Теперь моим рикшей трудился действующий литератор. Он даже функционирует в каких-то комитетах. Но, собственно говоря, что он написал? Правда, глубоко под спудом в старинном его сундуке лежит пухлая малоформатная книжонка с лихим названием "Одетые в бушлаты", с изображением на обложке в высшей степени патриотично выглядящего морячка, одетого, как, и обещано, в бушлат. "Написано с горя", - объяснил он мне как-то с похмелья в порыве внезапной откровенности. Впоследствии Платон Сергеич взял совершенно другой стиль жизни, с Воениздатом старался не иметь никаких отношений. И свою связь с Морфлотом предпочитал демонстрировать непреклонным ношением тельняшки. Так что же он написал? Было, правда, предисловие к сборничку фетовской лирики, написанное и тонко и даже в пику каким-то вульгаризаторам, пытающимся принизить значение чистой лирики. Был и том произведений о первопечатниках, на одной из первых страниц которого гордо значилось: составитель П. С. Брызгалин. Состав обнаруживал немалую образованность П. С., смелость и оригинальность его мысли.
Мы отлично катили мимо славной низенькой ограды, окаймлявшей пруд. Это были часы пышных детских колясок и респектабельных мам. У нас очень престижный район. Мимо меня одно за другим прокатывали устройства, которые в техническом и дизайновом смысле относились к моему креслу, как "мерседес" к инвалидке.
- Вот вы, Платон Сергеич, говорите "государство, мясо, рыба", а я на месте государства запретил бы столь пышные выезды.
Платон Сергеич усмехнулся, решил, конечно, что я шучу, и шучу для того, чтобы продемонстрировать отсутствие у меня комплекса и связи с необходимостью передвигаться соответствующим способом.
- Знаете, Илюша, когда я смотрю на ваше креслице, я вспоминаю платоновскую фразу: "Он вошел в кабину паровоза, там было технически хорошо".
- Хотите, я вам скажу, какая мысль меня мучает с самого утра?
Затаился, кресло начало слегка вибрировать, нервничает? Или просто колесо попало на россыпь мелких камешков.
- Почему вы с самого начала не сказали следователям, что у вас был пистолет?
Вот так берут быка за рога.
- Меня больше интересует, мой юный друг, зачем вы им это сказали, зачем, как говорится, на меня "стукнули"?
- Напрасно вы хотите уязвить меня этим словечком… Согласитесь же, что всегда нужно говорить правду. Меня спросили, и я ответил. Правду ответил. Я ведь не поклеп на вас возвел.
- Кто вас просил?!
- Я, кажется, вам уже объяснил, - я боялся, что он, не дослушав меня, шарахнет чем-нибудь по голове, по при этом мне было очень смешно. - Надо было сказать, что этот пистолет давно уже у вас валяется, без патронов, ржавый, никуда почти не годный, так ведь?
- Ну да, так.
- Потом, разве ваш профсоюз не вступился бы за вас? Представляю, какая поднялась волна, вы ведь до некоторой степени заслуженный человек. И сейчас к тому же этот Кувшинников - ваш близкий друг. Он секретарь, большой начальник. Недавно, но все же. Обещал вам помочь с квартирой?
- Обещал, но при чем здесь…
- Ну вот, остались бы вы без квартиры, но с условным, в худшем случае, сроком. Избегая малых неприятностей, вы прямиком полезли в ворота больших.
- Это была абсолютно бездействующая железка, если ее не смазать и не почистить, и прочее… Но это, Илюша, 218-я статья и грозит мне от трех до пяти, и тут никакой Кувшинников не поможет. Это, по-вашему, "малые" неприятности - пять лет тюрьмы? - Голос его задрожал, я почувствовал, что он выпадает из нашего дела, в таком состоянии он бесполезен, кусок перепуганной протоплазмы.
- Ладно, Платон Сергеич, успокойтесь. Я, разумеется, не предатель и не идиот. Ничего я им не рассказал, хотя меня очень тянуло это сделать. Чтобы, не смейтесь, помочь вам. Они ведь все равно дознаются.
