– И не звони мне больше, – произнесла она, вставая. – Помни: каждый твой звонок – боль для меня. Как удар хлыстом. Уж в этом меня пожалей.
И она ушла.
Некоторое время он сидел, словно в ступоре, потом отодвинул занавеску, чтобы если не окликнуть ее, то хотя бы увидеть в последний раз – уже навсегда уходящую из его жизни и навсегда любимую и желанную, как он пронзительно понял это сейчас, но проход был пуст, а напротив, за большим столом в зале восседала какая-то сумрачная компания во всем черном, и отдаленно дошло: отмечают поминки…
Сутулый тип, качаясь из стороны в сторону, провозглашал, воздымая неверную рюмку водки:
– Хочу выпить за друга, рядом сидящего. Устроил всю эту похоронную канитель, как по нотам, и поляну со скидкой накрыл, светлая, как говорится, ему память…
Друг пьяно и ошарашенно покосился на него.
– Ты чего лепишь, дурик? – возмутилась дородная бабища в черной косынке. – Вообще… при чем здесь какие-то, блин, друзья?
– А, да… – согласился сутулый. – Ну, а что до покойницы, пусть святые встретят честь по чести, оценят заслуги… Ну, всего ей желаю там: удачи, здоровья в личной жизни…
Серегин задернул шторку. Бред… И вся его жизнь – бред!
На следующий день он улетел в Америку и сразу же отправился к Элис.
– Привет, шпион! – с радостным хохотом бросилась она ему на шею. – Тебя не пытали в бетонных застенках КГБ?
– Обошлось, – невольно улыбнулся он.
– Ты уехал, я тоже взяла отпуск и махнула в Лас-Вегас! – мечтательным тоном поведала она, а потом вдруг неожиданно посерьезнела и хлюпнула носом. – Олег! – произнесла она торжественным тоном. – Я грязная сука. Я встретила там парня…
– И?.. – продолжил Серегин, невольно похолодев и подобравшись.
– Так распорядилась жизнь, – уже буднично прибавила она. – Он такой… широкий! Он вице-президент "Кока-колы"! Он подарил мне "ягуар", и мы там обвенчались…. Он дает мне пять миллионов за гарантию брака… Дорогой, ты должен меня понять! Но, что касается поручений правительства, мы также можем встречаться, и…
– В общем, тебе очень жаль… – резюмировал Серегин.
– Мне очень жаль! – горестным тоном подтвердила Элис. При этом она была совершенно и безукоризненно безыскусна.
И как он не разглядел в ней обычную американскую куклу…
Да, вот уж всучила ему судьба "куклу", так "куклу"… И поделом! Он же привык к русским женщинам – безоглядно преданным, искренним, мучающимся… И одухотворил с детства знакомыми образами всего лишь идеальное тело…
"Хочешь иметь идеальное тело? – вспомнилась реприза циника Джона. – Пятьсот долларов, и всю ночь оно будет твоим…"
Через неделю он снова вылетел в Москву по срочному вызову куратора. На встрече с ним Серегину представили молодого человека лет тридцати с приятным открытым лицом.
– Леонид, – протянул тот сухую крепкую руку.
– Вам предстоит познакомиться ближе, – последовала директива из-за плеча. – Леонид отныне как бы ваш новый "шеф". По возвращении в Штаты вы доложите офицерам свои первые впечатления о нем. Ваши впечатления мы составили в письменном виде, ознакомьтесь.
– Начинается большое дело? – хмуро догадался Серегин.
– Именно…
Федор. ХХ век. Начало шестидесятых
В тюрьме Федору было куда легче, чем в зоне. В тесноте камеры всегда оказывался уголок, где можно было, отрешившись от всего, спокойно сидеть и читать какую-нибудь книгу, отвлекаясь лишь на прогулки по двору или вызовы к следователю. Здесь же, за серым дощатым забором, на огромной территории буквально бурлила жизнь, в которой зеки пользовались практически никем не контролируемой свободой. Люди передвигались по обширной территории как им того желалось и занимались чем хотели: качались на турниках, играли в волейбол, просто слонялись из барака в барак, курили под навесами крыш. Насилию, которое совершалось здесь постоянно и походя, никто не придавал особого значения. Контролеры не очень-то влезали во взаимоотношения мужчин в черных спецовках с бирками, а стоящим на вышках часовым и вовсе было плевать с высоты своего положения на то, что творилось внизу. Впрочем, сцены драк их немало занимали, и порой они с хохотом и с поощрительными матюгами их комментировали.
