– Сволочь не благодарная!.. – Такую любить! Да чтоб "оно" сгорело.
– Дороже выйдет!
Виталий, в напряжении смотрит на дверь, бьёт себя по лбу, злясь на самого себя:
– Сволочь! А ведь люблю!
Слышно, как хлопнула с грохотом входная дверь…
…Лязганье ключами в замке привело Виталия в действительность. Он, оборачиваясь, посмотрел вперёд, перед ним наглухо закрытая дверь. Сильный топот ног за дверью, выкрик охранника:
– На выход! Прогулка!
Сокамерник, ставя миску наверх нар, спеша направился к выходу, юркнув, исчез за дверью, с грохотом закрыв за собой.
Виталий тоже направился к двери, от злости и досады стуча кулаками, от бессилия прислоняясь к ней головой, обернувшись спиной к двери, спадая, присел на корточки, тупо глядя прямо перед собой.
Дверь не замедлила открыться.
В проёме показалась голова охранника. Тот, как ни в чем не бывало, расшаркиваясь, произнёс:
– Ой, Брат…
– Кажись, мы тебя нечаянно тут чуть-чуть забыли.
Фиглярствуя:
– Прости, ради Бога!
Появляясь в дверях, протягивая руку:
– Прошу! "Наш Двор" ждёт тебя!
Виталий, заложив руки за спину, не обращая на него внимания, молча вышел.
Охранник, довольно лыбясь, поспешил удалиться за ним…
…Кажется, что тревоги посещали в этот момент и Олега. Тот, сгруппировавшись с напряжением, всматривался в строку на мониторе компьютера. Отпрянув, глядя издали, бегло читая вслух, – Скорее всего, осужденный не виновен. Я не верю в его виновность…
Отталкиваясь от спинки кресла, резко стал набирать строку, проговаривая ее вслух: "НЕ ВЕРЮ! НЕ ВЕРЮ! НЕ ВЕРЮ! ТУПИК?!" Решительно подчеркивая жирной сплошной чертой…
…Не верил во все случившееся и Виталий.
Однако жизнь шла своим чередом, неукоснительно назидая свои нравы и условия. Единственным соприкосновением с воздухом было возможно во время прогулок, какой-то момент, и то тот зачастую был сперт "ядом" окружающих.
Во дворе стоял гомон.
Охранник и сержант – конвоир неотъемлемые свидетели их жизни безучастно смотрели на зеков, обсуждая свою "свободную жизнь".
Забыв вывести Виталия и сокамерника с прогулочного двора, когда вошла другая партия зеков.
Те, понуро топтались на месте. Сокамерник, пробежками встав за спиной "смотрящего", стал нашептывать, как ему казалось достойно шутке:
– Энтот, новенький! Мой горшочник! Говорит, что не голубой!.. Семеня, хихикая:
– Розовенький он у нас!
Кивком головы, показывая на Виталия:
– Его тётка городская – "Самая, самая!"
"Смотрящий", с интересом поворачивая голову, исподлобья окинул взглядом Виталия. Ощущая его на себе, Виталий не поведя не одним мускулом, выдержал.
Тот с ухмылкой, подмигнув сокамернику Виталия, едко подметил:
– В нашем бомонде нет "голубых"! Есть пидорасты!
Зло глядя на пресмыкающегося перед ним сокамерника, сжавшись от взгляда Виталия, внутренне содрогнулся, с лица исчезла улыбка, тут же подмечая:
– Хм! А он ничего!
Зычным голосом, кидая клич зекам, с надрывом в голосе проорал:
– Парни!
Указывая кивком головы на сокамерника:
– Вот, тут мне, "ПАВЛИК МОРОЗОВ" на ушко нашептал.
– У нас петушок нарисовался.
Крича во всю гортань:
– Кто на новенького? Налетай!
Зеки, как по приказу накинулись на Виталия. Образовалось месиво.
Охранник и сержант-конвоир восприняли это, как нечто зрелищное, глядя в их сторону, заржали.
Сержант – конвоир, вспотев от напряжения, рассматривая кто кого, не выдержав, крикнул:
– Всё! Давай их разнимать.
Охранник лыбясь, передергивая в руках резиновую палку, с горящим взглядом следя за дракой отстраняя напарника, бросил:
– Погодь малёха, Лёха! Ща, досмотрим вестерн! В натуре – класс!