- Да почему?!
- На такой умный вопрос может быть только один ответ: да потому! Поверьте уж, дознаются, и какой при этом у них будет ход мысли? Они мне проговорились, что Брюханова застрелили во время какой-то схватки, борьбы…
- Вот именно, Илюша, а я им тут признаюсь, что у меня был армейский пистолет, а потом исчез. При этом я буду утверждать, что ни в коем случае не убивал. Это выглядит глупо, глупо… Неужели вы этого не понимаете?!
- Вам что важнее - сохранить благородную осанку или выпутаться из этой истории?
- Хорошо, я могу, например, сказать, что пистолет у меня украли. Что подумают следователи? Что - это в лучшем случае для меня - я пошел отбирать свое имущество, началась драка… и так далее.
- Да перестаньте вы думать только о себе. Все знали о его тяге к нашей Мурочке. Он мог затащить ее к себе, достал для убедительности украденный у вас пистолет… Кстати, это действительно тот самый, из которого вы вылечили парализованную старушку?
- Да, - пробормотал он механически, думая о другом. - Почему обязательно Мурка, мог ведь Равиль пойти разбираться насчет жены.
- То есть вы - ни при чем?
- Но ведь я действительно ни при чем! - почти заорал он, несколько мам укоризненно посмотрели в нашу сторону.
- Вы так считаете? - я попытался вложить в свой вопрос хоть немножечко неприязни, которая вместе с многозначительностью должна была составить угрожающую интонацию, но мне трудно было в этот момент настроить себя против литератора, я в этот момент почти обожал его за этот выплеск энергии.
- Я что-то не очень понимаю, - остановился он и закашлялся.
- Дело в том, что Брюханов был продырявлен именно из вашего пистолета.
Гробовое молчание наверху. Еще выше шелестит липа.
- Откуда вы это знаете?
- Это неважно.
- Нет, это-то как раз и важно. Откуда это известно?!
- Успокойтесь, то, что выстрел был произведен из вашего пистолета, не обязательно означает, что вы убийца.
- Что-то я не очень понимаю, - повторил он как бы и небольшой задумчивости. - Вы что-то знаете, или…
- Считайте, как вам удобно. Я много размышлял над этой историей, а потом вы не раз сами меня хвалили за наблюдательность.
- За наблюдательность хвалил…
Платон Сергеич продолжал тяжело дышать и кончиками пальцев постукивал по спинке кресла.
- Ой, как некстати все это, ой, как некстати!
- Кстати, и моя версия - тоже глупость, потому что пистолет вы ему скорей всего продали. Правильно?
- Правильно-то правильно, но откуда вам это все известно?
- Я не сказал, что мне это известно. Я высказал догадку. Источник догадки? Хотите верьте, хотите нет - метод. Дедуктивный. Вот, например, у вас свитер появился, хотя заработки…
Он внезапно заржал.
- Метод! Милый вы мой, свитер этот я купил лет пять назад.
Несколько секунд мы помолчали. Он, видимо, думал, что этот "прокол" со свитером нас уравнивает. В чем, правда, непонятно, но уравнивает.
- Вы знаете, Илюша, у меня чрезвычайно поганое предчувствие. Я, как вы понимаете, не виноват, на кой черт мне сдался этот мордоворот, но как выпутаться из этой истории, я не знал. Мне кажется, что все потихоньку чего-то готовят, и когда эти серые ребята надавят своим следствием, они - раз! - я имею в виду Мурку и Равиля - и выложат свое алиби-малиби. А у меня ничего нет, ни-че-го! А тут вы еще со своим пистолетом. Позарез мне были нужны деньги, по-за-рез. Продавать я его не хотел. Если бы знать.
- А я не понимаю, почему вы так волнуетесь.
Он фыркнул.
- Вы не убивали. Я знаю это точно.
Он фыркнул громче, но горько.
- Мне вот только любопытно: знали ли вы, когда продавали пистолет, что Брюханов несколько дней назад взят под следствие?
- Честное слово. Я об этом узнал только сегодня. Честное слово.