Здесь был строгий режим, здесь выживали только бывалые хищники. Остальные тихо прозябали, съеживались, существуя поодаль от сильных и наглых, тиранящих их. В их число входил и Федор. Только тут он понял, какая он тряпка и слабак. Он не умел грязно ругаться, не мог бить людей по лицу, а зарезанный им Булава казался всего лишь призраком из давнего привидевшегося кошмара, а ведь чего не натворишь во сне? Здесь же вся его миролюбивая беззлобная суть обнажилась, став понятной каждому. И каждый мог его пнуть и унизить. У него не было никаких уголовных навыков и бытовой смекалки, он был доверчив и глуп, беззащитен перед самыми незатейливыми кознями и, кроме того, страшно боялся насилия как такового. Поскольку он, не скрываясь, крестился и частенько с отсутствующим видом бормотал себе под нос молитвы, зеки избрали ему кличку Монах. Кличка была необидной, даже значительной, и в этом ему повезло. Повезло и в другом: подельника Корягу поместили в ту же самую зону, где своей силой, бесстрашием и судимостью по дерзким статьям тот сразу же оказался в почете у влиятельных уголовников, и надежная тень товарища снова укрыла его спасительным пологом, повысив шансы уцелеть в очередном закутке человеческой подлости, извращений и людоедства.
Коряга убеждал его сменить манеру поведения и в первую очередь придать себе осанку, от которой за версту несет независимостью и пренебрежением к окружающим. Федор пробовал, но не смог. Получалось смешно и нелепо. Кроме осанки здесь требовалось иное: безразличие к чужой и к собственной боли, каменная очерствелость души, умение лгать и жить за счет ближнего. Но и это не спасало. Здесь не только сильный поедал слабого, сильных здесь тоже пожирали с не меньшим успехом.
Посыльный из "блатного" барака донес до него приказ Коряги: явиться к нему. Федор кивнул, содрогаясь от сложности предстоящего испытания. Ему придется пройти мимо отборных подонков, кучкующихся вороньими стаями на узкой аллейке, и этот поход будет тягостным, как пытка. Его наверняка поддразнят, попытаются втянуть в какой-нибудь скользкий разговор, а то и попросту навесят тумаков… Он живо представил себе тяжелые взгляды этих ублюдков, в которых таилась ненависть ко всему, в первую очередь – ко всему, что носило на себе отпечаток мира нормальных людей. И тем не менее этим убийцам и грабителям он в чем-то завидовал. Им нельзя было отказать в храбрости и решительности. Они сжились с насилием и чувствовали себя вольготно в его колючих лапах.
С высоко поднятой головой и с сердцем, готовым взорваться от страха, он начал свой путь сквозь уголовные джунгли. Что за испытания ожидают его, когда придется войти в пропахший самыми мрачными ужасами "блатной" барак? А вдруг Коряге понадобится куда-то отлучиться, и он останется один на один с кодлой злобных, как хорьки, блатных? Эта мысль вызвала у него дурноту.
Однако все обошлось куда лучше, чем ему казалось. Коряга встретил его у входа, хлопнул по плечу, произнес бодро:
– Я вижу тебя реже, чем собственную задницу. И это плохо. Друзья должны держаться друг друга. И их надо иметь даже в аду. Вернее, там-то они больше всего и нужны. Так вот: я тут похлопотал насчет тебя, братва согласилась принять тебя дневальным на хату. Это не лучшая должность и карьера, но ты хотя бы будешь у меня под присмотром.
