Раиса и здесь ничего не успела ответить, подполковник уже отпирал дверь. Даже не переобув шлепанцев, вылетел наружу. Лифта ждать не стал. С четвертого этажа скатился со скоростью двоечника. Но все эти подвиги пропали даром, ничем, кроме равнодушной темноты, улица не ответила на его старание. Искать неизвестно какую женщину, ушедшую в неизвестно каком направлении? Уж лучше подавайте стог, заряженный иголкой.
Обратный подъем занял много больше времени, чем спуск. Лифт кто-то мучил наверху. Колотилось стариковское, отвыкшее от таких порывов сердце подполковника. Неохотно утихала одышка.
Леонтий Петрович взял себя в руки. Что, собственно говоря, проку в беготне? Преследуемый будет только рад, если ему удастся поселить суету в душе преследователя. Нельзя ему давать этого шанса, нельзя. Трезвый анализ, спокойная оценка фактов, наблюдательность. Маньяк должен быть повержен силою мысли и твердостью воли, только тогда победа над ним будет полной и настоящей.
Вернувшись к себе, подполковник сделал несколько глубоких вдохов, как учило одно руководство по дыхательной гимнастике, которому он почему-то верил, хотя ко всем прочим проявлениям восточной бесовщины и медицины относился с глубочайшим презрением.
Наконец, поняв, что он готов к продолжению спокойной умственной работы, Леонтий Петрович решил перечитать послание Романа Миронова. Когда он второй раз дошел до паяльной лампы и "свини", вновь непроизвольно отвердели желваки и возникло труднопреодолимое желание немедленно бежать куда-то, крушить и рушить. С повторным приступом военрук справился легко. Но тут выяснилось, что на клетках тетрадного листка его ожидает нечто поинтереснее паяльной лампы. Там имелся P.S., написанный… не рукой Романа.
Спокойно, Леонтий, спокойно, товарищ подполковник, скомандовал себе бывший педагог и подчинился своему внутреннему голосу как старшему по званию.
Дорогой Леонтий Петрович!
Рад приветствовать Вас. Рад поздравить Вас с началом сотрудничества. Надеюсь, совместными усилиями мы сможем сделать его приятным и взаимопоучительным. Я рад, что наш общий друг Рома наконец удостоверился, что обращаться за помощью к тем, кого он считает друзьями, бесполезно, что это пустая трата весьма драгоценного времени. Кроме того, я с самого начала подозревал, что эти "отмороженные", как их называют, очень быстро наложат в штаны или вывихнут себе мозги и кинутся за помощью к кому-нибудь из старших. Вы, насколько я понял, являетесь Роману не совсем чужим человеком. Так что я рад возможности напрямую протянуть Вам свою руку и еще раз поздравить Вас с началом нашего сотрудничества. Вы, уверен, откликнетесь на послание бедняги и не бросите его в беде.
Разумеется, не подписываюсь. Пользоваться вымышленными именами пошло. Назвать свое настоящее - значит оборвать нашу общую историю на самом интересном месте.
До свидания.
Жду Вашего первого ответного хода.
3
- Ну, что вы теперь скажете?!
В этот раз газетный толстяк находился в кабинете не один и это его, кажется, немного стесняло. Две некрасивые девушки возились с бумагами у соседнего стола и слишком умело делали вид, что им наплевать на происходящее вокруг.
Двойное послание - истязаемого и истязателя - попало в струю, рождаемую вентилятором, и заскользил о к краю стола. И пухлая, и сухощавая ладонь упали на нее одновременно.
- Что же вы молчите? Ведь как божий день ясно - такого без широких усилий не взять. Он же вызов бросает не только мне, подполковнику и педагогу. Он обществу прямо в лицо плевок производит.
- Все же надо вам еще разок попробовать обратиться в милицию, - испытывая сильную неловкость, выдавил из себя журналист.
- Да был я сегодня уже в райотделе. Не верят они до конца таким вот человеческим документам. А если верят, то хотят, чтобы дело само как-то прекратилось на нет. А закон дозволяет такой произвольный беспредел. С законом этим - я еще тоже немного разберусь, а пока нужен толчок в общественном мнении. И они сразу не посмеют тормозить расследование.