Сержант – конвоир, порываясь вперёд, начал что-то невнятное выкрикивать, но его не слышали. Охранник, сдерживая "молодого" попытался остановить того за плечо, сделав кривую ухмылку, осаживая подавляющим взглядом. Сержант-конвоир, отступив на шаг, застыл на месте, хлопая глазами, по – детски с обидой отдуваясь, теребя рукой лоб, бубня под нос, что все закончится плохо, и он в этом не виноват и не собирается участвовать.
В месиве мелькнули озлобленные лица – "смотрящего" и Виталия, и искаженное предательское сокамерника, другие бились по инерции, лишь бы почесать кулаки, раздавая тумаки направо и налево, кто – то пинал кому-то в лицо, кто – то меж ногами, но всё делалось безразлично, для куража и разогрева.
Один из толпы, угождая "смотрящему", свалил с ног Виталия, наделяя пинками по почками. "Смотрящий", подойдя, злорадно глядя на Виталия, смеясь, с превосходством оглядывая всех присутствующих, самодовольно выкрикнул:
– Ну, что, петушок?! Ку-ку, Гриня!.. Все тут же заржали. Сотрясая воздух плевками и матом.
Виталий, извернувшись, встал, в выпаде к "смотрящему", дал ему справа в челюсть, тот отлетел на метр назад. Все, глядя на них затаили дыхание, бегло переводя взгляды, то на Виталия, то на "смотрящего", у которого из носа уже ручьём текла кровь.
У Виталия тоже была разбита губа, он, зло, сверкая глазами, машинально стирал рукавом, с сарказмом выкрикивая в адрес "побежденного":
– А, вот я и прописался здесь! Так, что ты учти!
У меня зубы пока все на месте! Глядя на всех зло и уверенно, – И не таких "крутых" обламывали! Зуб отдам! Но честь при мне останется! Не мальчик уже! Никак некоторые. Мужик!
Все смотрели испуганно то на одного, то на другого.
"Смотрящий", придя в себя, сверкая глазами, как раненый зверь, кивнул зекам, те вновь набросились на Виталия.
Охранник, подмигивая сержанту-конвоиру, потирая руки в не меньшем кураже, бросил:
– А вот теперь, Лёха – Алёха! Наш с тобой "ВЫХОД!" Мы в кадре!
Срываясь с места, уже бежал разнимать, по ходу сотрясая двор отборным матом, за ним сержант-конвоир, по ходу разнимая толпу, со всей силой избивая резиновыми палками…
Глава 11. Новое завтра
…Уже который день, семья Виталия Говорухина в терзаниях и муках. Мать не может поверить в то, что ее сын виновен, сердце содрогается от такой мысли. Душа кричит: "Он не мог…"
Тяжелые мысли гонят прийти со своим грузом мыслей к могиле погибших детей. Этот груз она не может снять ни со своих плеч, тем более с плеч сына, но так хочется узнать, что он не виновен, хотя бы мысленно узнать от них тех, что по иронии судьбы тогда оказались ни в том месте, ни в тот час.
Горе невыносимое, но оно есть и с ним надо жить.
Находясь на кладбище, мать Виталия с внуками возлагали цветы на могилку детей, на памятнике портреты Аллочки и Артура, глядя на них, пожилая женщина украдкой от малышей стирала льющиеся по щекам слёзы.
Возложив, дети молча отошли, не до конца понимая: зачем они здесь вообще находятся.
С болью глядя на детские лица, объяснив, что это те детки которых "их папа" забрал к себе на небеса.
Малыши, взявшись за руки, вздохнули. Бабушка, поправляя могилку, положив конфеты, со слезой на глазах рассыпала пшено, объясняя, что это птичкам, они летают между небом и землёй, это единственная возможность держать невидимую связь с детьми, живущими на небесах.
Со стороны послышался шорох.
По аллее в направлении них шла женщина в трауре, Эмма, с цветами и сумкой в руках. Распрямившись, пожилая женщина, глядя вдаль почувствовала неловкость. Поспешно взяв детей за руки, отстранилась в сторонку, давая проход женщине.
Эмма подойдя, косо глядя на незваных посетителей, стала возлагать цветы, не сдерживая слёз, в рыдании легла на могилку, обнимая руками.