От такой новости у Федора отлегло на душе. Теперь он находился под покровительством "блатной" верхушки, числясь в ее прислуге, и становился неприкасаемым для мелкой, а потому особо злобной уголовной шушеры.
Свои новые обязанности порученца, уборщика и вестового он выполнял добросовестно и по-прежнему безропотно, в сторону чужих разговоров уха не вел, советовался исключительно с Корягой, чем заслужил к себе со стороны "черной" масти отношение ровное и снисходительное.
Началась жизнь с оттенком невероятной и этим пугающей безмятежности. Кошмары зоны съежились, отдалились, скрывшись до поры по ее темным потаенным углам. Теперь все решали выдержка, взвешенность поведения и слов, просчеты оплошностей. Опасность таилась в одном: в коварствах внезапно возникающих обстоятельств, от Федора независящих и схожих с капризами полета слепой пули…
В один из будних дней, когда бригады разъехались по рабочим объектам, в "блатном" бараке осталось трое: он, Коряга и вор Жоржик – тощий субъект, с головы до ног расписанный синей чернильной вязью татуировок. Жоржик отсиживал пятый срок, хотя был "коронован" недавно. Его чванливости и позерству было не видно конца и края. В общении с зеками он постоянно ухмылялся и выпендривался, как кинозвезда перед телекамерой.
Коряга и Жоржик "косили" под занемогших: сегодня в зону, по договоренности с часовым на вышке, ожидался переброс через забор спирта и анаши. Дефицитная "дурь", помогавшая скоротать тягости срока, являла немалую ценность для братии. Федору вменялись обязанности связного между бараком и вышкой, откуда ожидался сигнал о "посылке", Коряга должен был упрятать наркотические ценности в надежный схрон, а Жоржик, согласно статусу, осуществлял общее руководство мероприятием.
Когда часовой, распялив ладонь, указал четырьмя пальцами время акции, троица скучковалась на углу барака в бездеятельном выжидании, вяло обсуждая детали предстоящих действий. Впустую предстояло провести еще три часа.
В этот момент и сработало подлейшее правило возникновения нежданных обстоятельств: распахнулась дверь контрольно-пропускного пункта, и в зону вальяжно, излучая лоснящимися мордами презрение и самодовольство, ступили двое ответственных лиц: местный "кум" – то бишь оперуполномоченный в звании майора, и неизвестный полковник – видимо, представитель верхних иерархических кругов тюремной власти, прибывший сюда с инспекцией.
Коряга и Федор инстинктивно дернулись в сторону, но, углядев высокомерное спокойствие Жоржика, посчитавшего дрогнуть при виде ментов ниже своего достоинства, последовали примеру старшего, оставшись на месте.
Тем временем взор полковника, углядевшего праздно притулившихся к стене барака зеков, озарился теплом и вниманием, как у грибника перед беспечно вылезшими из травы боровиками.
– А вы сказали ротному, что некому в казарму фанеру грузить… – нараспев поведал он майору. – Ну-ка, – поманил он пальцем криминальное трио, – сюда, голубчики, поживее…
Жоржик, передернувшись от отвращения, подчинился команде. Коряга и Федор последовали за ним.
– Все трое – на выход к хозблоку, – распорядился полковник. – Потрудитесь на благо внутренних войск.
– Больные мы, – прохрипел Жоржик.
– Труд оздоравливает, – буркнул "кум".
Препираться с начальством в данной ситуации означало поставить на кон предстоящую операцию с контрабандой, а потому вор угрюмо, но согласно кивнул.
Прошли решетчатые двери пропускного пункта, где их ожидал заспанный, снятый из отдыхающей смены солдатик – долговязый, в роговых очках и в огромных сапогах не по размеру, волочащихся за ним, как арестантские гири.
– Сколько там этой гребаной фанеры? – проворчал Коряга.
– Управимся, – злобно обронил Жоржик.
Собственно, управляться с погрузкой массивных листов он предоставил сотоварищам, присев на верстак внутри складского помещения и принявшись чистить ногти обнаруженной под рукой щепочкой.
