В маленьком провинциальном городишке Пал Палыч и Зиночка пытаются распутать тёмное дело о крупных хищениях на текстильной фабрике. Но в расследование неожиданно вплетается расследование пропажи и убийства одного из административных работников фабрики...
Ольга Лаврова, Александр Лавров
Ушел и не вернулся
1
Весна застала Знаменского и Кибрит в командировке. Недели две перед тем держалось тусклое межсезонье - ни тепла, ни мороза, ни солнца, ни дождя - природа уперлась на самом скучном месте, похоже, раздумывая, не отменить ли смену времен года.
И городок, куда их занесло, выглядел стареньким, унылым, замусоренным, едва-едва прозябающим в недалекой, но безнадежной провинции.
Но однажды вечером небо распахнулось, солнце устроило феерический закат, сжигая остатки туч, и наутро весна взорвалась трелями зябликов, стаями скворцов, светом, голубизной, запахом земли, из которой торопливо лезли бесчисленные зеленые стрелочки, и пригретой солнцем хвои под окнами гостиницы (тут росли породистые саженые елки метров четырех высотой).
Особенно живительна была эта свежесть воздуха. Переменившийся ветер выдул и унес везде проникавший кисло-шерстяной запах, обильно испускаемый красильной фабрикой, местным производственным "гигантом" - единственным крупным предприятием, кормившим две трети здешних жителей. Длинные приземистые корпуса, сложенные из буро-красного кирпича, выстроены были некогда неглупым, вероятно, заводчиком, оснащены иностранными машинами и по сей день неторопливо и солидно пыхтели, скрипели, трудились…
И как только прояснело небо и зазеленели палисадники, городок оказался уютным и милым. И удивительно нетронутым в своей дореволюционной архитектуре. В домах, хороводом обступавших центральную площадь, размещались городские начальства, Дворец культуры, почта с телеграфом, гостиница. Все они прежде принадлежали соответственно городскому голове, земскому собранию, почтовому ведомству; гостиница и раньше принимала постояльцев, только называлось это "номера для проезжающих" и внизу располагался трактир, а не нынешний буфет.
Первозданность города спас овраг. Старые особнячки непременно начали бы крушить и, следуя веянию времени, городить вместо них бетонные пятиэтажки и стеклянные павильоны для магазинов, парикмахерских и прочих "бытуслуг". Но невинный внешне овражек лег непреодолимой преградой на пути цивилизации.
И к железной дороге, и к шоссе можно было попасть, лишь проехав через перекрывавший его мост. Мост десятилетиями шутя выдерживал вес телег; фабричные грузовики постепенно его расшатали, потребовался новый настил и опоры. А между тем овраг рос в длину и ширину. И когда встал вопрос о новом строительстве (чем мы хуже других?) и были призваны специалисты, чтобы реконструировать и сделать мост пригодным для панелевозов, бульдозеров и прочей тяжелой техники, - то специалисты представили чертеж шестисотметровой эстакады немыслимой красоты и немыслимой стоимости. Широкая полоса почвы вдоль оврага, а также "в головах" его и "в ногах" оказалась склонной к оползням и прочим коварным фокусам.
Городские власти долго проклинали овраг, подсчитывали, в какую сумму влетит кружная дорожная петля в обход него; цифры получались опять-таки устрашающие. Что делать? что делать?.. А решение лежало на поверхности: строить, не доезжая до оврага, на ровном песчаном пустыре. Пусть будет старый город и новый город. Как за границей, подпустил кто-то. А за границей так? Ну конечно, вон один обкомовский ездил, рассказывал. Правда? Честное слово. Ура! У нас будет, как за границей! Да еще экономия! Да сокращение сроков!
("Как за границей" заселили пока четыре дома. Туда охотно перебралось население фабричных бараков - тоже дореволюционных.)
Все это поведала Знаменскому и Кибрит толстенькая буфетчица в первый же вечер, когда, распаковав чемоданы, они спустились перекусить. Зачем прибыли сотрудники МВД, буфетчица не расспрашивала - знала. Да и весь городок, по-видимому, знал: что-то на фабрике открылось незаконное, прислали искать виноватых. Слово "следствие" будоражило умы, рождало пересуды и домыслы. Неприятное слово.