Дети были напуганы таким поведением не знакомой им женщины в чёрной одежде, прячась, прижались к бабушке.
Мать Виталия, глядя на них, всхлипывая, вытирала носовым платком бегущие потоком по щекам слезы.
Эмма встав, подошла к не прошеным гостям, вздыхая, достала из сумки две мягкие игрушки, оглядываясь на могилку, повернувшись к детям, не раздумывая, отдала каждому в руки. Дети, вцепившись руками в бабушку, обнимали ту, ища в ней защиту, искоса поглядывая на Эмму.
Бабушка их подтолкнула вперёд, тихо прошептав:
– Возьмите!
Они, отрывая руки от бабушки, переглядываясь, то между собой, то с бабушкой, глядя на Эмму, взяли по игрушке.
Эмма вскользь уголками губ мягко улыбнулась, в глазах мелькнул блеск благодарности:
– Это на память от Аллочки и Артурчика!
Со вздохом оглянулась на памятник.
Мать Виталия, с облегчением вздохнув, вытерла платком слезы, в уголках губ мелькнула выстраданная улыбка, бегло посмотрев на детей, и внимательно на Эмму, тихо произнесла:
– Спасибо тебе, Дочка!
Дети счастливые, радуясь игрушкам, побежали вперёд. Эмма и мать Виталия их провожали волнительными взглядами.
Эмма вздыхая, приблизилась к матери Виталия, они обнялись, кажется, их боль стало одной, за детей.
Глядя то на убегающих детей, то на памятник, то друг на друга, неторопливо пошли вперёд по аллее, следую за убегающими детьми. Незаметно исчезая из вида.
Уже находясь дома, Эмма не находила себе места. Из головы не выходили глаза женщины и малышей. Быть может, она нехотя вырвала из их жизни любимого отца, вдруг сознавая, что она не судья.
Вопрос постоянно ставил разбитый горем мозг: Виновен или нет? Эмма не находила ответа, попытки были тщетны. Она решилась узнать ответ у Виталия, чтобы он соизмерил свою боль с ее болью, с которой просто невозможно смириться. Она решилась на свидание с Виталием, посмотреть хотя бы тому в глаза.
Она не стала себя в этом сдерживать. Встретившись с начальником тюрьмы, с подполковником Аничкиным, Эмма, умоляя, попросила о встрече с Виталием Говорухиным, поясняя свою весомую причину, считая, что она имеет на то право.
Однако тот, найдя свои доводы, пояснил, что это нежелательно. Взвесив все в уме, отказывая, попросил и его понять, ссылаясь на то, что Виталий на грани срыва.
Говоря, что сокамерник Говорухина и так жалуется на нервное расстройство того. И сам, жалуясь на то, что мол, истеричных товарищей здесь хоть отбавляй, не дай Бог суицид.
Ведь потом рапортами наверх не отпишешься. Соболезнуя ей, все же попросил оставить телефон, если вдруг будет адаптированным, непременно перезвонит, чтобы оговорить встречу с Говорухиным.
Тяжело вздыхая, Эмма ушла ни с чем. Выйдя из стен кабинета, как тень она плелась по коридору, пока не натолкнулась на группу сотрудников, те наперебой рассказывали анекдоты о начальнике.
Наверно это им нравилось, каждый в свою очередь сопоставлял с Аничкиным, не сдерживая смеха, пародировали того. Она, проходя мимо, замедлив шаг, прислушалась.
Один из пародистов, старший прапорщик, скорее всего старейший из сотрудников, как знающий всех и всё, вовсю ширь, раскрывая своё необъятное тело, делая тяжелый барственный шаг, сбил с ног Эмму, та неловко упала. Он перепугано поднял женщину, расшаркиваясь в извинениях. Найдя в ее глазах растерянность, даже больше того потерянность, тут же спросил, чем может помочь, чтобы загладить свою неловкость.
Она стала объяснять, что хотела свидания с одним из осужденных, но ей отказали, вот хотя бы записку ему передать. Заглядывая тому в глаза, показывала лист бумаги. Тот, назвавшись "груздем" соизмеряя ее сверху вниз, решился ей помочь, взявшись передать записку. Взявши под руки, проводил даму на выход.