Когда десятый лист запыленной фанеры канул в кузов грузовичка, приписанного к автохозяйству конвойной роты, упревший от трудов Коряга укорил бездеятельного вора в отсутствии солидарности:
– Подсоби хотя бы в кузов эту бодягу затаскивать… Не обернемся такими темпами…
Жоржик, даже не удосужась взглянуть в его сторону, процедил:
– За фраера меня не держи… Паши, негр. А не обернешься – за подогрев, братве недоставленный, сам знаешь, как спросится…
– Ну, ты и сука… – сплюнул ему под ноги Коряга.
Вор соскочил с верстака. Лицо его подергивалось в нервном тике, глаза горели яростью. В распахнутой на груди спецовке синела картинная галерея с церковными куполами, русалками, кинжалами и черепами, застившими всю его доступную наблюдению впалую грудь.
– Ты кого, падла, назвал сукой? – на выдохе произнес он. – Ты понял, как тебе придется ответить за базар, дерьма кусок? Меня, законника…
– Прекратить собачиться! – визгливо вскрикнул конвойный, вздергивая автомат стволом к потолку, посылая патрон в патронник и машинально отступая назад.
Федор зачарованно смотрел, как неловко попятились тяжелые сапоги, упершись голенищами в какой-то ящик, спина солдата по инерции качнулась назад и, взмахнув руками, он плашмя завалился на пол, выдохнув к потолку обреченную матерщину.
Далее ему запомнилась быстрая и сметливая искра, мелькнувшая в глазах Коряги, тут же подскочившего к лежавшему на полу конвойному, шмяки вязких ударов кулаком в лицо оплошавшего стража, а затем Коряга, держа в руке автомат, обернулся к остолбеневшему Жоржику, коротко вопросив его:
– Ну, идешь на выход?
– Ты чего… – забормотал тот, вмиг утратив всякое высокомерие и гонор. – Мне всего полгода… И как без сходки…
– Ну, тогда пока! обеспечу тебе алиби, – понятливо кивнул Коряга.
Автомат совершил короткое сальто, и тыльное овальное железо его приклада жестко впаялось Жоржику в лоб. Глаза вора превратились в изумленные блюдца, колени подломились и, не издав ни звука, тот мягко, как мешок с ватой, пал головой к сапогам солдата, воздетых к верху тупыми, как у валенок, мысами.
– Ничего не спрашивай и не ной, – сказал Коряга Федору. – Просто отваливаем, и все! Объяснения – по ходу…
А Федор и не собирался ни спрашивать, ни ныть. Еще тогда, когда в глазах Коряги мелькнули эти отчаянные огоньки, он уже понял, что все, что должно было случиться через мгновения, – уготованная ему судьба и сопротивляться ей невозможно и не должно, ибо рок не только преследовал его, но и вел туда, куда было предписано. К тому неизвестному, что лежало далеко-далеко, но было обязано состояться в соответствии с высшим замыслом, противоречить которому было вздорно и напрасно.
Водитель грузовика – полный низкорослый солдатик, увидев вышедших из хозблока зеков с автоматом, сначала присел испуганно, как на физзарядке, затем подпрыгнул на месте и, крутнувшись юлой, бросился, петляя, в сторону подсобных бараков, даже не думая призывать кого-либо на помощь. На бегу он утратил пилотку и подошву от сапога.
– Ну, поехали, – сказал Коряга Федору, неторопливо заводя машину. – Сразу хочу объяснить: теперь, если нас повяжут, тебе накинут годика два. Невесело, но в зоне с побегом в биографии ты переизберешься в другой чин. И лучше с довеском этой двушки тянуть в авторитете, нежели без нее, но на горбатой шконке. К тому же я не допущу прошлых наших ошибок, и шансы свинтить с концами у нас теперь есть.
– Ничего не говори, – отозвался Федор. – Что будет, то будет, я уже понял… Надеюсь, ты не убил того солдата…
– Да кого и когда я хотел убивать?! – воскликнул Коряга. – Разве только ублюдка Руслана, но и ему заправили обратно в целости все кишки и даже отправили на дембель, хотя на благодарность от него, конечно же, не рассчитываю… Гляди, какой горизонт, Федя! Лазурь! Это цвет свободы, проникнись…
– Куда мы едем?
