсестрой, которую ему дадут.
Конечно, в Норфолке были потаскухи. Бог свидетель, в Норфолке был миллион потаскух. Но в тот день, когда он заплатит одной из них, он себе руку откусит. Были, конечно, на базе и женщины-военнослужащие, но они всегда окружены рядовыми и сержантами. Нужно было отшить человек десять, прежде чем к ней подберешься.
Медсестры - самый хороший вариант. Конечно, медсестры были офицерами и, являясь таковыми, предназначались строго офицерам. Это было дурацкое правило: никаких неуставных отношений с вышестоящими по званию. Господи, это правило противно человеческой природе. Что должен делать мужчина? Что он может поделать, если у него нормальные человеческие аппетиты? Конечно, он ничего не может сделать. А попробуй сказать об этом начальству, просто попробуй объяснить им это.
Ну, в этом смысле он был очень ловким. Он был уверен в своей привлекательности и знал, что главное познакомиться с девушкой, - остальное шло как по маслу. Иногда ему казалось, что то, что он рядовой, ему даже на руку. Было что-то волнующее в том, чтобы делать запрещенное. Украденное яблоко слаще. Сестры могли иметь каких угодно офицеров. Но он подозревал, что это было скучно. А так - существовала какая-то опасность, девушкам нравится элемент опасности…
- Привет, - сказал голос от двери.
Он снова увидел санитара.
- Привет, - ответил он.
- Принес тебе температурный лист, - сообщил санитар. - Как самочувствие?
- Хреново.
- А ты не выглядишь хреново.
- Да? А какое тебе дело до моего самочувствия?
- Никакого. Я просто не доверяю людям, особенно с катаральной лихорадкой.
- Ты что, врач?
- Нет.
- Тогда нечего ставить диагнозы. Кроме того, я тоже недоверчивый, помнишь?
- Конечно, помню. - Санитар подошел и повесил на спинку кровати свежий лист.
- Ты ведь здесь был раньше?
- Да, - ответил он медленно.
- Мне кажется, я тебя узнал.
- Ну и что?
- Ну и ничего. Я смотрю, ты болезненный.
- Точно. Я болезненный.
- М-м-м, - промычал санитар, кивая.
- Когда врач делает обход?
- Можешь расслабиться. Он уже сделал все обходы сегодня. Он не придет до завтрашнего утра. Если только, конечно, ты умирать не начнешь. Ты не умираешь?
- Нет, - ответил он.
- Я так и думал. Я тут, правда, слышал недавно, как ты подавился, и подумал, что ты уже готов сыграть в ящик. Если хочешь, чтобы я привел тебе доктора, я буду счастлив сделать это.
- Я могу подождать до утра.
Санитар улыбнулся.
- А то я не знал.
- Если ты закончил, я бы хотел отдохнуть.
- Ну, конечно, - сказал санитар улыбаясь. - Я должен дать больному человеку отдохнуть. Но ты же понимаешь, что я должен был принести тебе температурный листок. Без него мы не можем отличить больного от симулянта.
- Ты что, нарываешься на неприятности? - спросил он неожиданно.
- Я? Выбрось это из головы.
- Тогда катись отсюда к черту.
- Конечно. - Он покачал головой. - Для больного ты разговариваешь слишком круто.
- Я не настолько болен, что не могу…
- Спокойной ночи, приятель. Спи крепко.
Санитар вышел из комнаты, и он смотрел, как его широкая спина в синем форменном халате завернула за дверь и исчезла. Он послал негодяя подальше, откинулся на подушку и подумал, не причинит ли ему этот выскочка каких-нибудь неприятностей. Ему только обвинений в симуляции не хватало. Это верная "губа". Если не трибунал. Черт возьми, почему только людям надо вечно совать нос в чужие дела?
Когда он снова услышал шаги, он подумал, что возвращается санитар. Но затем узнал приглушенное шарканье тапок, которые обычно выдавались больным.
Парнишка робко просунул голову в дверную щель. Он был высоким, темноволосым и голубоглазым. Ребенок не старше 18 или 19.
На нем был выцветший голубой больничный халат и тряпичные тапки.
Лицо было бледное, как будто бы он долгое время не видел солнца.
- Ты только что поступил? - спросил он.
- Да.
- Меня зовут Гиберт. Ты болеешь?
- Я ведь в госпитале.
Гиберт зашел в палату.
- Не возражаешь, если я войду?
- Ну…
- Я официальный встречающий комитет. Я здесь уже восемь месяцев. Вижу всех, кто приходит и уходит. Меня здесь зовут Ветеран Гиберт. А я тебя, кажется, здесь раньше видел.
- Может быть, - ответил он. Черт побери, весь госпиталь прямо-таки кишит шпионами.
- Как тебя звать? - спросил Гиберт.
- Тебе какое дело?
- Просто хочется знать.
- На листке написано, - сказал он враждебно.
Гиберт быстро посмотрел на листок.
- Что у тебя?
- Катаральная лихорадка.
- Везет.
- Почему?
- Я здесь уже восемь месяцев, и они до сих пор не знают, что со мной.
- Да?