Старший прапорщик передал Виталию записку как и пообещал.
Получив, Виталий внимательно читал каждое слово, заглатывая с комком в горле. В ней было написано: "Прощаю". Бог Вам Судья. По окончании скомкав в кулаке, подумал, что это проведение. Положив лист в рот, стал тщательно пережевывать, чтобы этим зарядить себя изнутри…
…Кажется, что эти дни давались нелегко многим, в том числе и Олегу. Спать ложился запоздно. Статья не собиралась воедино, всё какой-то хаос мыслей.
Так и этим вечером…
…Свет был приглушен, Олег в махровом халате, сидел за столом, держа чашку с кофе в руке, в напряжение всматривался в строку.
От кофе исходил пар, кажется, что тот развеивал, фильтровал мысли, чтобы осмыслить то, что осело в мозгу. Олег пил кофе мелкими глотками, бегущий за строкой, тут же набрал на мониторе "ТУПИК". Найдя точку отчёта, допив кофе залпом, поставил пустую чашку на стол.
Опираясь локтями о стол, поддерживая голову руками, закрыл глаза. Его мысли кружили в правом поле, но порой подчас действительность, делая погрешности, загоняла в другое не правовое поле. И вот чтобы понять, осмыслить, нужен анализ "за" и "против", а это непосильный труд.
Подчас мозг был бессилен, отказываясь дать ответ, настырно заставлял, войти самому в ту ситуацию и искать кто прав, кто виноват.
В поиске истины, не выдержав мозгового штурма, Олег от полного переутомления уснул.
Очнувшись ночью, поспешно протёр глаза, теребя, волосы, заставляя вспомнить, на чём он остановился, тяжело вздохнул.
Встав из-за стола, вышел на балкон. Он как мальчишка рассматривал на чёрном небе ярко сияющие звезды. Решив, что жизнь продолжается в ней больше хорошего, чем плохого, с лёгким сердцем пошёл спать. Сказав самому себе: "Утро вечера мудренее".
Утро расставило точки над "И", хотелось верить, что он нашёл, то с чего должен необходимо начать своё журналистское расследование.
Олег уже стоял в дверях в накинутом плаще, когда зазвонил телефон.
Вынув из кармана плаща, вслушиваясь, ответил:
– Да, Мишкин! Я тебя слушаю.
Мишкин находясь в другом конце города, в редакции, сидя за столом нервно стуча по столу карандашом, возбужденно скороговоркой выпалил:
– Новость, Олежка! Не упади…
Олег, застыв на месте, весь во внимании прокричал, – Какая? Не томи!
Мишкин, обстоятельно докладывая:
– Шеф, только, что заходил и сказал, что твой Аркадий Хрипунов очухался. Час назад, как пришёл в себя.
Олег, переминаясь с ноги на ногу, теребя свободной рукой волосы, радуясь, сказал:
– Вот, это новость! Спасибо брат! Еду к нему! Чао! Меня уже здесь нет! Исчезаю.
Он, возбужденно реагируя на происходящее, выключил телефон, дрожащими руками, положа телефон в карман, сраженный наповал новостью качая головой, ошарашенно пробубнил:
– Вот это новость, так новость! Незамедлительно вышел, чтоб поехать в клинику.
…Машина Олега через двадцать минут была на парковке у клиники. Выйдя из неё Олег, стремглав направился к главному входу.
Уже у двери сделав выдох, введя себя, таким образом, в баланс, спокойно открыв дверь, исчез в ней.
Войдя в палату Олег, стоя в дверях в белом халате, невольно осмотрелся.
Он ощутил остаточный запах смерти, как никому знакомый ему.
На кровати лежал Аркадий Хрипунов, тот был под капельницей. В ногах сидела девушка – воспитательница из того "несущего смерть" автобуса. Она молча смотрела на Аркадия, искоса бросая удивленный взгляд на вошедшего Олега.
Олег, пройдя внутрь, остановился у кровати, с тревогой глядя на Аркадия, который лежал совсем белый, как полотно, в полголоса обратился к девушке:
– Здравствуйте, Я – журналист. Мне по телефону сообщили…
Бросая взгляд в сторону Аркадия, переходя на полушепот, та сказала, что Аркадий вышел из комы.