– Варианта два, – сказал Коряга заученным деловым тоном. – Сворачиваем к оврагу, там бросаем машину. Через километр – речка. За рекой – рабочая зона. Сейчас зеков с нее снимут, нужны солдатики для наших поисков. Можем отсидеться в зоне неделю, а в выходные свалить. Там есть нора, бывший подкоп. До конца не довели, почва – дрянь, песчаник. Кореша подкормят, я сигнал дам. Правда, не знаю, как блатные разберут мою заморочку с Жоржиком…
– А зачем ты его так?
– Машинально как-то… И гнида редкая… Да и что ему оставалось? Мента в чувство приводить? А так – лежи, отдыхай. Не-е, – мотнул он головой, – в зону не идем. Мало того, что с урками объясняться, ее и обшмонать могут с собаками, мусора наши придумки наперед знают… Теперь сюжет номер два: маршрут прежний, до речки, по ней проплывем чуток, чтобы псам запаха не дарить, а после буераками, к поселку.
– Да там же…
– Знаю, одни вертухаи живут. Бывшие и те, что нам сейчас кровь пьют. Только есть у меня один план…
Вымокшие, перемазанные глиной, они выбрались к чахлой лесополосе, прошли ею до окраины поселка. Когда на жилой зоне раздался вечерний гонг, перелезая через изгороди и укрываясь в кустах, беглецы двинулись дальше.
На одном из участков, присев за штабелем укрытых старым брезентом досок, Коряга, притянув к себе Федора за ворот, прошептал ему в ухо:
– Одного мусора в этом "заповеднике" МВД нет. Отрядного нашего. В отпуске с семьей. Это, – указал пальцем на стену дома, – его хоромы. Дорожку я ему мостил, все расклады знаю. Лестница приставная сбоку у сарая, нырнем на чердак, а с него в хату… Ну, и отсидимся там тихо, как говно в траве.
Федор очумело посмотрел на дом. Окна его обрамляли беленькие резные наличники. Бревна голубели свежей краской. Дом выглядел весело и дружелюбно.
По истечении недели, как и следовало ожидать, сторожевые посты и засады были сняты: через щелку в сдвинутых занавесках Коряга и Федор видели слоняющихся по поселку солдат, грызших семечки, офицеров, попивающих пиво у бочки на углу, и местного пьяного милиционера, наощупь продвигавшегося по забору.
В доме нашлись консервы, мука, подходящая одежда и множество книг, которые скрасили им пустое выжидательное времяпрепровождение.
Воскресным утром, с самым рассветом, лесополосой они вышли к реке, берегом добрались до моста через нее, а оттуда проселком прошагали к асфальтовому шоссе, где тут же увидели грузовик с крытым кузовом, стоящий на обочине и отражающийся в гудроновом покрытии дороги. За грузовиком простиралось пшеничное, уже начинающее желтеть поле. Шофер грузовика доливал в радиатор воду.
– Друг, добросишь до города? – спросил Коряга.
– Запрыгивайте…
Федор был одет в куртку и в кепку, а Коряга – в модный плащ, наверняка являвшийся гордостью отрядного лейтенанта, чью реакцию на пропажу этого предмета одежды, как и на факт проживания двух его подопечных под сенью покинутого им дома, можно было представить без особенного труда. Под плащом непринужденно и незаметно расположился конфискованный у ротозея-конвойного автомат. Рожки с патронами были заткнуты за поясной ремень. Голову Коряги венчала велюровая шляпа, придававшая ему неслыханную солидность.
Беглецы были сыты, выбриты, благоухали одеколоном и несли на себе отпечаток беспечности и зажиточности, что позволило им без особенного труда на перекладных добраться к вечеру до крупного областного центра, где Коряга тут же нашел пивной бар, с решимостью канув в его чрево.