Он не врал, так оно и было, но мне необходим был этот психологический пригорок, с него легче будет подвести моего старшего друга к нужным открытиям.
- Не волнуйтесь, я вам верю. Ваше положение очень прочно. Не думайте, я вас не мучаю, я стараюсь помочь. Только нужно было сразу рассказать все следователям, избавили бы себя от неприятных объяснений.
- Душа моя, нужно меньше вопить направо и налево о чужих пистолетах! И что это вы об одном и том же?! Склонность к дешевым парадоксам не есть признак острого ума.
- Вы можете оскорблять меня сколь вам будет угодно, Платон Сергеич. Ради, так сказать, истины я готов снести и не такое.
Литератор недовольно захныкал, он не любил литературщины. От слова "истина" его просто покорчило.
- Илюша, дружище, сделайте одолжение, не говорите красиво.
- Слова - это не ваша привилегия.
- Не привилегия, дружище, при чем здесь привилегия. Это моя профессия, - добавил он скромно и грустно.
Мне становилось все веселее. Прохладные порывы ветра, подведенные чуть-чуть водяной сыростью, стали налетать чаще, как будто там в глубине пруда билось огромное расплывчатое сердце нашего разговора. Я поймал себя, что специально описываю петлю вокруг основной линии сюжета. Эта пародия на свободный обмен мнениями радовала меня так же, как прозрачная осенняя свежесть, поселившаяся в нашем уголке города.
- Платон Сергеич, знаете, что в этой истории самое интересное?
- Ой, ой, ой, Илюша, только не надо этого тона. Так говорят у Чехова. Выпивают рюмку водки, глядя на вишневый сад…
- Но я действительно собираюсь вам сообщить кое-что существенное.
- Юноша, прошу вас! Не надо изображать из себя Калиостро. Запомните - от всех форм демонизма ощутительно тянет провинцией.
- Как вы отбиваетесь, Платон Сергеич, а я тем не менее… Короче говоря, я настолько был уверен, что нашим пистолетом для убийства Брюханова воспользовались не вы, что не стал скрывать от следствия некоего обстоятельства, лежащего между вами и ним. Трупом.
Платон резко свернул кресло к ближайшей скамейке и вальяжно расположился на ней, установив меня в профиль к себе. В этом была небольшая неделикатность, но я решил это снести. Более того, с видимым трудом повернув к нему голову, я заговорил самым прекраснодушным голосом.
- Вы меня извините, но тот факт, что Брюханов донес в свое время на вас, тоже невозможно было утаить. Да его и не нужно было утаивать.
Его лицо быстро осунулось, благородно очерченные щеки опали, маленькие голубые глаза невидяще смотрели мне в правое колесо. Странно, он ведь умеет мыслить логично. В любом фальшивом построении сразу видит слабую сторону и лихо ее высмеивает, а эта рыхлая конструкция из пистолета и давнишнего доноса кажется ему смертельно опасным капканом. Задумался. Это хорошо: чем глубже яма, тем радостнее вызволение.
- И после всего этого я продолжаю утверждать, что бояться вам нечего. В крайнем случае вас могут привлечь за торговлю оружием, но тут, честно говоря, легче легкого отпереться.
В глазах у него мелькнули искры самой настоящей злости. Ему показалось, что я над ним издеваюсь. Он снова опустил глаза. Не знаю, может ли вообще быть достаточно длинной подобная пауза. Я бы длил ее и длил. Но глубоко запрятанное в недра моего организма и неповрежденное полиомиелитом композиционное чутье подсказывало, что пора кончать, можно все испортить.
- Постарайтесь выслушать меня внимательно. Здесь дело не только в вас, хотя и в вас тоже, здесь дело в Оленьке.
- При чем здесь Оленька? - голос его прозвучал неуверенно.
Хорошо, тогда можно еще чуть-чуть побалансировать перед главным.
- Кстати, меня всегда забавляла эта игра природной, так сказать, иронии. Чтобы у такого монстра родился такой цветочек…
Платон Сергеич слегка оправился, вытер платком уголки рта, хотя в этом не было никакой необходимости.