Журналист откровенно страдал. Вчера еще он попытался с ксерокопированными посланиями Романа Миронова сунуться к начальству. Ему было в связи с этой инициативой выражено крайнее недоумение. Господин Петриченко, было ему сказано, наше издание и так костерят почем зря за то, что мы якобы нагнетаем истерию в обществе. Даже тогда костерят, когда мы работаем с абсолютно проверенными фактами. Какой же реакции нам ждать, когда мы явимся вот с этим? Можно страдать в угоду истине, но не за потворство какой-то сомнительной психопатологической галиматье.
Эту мысль почти дословно изложил подполковнику журналист Петриченко, только "галиматью" заменил на "сомнительный факт". Хотя он и попытался придать своей речи тот же цинический напор и бесчеловечную бодрость, что звучали в голосе главного, его аргументы разбились о монолитную уверенность Леонтия Петровича в своей правоте, как пулеметная очередь о лобовую броню.
Лицо ветерана покраснело.
- Вы же… вы понимаете, что говорите?!
Петриченко скосил глаза в сторону и вниз, как будто ему срочно нужно было проверить, не развязался ли у него шнурок.
- Вы же "Ленинская смена", как же вам не радеть за молодежь и душою не болеть! Я пришел прямо к вам, а вы вот так?! В милиции хотя бы волокита, прямо никто не гонит.
Подполковник резко встал, вырвал из пальцев Петриченко послание-кентавр, спрятал его в карман и сухо заявил:
- Имею честь обратиться в иные издания.
Журналист вяло улыбнулся и развел руками, открывая потные от стыда подмышки.
- Ради бога.
- Нет, вы меня не поняли, - помахал перед его очками своим сухощавым пальцем военрук.
- Отчего же, понял.
- В иные, понимаете, иные издания, где не моргнув расскажу всю нелицеприятную истину о вас. Об вашей "Смене" и об вашем отношении.
- Это ваше право, - стал наливаться кровью Петриченко, - удивляюсь, почему вы сразу в эти "иные" издания не потащили вашу… переписку.
Леонтий Петрович развернулся и уверенным шагом направился к выходу. Обе девицы оторвались от своих бумажек и с ехидным любопытством поглядели ему вслед. Петриченко потащил к себе вентилятор.
Но не сразу ушел подполковник.
- Да, - сказал он, вдруг остановившись, - а ведь вы правы. Как я мог к вам прийти? Одно название какого стоит: "Ленинская смена"! Это как если бы в германском логове после войны продолжали печатать газету "Гитлерюгенд". Учтите, у нас победа демократии на дворе.
И вышел.
Леонтий Петрович не сам придумал этот ужасающий аргумент про "Гитлерюгенд", подслушал на каком-то митинге, но сейчас был в восторге от того, насколько удачно он его употребил.
4
Лучшим своим костюмом бывший военрук считал мундир, но, подумав, он решил, что на эту встречу надевать его не стоит. Встреча должна была состояться в месте довольно злачном, то есть в ресторане. Позвонил накануне Саня Бухов и сообщил, что Люська будет доставлена в таком-то часу в ресторан "Белый лебедь". Название заведения показалось подполковнику издевательским, ибо точно такое же носил один из самых страшных лагерей в системе министерства внутренних дел. Но делать было нечего, груздем он уже назвался.
Время, оставшееся до встречи, он провел в научных изысканиях, употребляя для этой цели "Советский энциклопедический словарь" 1984 года издания, составлявший значительную часть его библиотеки. Для начала он открыл его на букву "М", нашел слово "Маньяк" (маниак, от греческого mania - безумие, восторженность, страсть). Человек, одержимый болезненным пристрастием, влечением к чему-либо. Сосредоточенно пожевав губами, почесав кончик носа и несколько раз вздохнув, Леонтий Петрович отправился к букве "С". "Садизм" - половое извращение, при котором для достижения полового удовлетворения необходимо причинение партнеру боли, страдания. Назв. по имени франц. писателя де Сада, описавшего это извращение. Перен. - стремление к жестокости, наслаждение чужими страданиями.