- Честное слово. Меня осмотрели практически все флотские врачи. - Гиберт пожал плечами. - Ничего не могут понять.
- Ты заразный? - внезапно спросил он.
- Не-е, об этом не беспокойся. Вначале они тоже так думали, а сейчас уже нет. Держали меня в боксе три месяца. Считали, что я разношу какую-то страшную болезнь. Но нет. Они просто не понимают, что у меня.
- Правда? - спросил он, заинтересовавшись.
- Да, - печально сказал Гиберт. - У меня все время температура. 101–102. Выше не поднимается. Но держится постоянно, день и ночь. Такая температура может довести человека, а?
- Могу себе представить. И ты здесь уже восемь месяцев?
- Восемь месяцев и шесть дней, если быть точным. Врачи думают, меня какой-нибудь жук или еще что-нибудь там укусил. До этого я был на Тихоокеанском, на "Коралл Си". Они думают, меня укусил какой нибудь редкий тропический жук. У меня болезнь, неизвестная медицине. Этим гордиться можно.
- И никто больше этим не болеет?
Гиберт покачал головой, немного с гордостью, немного с благоговением.
- Во всяком случае, они не знают. Сперва они думали, я прикидываюсь. Симулирую. Но они не могли не обращать внимания на показания термометра. Каждый день, черт возьми. 101–102. - Гиберт печально покачал головой. - Видать, мне в больнице всю оставшуюся жизнь провести придется. Если они узнают, что со мной, то тогда уж справятся и с раком, и с насморком.
- Здесь, наверное, не очень плохо?
- Совсем неплохо. Много хороших парней, а некоторые сестры так прямо куколки. Одна особенно симпатичная на этом этаже, подожди, увидишь. У нас их четверо, но эта - настоящий персик.
- Да? - спросил он, снова заинтересовавшись.
- Да, сам увидишь.
- У нас здесь больной, Гиберт, - раздался из дверей голос.
Он повернул голову. Санитар снова вернулся.
- О, извини. Я не подумал об этом, Грег.
- Да, он очень болен, - сказал санитар. - Очень, очень болен.
- Тогда я пойду, Гpeг.
- Я думаю, так будет лучше, - ответил Грег.
- Рад был познакомиться с тобой, приятель, - сказал Гиберт.
- Взаимно, - бросил он.
Грег посмотрел на него и широко улыбнулся.
- Тебе лучше отдохнуть. Утром придет врач.
Он улыбнулся Грегу.
- Конечно, - сказал он. И подумал: и сестры. Сестры тоже.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Она стояла в своей комнате перед зеркалом во весь рост, боясь разбудить подругу и пока не собираясь ложиться спать.
Она смотрелась в зеркало так, как будто видела свое отражение впервые. Она чувствовала себя довольно по-идиотски из-за этого ощущения, которое росло внутри нее.
Никогда раньше она не встречала никого, похожего на Чака Мастерса, никогда в своей жизни.
Она родилась на ферме в Миннесоте, обычная фермерская дочь. Единственное только, что ее отец был суровым богобоязненным человеком, который бы не подпустил моряка к своей ферме на четыре мили. Она до сих пор помнила пшеничные поля, тонкие колоски, покачивающиеся на утреннем ветру, голубизну неба и сияние солнца над головой. Девочкой она любила гулять в полях, где колеблющиеся золотые стебли скрывали ее с головой.
Она была замкнутым, необщительным ребенком, Джейн Дворак. Она любила домашних животных и книжки про них. Ее никогда особо не интересовали мальчики. На соседней ферме жил хороший мальчишка по имени Свен. Он часто приезжал вместе со своим отцом. Он скатывался с повозки, и они вместе бегали босиком по полям, залитым солнцем. Тогда они были еще совсем детьми, и она не понимала разницы между мальчиками и девочками.
Когда ей исполнилось двенадцать и у нее начала расти грудь, мать объяснила ей, что с ней происходит. Она до сих пор хорошо помнила мать с золотистыми, как пшеница, волосами и голубыми, как небо, глазами. Ее мать была очень мягкой женщиной, терпеливо сносившей резкость отца. Она до сих пор помнила то огромное чувство утраты, которое она испытала, когда мать умерла. Они похоронили ее в плодородной земле Миннесоты, она тихо плакала, ее сердце навсегда осталось с женщиной, которая была ей самым лучшим другом.
У нее было три брата и ни одной сестры. После смерти матери ей не с кем стало советоваться. Свен все так же продолжал приезжать с отцом, но он уже воспринимал ее как девушку. Когда он спрыгивал с повозки, он стоял некоторое время, ничего не говоря и по-дурацки ковыряя землю большим пальцем.
Она предпочитала Свену свои книги.
Она перешла в старшие классы и считалась уравновешенной, прилежной девочкой. Ей предложили вступить в женскую организацию, но она отказалась. Ее часто приглашали на свидания, но она редко принимала приглашения, хотя мальчишки никогда не переставали делать это. В том, как она держала себя со спокойным достоинством, было что-то удивительно привлекательное.
Если бы она захотела, она стала бы звездой школы, но она не хотела.