Но здесь принято было приветливо здороваться друг с другом на улице. Улыбались и приезжим, говорили: "День добрый", "Вечер добрый". Никто не косился. А если возникали толки, то скрытно, за спиной.
Словом, симпатичный оказался городок. И дело по-своему небезынтересное.
В магазинах нескольких смежных областей обнаружились рулоны "левого" сукна. Товароведы установили, что все они выпущены одной красильной фабрикой - тутошней. Кибрит скоренько разобралась в технологии. Пал Палыч в бухгалтерии - и оба поняли, что наскоком не возьмут. Ничего не ясно: кто ворует, как ворует и сколько ворует.
Не то чтобы украсть было нельзя или нечего; предложи Знаменскому и Кибрит изобрести способ, они бы в момент изобрели их с десяток. Но вот что изобрели фабричные жулики, сообразить не удавалось.
Значит, не четыре-пять деньков, а может быть, и весь май проведут они в тихой, опрятной, малолюдной и неблагоустроенной гостинице с елями против окон. Кибрит на третьем этаже, Знаменский на втором, как раз под ней; ее пол - его потолок.
Поручая расследование Знаменскому, начальник отдела Скопин (вопреки обыкновению не давать руководящих напутствий) счел нужным кое-что объяснить ему наедине.
В местностях, где идет первичный прием шерсти, закладываются основы для хищений в поистине чудовищных размерах. Сколько в действительности сдается шерсти - неизвестно. Вес ничего не значит, важны коэффициенты загрязненности, жирности, влажности и т. п. Должность приемщика, как правило, наследственная, поколение за поколением занимают ее люди из одной семьи. И получают огромные взятки: от сдатчиков, чтоб написал побольше, от переработчиков сырья, чтоб написал поменьше.
Практика всем известна, не раз предпринимались попытки ее пресечь. Однако от "шерстяных дел" тянулись крепкие нити в такие верха, что ревнители закона неизменно получали приказ заткнуться, не подлежавший никакому оспариванию.
Сменялись приемщики, сменялись покровительствовавшие им высокопоставленные лица (обычно становясь еще более высокопоставленными), а табу на двухзвенную цепочку: неучтенное сырье - "левое" производство тканей и изделий - сохранялось неизменным. Слишком, видно, велики были богатства, притекавшие снизу вверх.
Перед многими беззакониями властей предержащих блюстители закона поневоле потупляли очи. Но все же порой в юридической среде созревал бунт. Создавались тайные коалиции. Редко, правда. И еще реже приносило это плоды. Но на сей раз даже осторожный Скопин на что-то надеялся. Надо думать, на те же верхи, где кто-то вознамерился кого-то свалить.
Знаменскому поручалось скромное "шерстяное дело" (вероятно, одно из многих, иначе оно не имело бы и смысла). Красильная фабрика существовала отдельно от текстильных комбинатов, которые сами перерабатывали сырье в пряжу, сами ткали, сами и красили… сами и все остальное. По сравнительно небольшому объему производства она вряд ли имела финансовую возможность прямого выхода на могущественных защитников. Но раз гнала "левак", то уж какие-нибудь власти грели на нем руки и что-нибудь да "отстегивали" вышестоящим.
Если вести себя "локально", раньше срока не тревожить начальство, то, может быть, потом удастся и вторжение в запретную зону - "по закону сообщающихся сосудов", - усмехнулся в заключение Скопин и ненужно пробежался пальцами по клавишам селектора.
Волнуется старик, констатировал Знаменский. Вступил в полосу риска.
"Старик" было данью уважения; пятьдесят три - пятьдесят четыре года при богатырском сложении, закаленных нервах и трезвом, искушенном уме - возраст профессионального расцвета.
- Вы с красильным производством вряд ли сталкивались?
- M-м… однажды мать при мне перекрашивала кофточку.