Как человек поживший и бывалый, подполковник никакого особенного открытия из этих заметок для себя не вынес. То, что маньяки и садисты не есть соль земли, было ясно ему и прежде. Только один момент можно было счесть новым - то, что садизм есть извращение именно половое, а не просто стремление причинить кому-то страдание, то есть набить морду или облить кислотой. Что они хотят сказать? что этот сумасшедший мозгляк в противогазе собирается употребить Ромку Миронова для удовлетворения чего-то полового?! Влечения или тяги. Военрук помотал головой, отгоняя видения, чтобы не успеть их увидеть, - чушь! Тут надо сказать, что, как указывалось выше, будучи человеком житейски опытным, он, конечно же, знал о присутствии в жизни разного рода аномальных явлений, сам мог при случае рассказать анекдот из жизни лесбиянок или гомосеков, даже описать в общих чертах технологию этого дела, но в глубине души не верил в их реальное существование. Он считал, что они придуманы с той же примерно целью, с которой сочинена античная, скажем, мифология. То есть не с вполне ясной. Раньше все это не являлось предметом его насущных размышлений. Но когда стало ясно, что Ромка Миронов может быть подвергнут этому мифологическому надругательству, это воспламенило его даже больше, чем известие, что тот уже подвергается "паяльной лампе".
Вскочил Леонтий Петрович и стал нервно расхаживать по комнате. Он решился представить себе, если так можно выразиться, "живую картину" этого бесчинства, но воображение отказалось обслуживать потребность ума.
Слава богу, как раз подошло время отправляться в "Белый лебедь". Надев хорошенько выстиранную белую рубашку, темно-серый заметно поношенный, но недавно побывавший в чистке костюм, повязав очень строгого, даже старомодного тона галстук, подполковник отправился.
Ресторан находился в стекляшке, обнимавшей часть первого этажа стандартной шестнадцатиэтажки. Окна были затянуты темными шторами, на которые дизайнер наклеил десяток вырезанных из мятой фольги гусей. Сквозь узкие щели вырывались на улицу сполохи света и механической музыки.
Войдя внутрь, Леонтий Петрович рекогносцировочно огляделся. Н-да, все в зеркалах, а меж ними дерево. Полумрак, претендующий на то, чтобы быть приятным. Подполковник хорошо помнил, что здесь было не так давно, - грязная тошниловка номер такой-то. Все же есть отдельные светлые черты и у нового образа жизни, подумал справедливый отставник. Хаем мы, ветераны, по большей части огульно, новые времена, а ведь и на ярмарке воровства и тщеславия могут прорасти цветы новой жизни.
Не дали мыслям Леонтия Петровича далеко утечь в этом направлении, возник из-за портьеры парень в хорошем костюме и, не глядя на старика, поинтересовался, что ему нужно.
- Мне бы Саню Бухова.
- Кто это?
Леонтий Петрович начисто забыл кличку, которую ему следовало назвать. Он смущенно покашлял и прищурился, силясь вспомнить ее.
- Ну как же его…
Охранник продолжал смотреть в сторону.
- А, Поднос.
- Понял, - поморщился охранник, и уже через несколько секунд подполковник шел в сопровождении Сани в глубь ресторана. Там в угловом полукабинете был накрыт стол и сидело несколько молодых людей и девиц. Одна из них была той самой Люськой.
- Еле нашли, - сообщил Саня, - у нее кто-то нановяк появился. Уедет, говорит. Даже идти не хотела.
- По-доз-ри-тель-но, - негромко произнес Леонтий Петрович, по-отечески улыбаясь.
Только издалека стол казался накрытым, на самом деле он был почти полностью… короче говоря, новому и уважаемому гостю с трудом набрали тарелку закуски: колбаски кусочек, рыбки, огурец, пару маслин. Плеснули в не первой свежести рюмку теплой водки со дна последней бутылки. Настроение за столом было пасмурное.