- У нас в Литинституте был вепс, - медленно входя в прежний образ, заговорил он, - чудище просто болотное, дрался все время, до института кого-то даже убил. А может, и не вепс. Так вот он писал стихи про лютики, снежинки и обожал свою бабушку.
- Я вас понимаю, но вернемся к Оленьке. За этого ангелочка с золотой головкой и зелеными глазками товарищ Брюханов готов был перегрызть горло кому угодно.
- Да, любил ее… - без энтузиазма подтвердил собеседник.
Я остановился, повернул голову влево, делая вид, что любуюсь вторжением солнечного потока непосредственно на водную поверхность. Оттого, что это красное вторжение совпало с очередным порывом ветра, гладь сделалась рябиновой.
- "Нынче ветрено и волны с перехлестом", - с трудом произнес Платон у меня за спиной.
Я повернулся к собеседнику:
- Платон Сергеич, почему же у вас ничего не получилось с Муркой?
Он немного пожевал обветренными губами.
- Илюша, скажите мне, пожалуйста, чего вы добиваетесь? Слишком наша беседа напоминает просто вытягивание жил. Неужели вам это доставляет удовольствие? - Усталый, разбитый, гордый писатель земли русской. И ведь уверен, что обижаем ни за что. А может, ему для "сугрева" нервов нужно специальной литературно одаренной крови? Только за последние полгода он изящно заволакивал к себе, приглушая в коридоре благородный баритон, как минимум четырех пиитических дурех из таинственного литературного объединения в городе Фрязино, которое он вел для добычи себе пропитания. Мариночка ему не дала.
- Извините, это не из праздного любопытства.
- А из какого?
- Я же говорю, что хочу вам помочь.
- Так помогайте, уже давно пора. Что вы вокруг да около, да еще так многозначительно, с напусканием на себя черт-те чего!
Да, действительно хватит, все, что можно было выжать из этой ситуации, я выжал.
- Вы не убивали и не могли это сделать по причинам психологического плана. Тот старинный донос давно потерял всякую актуальность. Да и донос этот… По зрелом размышлении я не вижу в нем ничего особенно отвратного.
Платон издал сардонический звук и напустил на физиономию свое любимое выражение: превосходство и грусть.
- Он ведь был убежден, что вы действительно приносите вред родине. Посудите сами: он ведь ничего не выгадал в результате этого доноса. Он просто выполнил свой долг. Я вижу, мои слова вас коробят. Вы слишком сжились с выработанной тогда версией. Для вас он был грязный фискал, а вы вольный ум и страдалец. Вы не испытывали желания присмотреться к нему, и это странно: ведь, насколько я понимаю, именно злодеи - самый питательный материал для литературы.
- Вы очень начитанный юноша.
- Мне уже тридцать три, какой я, к черту, юноша! - Это был, конечно, ненужный всплеск, с вершин моего превосходства я не должен был рассмотреть показываемый мне язык.
- Как вам будет благоугодно, давайте я буду звать вас "мужчина". "Мужчина, а вы здесь стояли?"
- Интересно, в Морфлот вы пошли по велению души?
- Именно, мужчина, именно. Увлекся, понимаете ли, романтикой, у меня в те годы было вполне благородное сердце.
- Кое-что осталось и до сих пор от этого благородства?
- Почему бы и нет, мужчина.
- Так вот, остатки благородства и не могли позволить вам поднять стрельбу по человеку, у которого вы соблазнили несовершеннолетнюю дочь.
- Ей уже было восемнадцать, - он изо всех сил старался сохранить на губах иронический изгиб.
- Ну, это в данном случае не принципиально, я не суд. Меня интересуют другие аспекты этой истории. Вас познакомила Мурка? Где и как, тоже не имеет значения. Сама наша Мурочка девица хоть доступная, но реалистически смотрящая на вещи, вы ей ни к чему. А может, она вас проигнорировала по причинам, не поддающимся объяснению. Сколько раз вы ее водили в клуб? А она, мерзавка! Я бы ей морду набил, ей-богу. Оленька же оказалась существом более тонким. Думаю, даже стишата пописывала какие-то. Вы знаете эти щенячьи попытки нежных деток из разбитых семей. А у вас членский билет, литобъединение, бархатный баритон…
Платон промокнул платочком уголки рта, он опять собою овладевал помаленьку.