- Тогда вам понадобится универсальный эксперт-криминалист, иначе засядете там. Кого просить? Или еще подумаете?
"Думать-то нечего, но удобно ли тащить Зину в глушь? У нее свои дела, планы".
- Я бы порекомендовал Зинаиду Яновну Кибрит, - подозрительно серьезно произнес Скопин. - Вполне квалифицированный специалист. Надеюсь, вы сработаетесь.
Знаменский понял, что над ним добродушно подтрунивают, в том же тоне поблагодарил за совет и принял его.
Он был бы искренне смущен, если б прочел мысль Скопина: "Либо эта парочка после командировки побежит наконец в загс, либо затянувшийся "недороман" - дохлый номер".
2
Перед горотделом милиции радовал глаз чистый газончик. В притененном углу его еще голубели последние первоцветы… как они называются?.. крошечные луковичные, вылезающие почти из-под снега… светло-синие звездочки на стебельках-соломинках… надо вспомнить хотя бы из уважения к отцу… (Он был ботаник и когда-то экзаменовал Пашку-маленького - сам именовался Пашкой-большим, Павлом Викентьевичем - на тему "Дикая и культурная флора среднерусской полосы".) Ага, "сцилла" зовутся эти малышки. Сцилла. Вот и хорошо.
Остальное пока плоховато. Знаменский шел в кабинет начальника, чтобы по спецтелефону доложить Скопину о практически нулевых результатах следствия. Источник хищения крылся в межцеховом учете - вот и все, что они с Кибрит могли пока утверждать.
- Пусть вас не слишком давит фактор времени, - донесся знакомый баритон. - Главное - то, о чем мы с вами говорили. Тут уж попрошу с полной отдачей. Усвоили?
- Усвоили, Вадим Александрович, - и Знаменский ощутил этакое каникулярное настроение.
"На веслах бы в воскресенье посидеть… А ведь я ни разу не катал Зину на лодке. Разлив уже схлынул, берега видны. Уйти вверх по течению, прочь от фабричных сбросов. А то скоро закипит черемуха - и захолодает. У кого бы раздобыть лодку?!.."
С этой заботой он спустился в дежурку и решил подождать, пока освободится лейтенант за перегородкой. Тот оформлял полупьяного парня, арестованного за мелкое хулиганство.
- Следующий раз не семь, а пятнадцать получишь. Ремень, галстук, шнурки.
- Виноват, начальник, - каялся парень. - Как говорится, шел домой, попал в пивную…
Пока он снимал недозволенные в камере предметы и тщетно искал шнурки на ботинках с пряжками, появилась молодая женщина, которую Знаменский уже встречал на центральной площади. Всегда оживленная, нарядная, она запомнилась гордой посадкой головы, плавностью, с какой несла над землей свое стройное, чуть полнеющее тело, добротной, не косметической красотой лица. Но сейчас обычной улыбки не было и в помине, глаза заплаканы.
- У меня пропал муж! - трагически сообщила женщина. - К кому мне обратиться?
Парень хмыкнул:
- Это надо в бюро находок.
- Помолчи, - одернул дежурный и предложил рассказать, в чем дело.
- Понимаете, вчера вечером сказал на часок… а ушел - и не вернулся! Я всех с утра обегала, никто не видел, не слышал… Просто подумать страшно!
- Фамилия?
- Миловидов. Сергей Иванович.
Дежурный просмотрел два коротеньких списка.
- У меня сведений нет. Милицией за истекшие сутки не задерживался. В больницу не поступал.
- Но куда же он мог деться?! - воскликнула женщина в отчаянии. - Мне юрист на работе сказал: просите назначить розыск. Я принесла его фотографии… - она нервно открыла сумочку.
Лейтенант остановил:
- Давайте подождем. В подобных случаях розыск сразу не объявляется.
- Почему?
- Такой, простите, порядок, - не всякое разъяснение приятно давать. - Дело-то житейское: ну не ночевал… ну бывает.