Леонтий Петрович с солидным изяществом поднял сосуд и обвел им стол, рассматривая, как через монокль, присутствующих. Русецкий и еще один паренек, совсем молоденький, с воспаленными глазами, подняли свои рюмки и чокнулись с "учителем". Военрук пил мало, но прекрасно чувствовал ситуации, когда отказываться нельзя. И еще со времен своей службы усвоил, что алкоголь - это та среда, в которой быстрее всего сближаются интересы.
Еще о двух вещах надо сказать: о музыке - она плавно лилась из глубины ресторана, и о женщинах - их было две. Обе, на взгляд подполковника, слишком молодые и слишком развратные. Медленно поднося рюмку к губам, он решил сам определить, кто из них Люська. Задача не из элементарных. Обе облеплены косметикой и причесаны для съемок в фильме про юных вампиров. Обе недавно плакали - краски подрасплылись. Позы, в которых они сидели, также были неприятно похожи. Можно было бы дальше продолжать это сравнительное жизнеописание, но Саня Бухов поднял руку и указал Леонтию Петровичу за спину.
- Вон, идет, тварь.
Проглотив водку, положив в рот кусок колбасы, подполковник обернулся. Со стороны дамского туалета к столику приближалась длинная, белобрысая, неустойчивая девица. Пьяна и испугана, сразу догадался военрук. Освежаться удалялась.
Бухов указал ей, куда сесть. Села, силясь изобразить заносчивое презрение. Это бы у нее получилось, если бы она вдруг не икнула.
- Здравствуй, Люся, - вежливо и веско сказал Леонтий Петрович.
Подруга Романа откинулась на спинку полукруглого дивана, двумя коготками вытащила из пачки сигаретину за белый фильтр, не торопясь прикурила и только тогда ответила:
- Здрасьте.
- Ты уже, наверное, знаешь, Люся, почему я хотел с тобой встретиться.
Пожала плечами, а плечи-то, плечи - как цыплячьи локотки. А туда же, водка, табачище, мужики… эх ты, дочка, что ты с судьбою своей беспутной делаешь!
- Спрашивайте, чего надо. Над чем задумались?
- Да над жизнью я задумался, над ней, милой. Над прекрасной и безбрежной жизнью.
Выдохнутый полудетскими легкими дым завился в язвительную спираль.
- Мораль читать будете?
- Не поп я тебе для морали, так что воздержусь. Хотя и сказать есть что. Лучше я вопросами.
Люся полузакрыла глаза, подняла брови и издевательским кивком выразила свое согласие участвовать в обмене мнениями. Русецкий нанес ей легкий подзатыльник и просипел:
- Не дури.
- Ну, ты, - попыталась возмутиться она.
- Ты уже знаешь, Люся, в какую ситуацию попал твой друг Рома. Ситуация загадочная, если не сказать страшная. Вот что он пишет в последнем письме.
Леонтий Петрович достал послание и зачитал его, радуясь, что в нем нет на этот раз ни единого матерного слова, озвучивать которые ему как педагогу в обществе своих учеников было бы неловко.
- Ты поняла?
- Поняла, чего там непонятного.
- Поджаривают его, дура, без булды жарят, поняла? - неожиданно громко сказал Русецкий, занося рыжий кулак.
- Уже сказала я, что поняла. Поджаривают, а я-то что?
- Колись, дура!
- Чего колись-то, чего?!
Леонтий Петрович перехватил руку Русецкого и не без труда вернул на стол.
- Боря хочет сказать, что есть подозрение - ты что-то можешь знать.
Люся нервно забычковала окурок.
- Ничего я не знаю, что я могу знать?! - она вдруг заревела.
- Не надо слез, Люся, рассмотри доводы рассудка. Вы были… близки с Ромой, он мог случайно с тобой поделиться, намекнуть, проговориться, что грозят ему, что в историю попал нехорошую.
- Не делился он со мной, - проревела красотка сквозь прижатые к лицу ладони, - даже сигаретами не делился.
И Бухов, и Русецкий, и третий парень, и обе распричесанные их подружки смотрели на нее без восторга и сочувствия.