Девушка, вытирая слезу, тяжело вздохнула, вздрогнув, посмотрела на больного. Аркадий старался что-то сказать, шевеля сухими губами.
Та, указывая рукой в сторону Аркадия, беспомощно хлопая глазами, предложила:
– Подойдите к нему поближе! Он хочет что-то Вам сказать…
Олег, подойдя к нему ближе, торопливо сказал:
– Мне бы хотелось у Вас узнать…
Аркадий схватил Олега за руку, что заставило пристально посмотреть на него.
Тот полушепотом, едва шевеля губами, выдавил:
– Хочу сделать признание.
Кажется, что взгляд девушки застыл, та в напряжение посмотрела на Аркадия.
Олег тут же достал из кармана диктофон, включая, с беспокойством спросил:
– Можно записать разговор?
Аркадий закрыв глаза в знак согласия, вдруг резко открыл, взволнованно сказав, – Короче. Виталий не виноват в аварии. Это я помешал ему, хотел взять управление на себя.
Из его глаз катились слёзы, он их, заглатывая, продолжая дальнейшую исповедь, тихо прошептал:
– Фура из неоткуда нарисовалась, подрезала…
Бросая беспокойный взгляд на Олега, потом на девушку, что стояла, опешив, вздыхая, наконец-то осмелившись, выдохнул, выдавливая из себя ту изъедающую душу правду:
– Фары встречные ослепили. Фура прошмыгнула, а легковая ослепила. И всё, как в аду…
Он тяжело вздохнул, голова как-то спокойно наклонилась в сторону.
Олег глядя на него, ничего не понимая, поспешил выключить диктофон, кладя в карман, молча, спросил девушку:
– Что с ним?
Та, тоже ничего не понимая, стояла в оторопи. Олег, приблизившись, растерянно смотрел то на Аркадия, то на неё.
Взяв руку Аркадия, прощупал пульс, его не было. Он вынул иглу от капельницы из руки Аркадия, тяжело вздохнув, отошёл в сторону.
Девушка, стоя на коленях перед Аркадием, рыдала, теребя его руку в своей руке, целуя, причитала, боясь верить в то, что его больше нет.
Олег вздыхая, направился на выход, на ходу оглядываясь назад. Картина была удручающей. Девушка, склонившись над Аркадием, безутешно плакала. Олег так и не смог сказать слова утешения, тихо закрывая за собой дверь, вышел.
Глава 12. Многоточие
Едва Олег переступил порог клиники, как позвонила Ирка и стала тараторить. Он, не совсем понимая, все же слушал молча, так как перебить Ирку в такой момент – себе дороже. Кто-кто, а он ее уже изучил, как – никак лучшая подруга.
Та, впопыхах доложила, что перехаживает срок. День защиты проекта перенесли на завтра, надо срочно "откопать" хоть какого-то инвестора, иначе все летит коту под хвост. А ей и себя и Алекса жалко…
И вообще собирается родить сегодня. Она начала орать в трубку благим матом. По визгам можно догадаться, что та вот-вот родит. У нее схватки. Трубку взял Александр, говоря, что вызвал "скорую", отправляет ее в клинику. Олег сказал, что он как раз в клинике, будет их ждать. Отдуваясь, положил трубку в карман, сел на ступеньки. Бегущие с носилками санитары с удивлением смотрели на него, проходящая мимо врач, тут же поинтересовалась: "Все ли у него хорошо?"
На что, Олег кивнул, говоря, что всё окей. Вспомнив, что Ирка что-то говорила об инвесторе, решил перезвонить Панько Иннокентию Васильевичу. Набрав, набравшись смелости, попросил об услуге, в запале рассказывая о проекте и талантливом Алексе. Что проект под угрозой. Срочно нужен инвестор. Тот с радостью согласился, парируя, что любит талантливых людей.
Он сообщает ей по мобильному, от радости у нее усиливаются схватки, начинаются потуги.
У клиники уже припарковалась карета скорой помощи, ее тут же отправили рожать на стол.
Она все еще болтает с Олегом, тот, успокаивая, делает установку, что всё будет отлично, та истерит.
Врач, забрав мобильник, со злостью бросая на окно, орет на нее, старая сбить ее истерию, та не унимается, продолжая орать благим матом.
Через открытое окно слышен монотонный дождь.