Дежурный перекладывал какие-то бумаги, давая понять, что свои функции выполнил. Но женщина осталась стоять, будто и не слыхала. И утешать ее начал парень, лишившийся галстука и ремня. Поддерживая штаны, он объяснил:
- Начальству с нашим братом хлопот хватает. Если еще ловить тех, кто от жены загулял…
Миловидова обернулась и оглядела его презрительно с ног до головы.
- Ну и что? - пробормотал парень, несколько смешавшись. - И не от таких гуляли. Взять хоть Нефертити. Считается, красавица на все времена, да? А ее, между прочим, вовсе муж бросил. Исторический факт. Лично в книжке прочитал!
Не дослушав, Миловидова вновь обратилась к лейтенанту.
- Вы записали фамилию?
- Миловидов.
- Он работает на красильной фабрике…
- Да-да, если что - известим вас. Но я так полагаю, что жив-здоров и объявится.
- Ох, только бы жив! Только бы жив!
Объявится, внутренне поддержал лейтенанта Пал Палыч, как-то не заразившись тревогой женщины. Ну и скандал она ему закатит! Темперамент - ого-го…
Благодушное расположение духа покинуло бы Знаменского, будь он свидетелем недавнего вечернего разговора Миловидовой с неким мужчиной в глухой аллее парка, спускавшегося от Дворца культуры к речке. Мужчина был высок и подтянут ("уездный ковбой"); оба волновались, оба страдали.
- Ленушка, ждать нельзя! - убеждал он. - Надо решаться! Сегодня решаться - завтра делать!
- Страшно… - шептала она. - Взять на себя такое…
- Но это единственный шанс решить сразу все! Другого не будет! Ты понимаешь? Сейчас все сошлось в узел, давай рубить!
- Умом я понимаю. Но убийство… выговорить и то жутко.
- Думаешь, я иду на это легко? Но это же друг для друга! У нас настоящая любовь, одна на миллион. Ради нее! Она все оправдает!
Женщина вздыхала прерывисто, утыкалась ему в грудь, задушенно бормотала:
- Ой, нет…
- Да неужели не сможешь, золотая моя? Сможешь ведь! И станем вольные птицы! Свобода. Деньги. И никто не разлучит!
- А если сорвется?
- Молчи, молчи! - Он целовал ее и произносил как заклинание: - Надо верить! Только верить - тогда все будет наше. Все!
3
Уяснив, что житье в гостинице может затянуться, Кибрит обзавелась минимальным хозяйством. Завтракали они с Пал Палычем в буфете, обедали в фабричной столовой, но к ужину буфет бывал либо заперт, либо пуст (если не считать пыльных пачек печенья).
Кибрит предприняла поход по местным торговым точкам, купила заварочный чайник, чашки, ложки-вилки, тарелки - всего по три (вдруг случайный гость), еще какую-то мелкую утварь. А также запас сахару и прочей бакалеи. Выходной день, проведенный на сухомятке, побудил ее на новые траты: плитка и сковорода открывали уже некоторый простор для стряпни.
От гостиничных щедрот не приняли ничего, кроме неисправного электрического чайника (который Пал Палыч починил): и у толстушки-буфетчицы и у всех здесь кто-нибудь из семейных да работал на фабрике. Коснется его следствие - женщина прибежит просить о снисхождении. Нельзя связывать себя благодарностью за какие-либо услуги.
Впервые они жили вот так - в отрыве от служебной толчеи, уединенно и почти вместе. Вдвоем ходили на работу, чаще всего вдвоем и возвращались и проводили вечера. Нежданно - после стольких лет - обнаруживали друг в друге незнакомые черты и привычки. Обнаруживали массу важных вопросов, которые прежде не успели обсудить. И все им было друг в друге интересно.
Одно мешало - пикантность ситуации с точки зрения окружающих. У администраторши, дежурной, уборщицы глаза горели: вчера "он" к "ней" ходил, сегодня "она" к "нему".
- Третьего дня пораньше разошлись.
- А вчера заполночь, меня уж сон сморил.
- Он-то статный какой и на лицо видный.
- Ну уж она не хуже. Пара хоть куда.