- Хочешь, Люся, станем рассуждать логически. Откуда бы взяться этому маниаку и садисту? На пустом месте только прыщ без подготовки вскакивает, а похищения на пустом месте не бывает. У тебя были с Ромой отношения, всякое случается между людьми, когда они спят друг с другом, верно?
Она продолжала глухо рыдать.
- Есть сведения, что у вас как раз случалось всякое. Не слишком ласковым был Рома. Друзья подтверждают. Иной раз сгоряча мог он применить к тебе средство посильнее, может быть, не вполне законное. Обидное даже. Ты могла не понять, что это от чувств особого рода, идущих из любовного корня. Ты могла затаить в своем сердце обиду. Могла ведь? Могла излить кому-нибудь? Могла. И тот, кому ты открыла дверцу души твоей, может быть, и не слишком истерзанной, чуть-чуть превратно тебя понял и по-своему употребил информацию к размышлению. А, Люся? Да что ты все ревешь?
Допрашиваемая отняла вдруг от лица ладони и выпрямилась. Красавица превратилась в чудовище. Обильные слезы развезли черную краску и красную помаду по всему скуластому личику самым неожиданным образом.
- Он сволочь, ваш Рома, сволочь и паскуда, - заговорила она быстро и почти спокойно, - он сам был садист и маньяк. Если б он меня только бил, все немного бьют, это ладно. А то отвезет на такси за город, бросит под дождем в лесу без копейки. Или, бывало, уже в кровати, уже легли: говорит, мол, на минуточку, водички попить, сам - раз за дверь и со шмотками моими куда-то на три дня… а я голая в чужой квартире сижу, трясусь, вдруг кто придет. Да что там… разве расскажешь… он такое иной раз…
Она опять разрыдалась в грязные ладони.
Леонтий Петрович повертел в пальцах пустую рюмку. Бухов хмыкнул, откусывая от огурца:
- Похоже на него.
Подполковник кивнул, характер бывшего воспитанника ему тоже был известен.
- Тем не менее, Люся, или, я бы сказал, тем более у нас есть основания множить свои подозрения против тебя. Серьезные подозрения. Если не только побои в твой адрес, но и изощренное что-то, покушение на месть вполне возможно.
Произошло второе явление взбесившегося макияжа.
- А ты кто такой, старый козел! Что тебе от меня надо? Не знаю я, где этот ваш вонючий, и знать не желаю, век бы его не видать. Не знаю я, не знаю, не знаю! А ты, старый…
Очередной, значительно более акцентированный подзатыльник Русецкого прервал эту возвышенную тираду.
- Ты что, крыса, ты знаешь, кто он, а?
Леонтий Петрович поправил узел галстука и теми же двумя пальцами коротко пробежался по носу.
- Когда мы стояли под Вюрстенгом у бауэра одного, в сорок пятом, весною. На постое. Дочка у него была. Чуть старше тебя, года на два. Пошли мы к ним сена взять для лошадей. Без спросу, конечно. Победители. Лейтенант велел. Молодой был парень, отчаянный… Так вот, тащим мы сенцо, а дочка эта бауэрская как начнет на нас хай поднимать. Мол, воры мы, мол, дерьмо. Дикари мы, мол. Я ей тихо так, вежливо говорю: отойди. Орет. Рвань, скоты… Я снова ей, и опять вежливо, но уже с легким предупреждением: отойди, опасно к нам с такими словами. Орет, плюется. Хозяин - он что, молчит, умный, понимает, кому капут. А она все пуще, и обиднее все, больнее жалит достоинство солдата-победителя. Тогда я принимаю решение, так как старшим являлся в тот момент по команде. Сенцо это опустил, парабеллум трофейный достал, отвел за угол и… одним патроном, за ухо…
Стол в полном молчании внимал военруку. Русецкий и Бухов историю эту слушали не в первый раз, но, как всегда, с трепетом.
- Чем-то ты, Люся, напомнила мне ту смелую немочку.
Закончив речь, Леонтий Петрович встал и со скромным достоинством удалился.