- Момент истины, да? Бросьте вы, юноша. Вы ищете только по моральной координате, примитивный кальвинизм. В абстрактном моральном пространстве ситуация, где сорокапятилетний негодяй соблазняет восемнадцатилетнюю девушку, пользуясь при этом своим служебным положением, отвратительна. Но если схему разместить в жизни, получается несколько сложнее… Ну что мне вам рассказывать, в восемнадцать лет женщина обуреваема смутным стремлением пасть, даже самая рационалистическая натура. В женщине к тому же бездна самопожертвования, стремления служить и особенно, заметьте, в этом нежном возрасте. Потом - комплекс Электры, он в жизни редко бывает направлен на природного отца, выбирается отец идеальный. В данном случае я. Целый букет причин. Как сказал бы простой народ - сама хотела.
- Бедняга, вы, видно, много рефлексировали по этому поводу.
- Да уж.
- Но дело не в вас. Вы нашли себе оправдание - и слава богу.
- А в ней, что ли? Она благополучно меня бросила… Да и, более того, я, разумеется, ни в коем случае не был ее первым любовником. Она утверждала, что вторым, но вы знаете…
- И не в Оленьке.
Платон внимательно на меня посмотрел, потом, удлиняя взгляд, откинулся на спинку скамьи. Я опустил глаза, в последний момент я заскочил слишком далеко, захотелось срезать велеречивый полет декадентской мысли. До Оленьки мне не было никакого дела, вернее, до утери ею своей ангелоподобности. Не имею права считать себя специалистом в этой сфере, но, по-моему, эти золотые волосики и сияющие глазки просто вопили о готовности и желании их обладательницы схватиться с хорошим потным самцом. В силу своей слюнявости Платон, даже разоблачая, все приукрасил: она хочет мужика покрепче, а он терпит, что это всего лишь слегка превращенный комплекс Электры.
Меня слегка расстроило другое: мне было бы выгоднее, чтобы Оленька продолжала считаться ангелом или по крайней мере она сбросила бы свою маску по моей команде, так сказать. Но, как выясняется, невозможно предусмотреть все, и даже в моих глазах картина слегка приукрашена.
А литератор оказался ненаблюдателен. Я случайно приоткрыл перед ним дверку в стене лабиринта, а он благополучно протопал мимо. Он продолжает думать, что мною в моих психологических разысканиях руководит прекраснодушное, как доктор Айболит, чувство, и оно оскорблено открывшейся картиной разгула плоти и изворотливостью интеллекта, вставшего на защиту этого разгула.
- На самом деле, Илюша, это довольно распространенная ситуация. Расставание с одним из комплексов юности. Ведь как нас учили! Лиза, Наташа и тому подобное, как с них брать пример, они же неземные существа. Даже Федор Михалыч, описывая самые страшные извивы женской души, в конце концов их оправдывал: за весь девятнадцатый век нет ни одного отрицательного женского персонажа. - Он опять встал, и мы опять покатились по нежно загибающейся вокруг пруда дорожке, сквозь нежный воздух заката. Все было, как в лучшие времена: пруд, закат, разговоры о литературе. - Женщина - священная корова русской литературы, и когда ты сталкиваешься на коммунальной кухне с монстром в бигудях, с ночной смены, в грязном халате, с полным ртом матерщины, попадаешь в тупик: или врет великая русская, или это существо не женщина.
- Мне нравится ваша реакция. Вас действительно заботит мое отношение к женщинам?
- То есть?
- Вы явно смягчаете удар, как будто меня должна до глубины души потрясти картина интимной жизни Оленьки Брюхановой. У нас речь о другом, о том, что вы не убивали.
- Это верно.
- Мурка, например, когда мы дошли до этого места, для начала взвизгнула от облегчения, но тут же задалась вопросом: кто?
- Мне было важнее узнать, что не я.