- А заметили, когда он у ней, дверь не притворена. Чтоб мы, значит, чего не подумали.
- Она-то, может, себя и блюдет, да чтоб мужик своего не добился… Нельзя ж столько времени все о работе! Командировочный, известно, до баб лют.
Сплетни были, в общем-то, благожелательны: оба холостые, ихняя воля. (Паспорта при вселении предъявлялись и, естественно, обследовались.)
- А может, у них любовь?
- Может, и любовь.
Пал Палыч с Зиночкой посмеивались, но немножко и стеснялись. Особенно Пал Палыч, чувствовавший, что в подозрениях гостиничной обслуги есть доля истины.
Однако дверь они стали закрывать. Фабричные новости, набегавшие версии не предназначались для посторонних, возможно, заинтересованных не только интимными подробностями ушей…
В так называемых "хозяйственных делах" для профессионалов есть своя увлекательность. Подобна преследованию скрывающегося уголовника погоня за прячущейся, "задами" перебегающей из документа в документ, пропадающей, вновь возникающей или уничтожаемой цифрой. Похождения иной накладной запутаннее, чем трюки и петли опытного вора-гастролера. К тому же цифры и накладные намеренно разбегаются в разные стороны; их надо выследить, изловить, собрать вместе и доказать, что они "из одной шайки".
Городская фабрика не обещала, конечно, головокружительных загадок, но попотеть и покорпеть с ней придется.
Принимали ткань по весу и количеству рулонов. А готовую сдавали по количеству рулонов и метражу. Вес как показатель напрочь выпадал. Количество же рулонов везде сходилось.
- Пал Палыч, как сводят вес с метражом? - спросила проницательная Зиночка при первом же обмене впечатлениями, едва выйдя с фабричной территории.
- Никак.
- Совсем никак?!
- Угу. Говорят, нереально. Не изобретешь им способ исчисления?
Кибрит призадумалась, мысленно прослеживая технологический процесс. Мойка ткани. Обезжиривание. Сушка на крутящихся нагретых барабанах (дышать нечем). Окраска (тоже ароматно). Вторая сушка. Протяжка. Сколько килограммов грязи и жира отдал каждый рулон? Сколько впитал килограммов при крашении? Сколько потерял, пока сушили (недосушили, пересушили)?.. Да еще брак. Да возврат на перекрас. И от операции к операции то сухое, то мокрое, то сухое, то мокрое - уследишь ли за весом!
- Нет, Пал Палыч, это целая диссертация.
Между тем именно в замене веса метражом крылись возможности для воровства - тут просто не могло быть двух мнений!
- Жаль, - вздохнул Знаменский. - Скопин рекомендовал мне тебя как квалифицированного специалиста.
- Польщена, - фыркнула Зиночка. - Знает, на ком воду возить.
Удостоверясь, что вокруг никого нет, Пал Палыч схватил ее в охапку и перенес через лужу. Он верил, что Зина не подведет. До сих пор не подводила.
4
Единственной реальной зацепкой, которая вскоре попалась Знаменскому, был перерасход красителей. Из месяца в месяц, из года в год.
В "красный уголок", отведенный Знаменскому для допросов, он пригласил начальника красильного цеха Зурина.
Пришел. Невидный, егозливый мужичонка лет пятидесяти. Прятал взгляд - острый и умный. Упорно играл под дурачка. Сначала просто совсем "ничего не понимал".
- Повторяю, Зурин, - по десятому разу втолковывал ему Знаменский, - "левое" сукно, изъятое в магазинах, с вашей фабрики!
Зурин вздыхал с видом невинного страдальца.
- Отродясь у нас "левака" не бывало.
- А почему тогда перерасход красителей?
- Да какой там перерасход! Никакого перерасходу!
"Сказка про белого бычка. Обратимся к фактам".
Знаменский заглянул в записи:
- Вот хотя бы артикул восемьдесят шесть дробь сорок. Вместо трехсот килограммов вы израсходовали четыреста пятьдесят.
- Вам, конечно, виднее, - равнодушно отозвался Зурин.