Стильно и благородно.
Дылда в красных итальянских шпильках сидела на скамейке. Рядом лежала черная пластиковая папка. Левая ножка на правой и чулочки с лайкрой… Или не лайкрой?
– Садитесь, – бросила она. Ее голос был тот же – бархатный и чарующий. Сергей любил такие голоса. Лицо было плохо видно. Лавочка стояла в тени, фонарь был далеко, к тому же чертовски мешала шляпка. Хорошо были видны только волосы – довольно длинные и рыжие.
– Деньги при вас? – Сергей кивнул и полез в карман. Девушка мгновенно насторожилась, но расслабилась, когда он извлек из пакета пухлую пачку. Она выхватила ее из рук Сергея и подвинула к нему папку.
– Я должен проверить, то ли это, – предупредил Сергей. Девушка согласно кивнула.
– А я пока "бабки" пересчитаю, – произнесла она, чем немедленно и занялась. Сергею хватило пары минут, чтобы убедиться, что у него в руках нужные документы. Наверное, Али-Баба все-таки визжал от восторга, когда нашел пещеру разбойников, хотя внешне все выглядело пристойно. Сергею хотелось визжать.
Ее пальчики так и мелькали, когда она теребила купюры. Варварский красный лак на ногтях отбрасывал кровавые отблески на все вокруг. Ногти были почему-то коротко отстрижены, что несколько не вязалось с образом женщины-вамп. Вот сейчас она выпрямится, сорвет шляпу, а под ней клыкастый монстр, пьющий кровь доверчивых бизнесменов.
Жуть какая.
Девушка сунула деньги в маленькую сумочку. Пять толстых пачек сотенных купюр поместились там с трудом.
– Ну что же, – произнес Сергей, – с вами приятно иметь дело.
– Взаимно, – улыбнулась она, но голос был холодным. Икра съедена, масло слизано. На поверку остались только сухие корки из трактира "Три пескаря" – последнего пристанища на пути к Полю чудес.
Девушка поднялась и на какой-то момент показалась Сергею знакомой. Она направилась к выходу из парка, но не успел Сергей опомниться, как она свернула на малоприметную тропинку и исчезла в кустах. Сергей секунду смотрел ей вслед, а потом торопливо поспешил домой.
Не хватало еще, чтобы его пристрелили, когда у него в руках ключи от сокровищницы царя Соломона!!!
* * *
Чернов увидеть представителя правоохранительных органов был явно не рад. Неуклюже бросив пакет с покупками на стол, он недоуменно посмотрел на Милену, но та никак на это не отреагировала. Только ее глаза были словно подернуты синеватой дымкой инея.
– Думаю, вам удобнее будет поговорить в большой комнате, пока я тут разбираюсь с готовкой, – посоветовала она. Кирилл невольно почувствовал, как по спине побежали мурашки. От голоса Милены веяло таким холодом, что кладбище казалось детским садом. Игорь неопределенно мотнул головой, что могло означать и "да" и "нет", но все-таки последовал совету Милены. Кирилл последовал за ним. Оба устроились в высоких мягких креслах, совершенно неуместных в эту жару. Разлапистые плюшевые подлокотники и прямая удобная спинка так и умоляли организм расслабиться и задремать. Погода безумствовала. Солнце раскаляло воздух до тридцати градусов, несмотря на то, что август уже заканчивался. Однако в воздухе не было даже намека на осеннюю прохладу. Кирилл недовольно подумал, что дело об убийстве Тихомирова тянется, словно жвачка уже второй месяц, а толку чуть. Еще и бизнесмен этот вылез, как черт из табакерки… Нет бы заниматься своими привычными алкашами, так блин подсунули эту хрень…
– Игорь Павлович, скажите, как давно вы знали Богдана Тихомирова? – задал Кирилл свой первый вопрос, хотя ответ на него уже знал. Чернов не обманул его ожиданий.
– Столько же, сколько и Милену. Мы познакомились в начале июня, когда Милена отмечала в ресторане свое назначение. Там же был и Богдан.
– А с Эдуардом Соловьевым вы давно знакомы?
Чернов задумался.
– Не могу сказать точно. Мы росли в одном дворе, тогда и сдружились. Думаю, мы знакомы около двадцати лет. А в чем дело? Эдика же отпустили.
На кухне звякнула тарелка. Кирилл с неудовольствием подумал, что Милена наверняка прислушивается к разговору. Неожиданно, он обозлился. Ну и пусть! Если они с Черновым наводят тень на плетень, не мешает им узнать, что в милиции работают не самые глупые люди на этой планете. Кирилл задал Чернову еще несколько несущественных протокольных вопросов, прежде чем подобраться к самому главному.
– Игорь Павлович, что связывало вас с Тихомировым?
Чернов нахмурился, видимо, почувствовав скрытый подвох.
– Бизнес, – наконец произнес он. – Наша фирма наняла Богдана, чтобы он рекламировал нашу мебель. Мы даже заплатили ему аванс, но видимо теперь, деньги пропадут…
На кухне что-то снова брякнуло, словно Милена с силой опустила на плиту сковороду. Игорь покосился в сторону двери и добавил чуть громче.
– Богдан успел сделать несколько снимков, так что мы наверняка используем их в изготовлении плакатов и растяжек. На этом деловая часть нашего знакомства закончилась.
Голос Чернова был неестественно театральным. Кирилл осуждающе молчал и в упор смотрел на Чернова. Минотавров в квартире прибавлялось. Игорь счел своим долгом пояснить, что он и сделал, понизив голос до предела.
– Мы и так крупнейшие поставщики мебели в самые разные регионы России и ближайшего зарубежья. В особой рекламе мы не нуждались, тем более в приглашении такой дорогостоящей модели, как Тихомиров. Мне просто хотелось сделать приятное Милене. Она только что устроилась на новое место работы. Хотелось закрепить ее успех. Так что это был всего-навсего ловкий маневр, пыль в глаза.
– Когда вы вернулись из Египта?
– Ну, сложно вот так навскидку сказать… Мне пришлось покинуть Милену на два дня раньше. Мне пришел срочный факс, требовалось мое присутствие. На фирме случились кое-какие неприятности.
– Какие?
Чернов набычился и опустил голову. Сходство с тяжелым парнокопытным из древнего лабиринта, стало абсолютным.
– Вас это не касается. Это не имело отношения ни к Богдану, ни к Милене. Кажется, я прилетел тринадцатого.
– И с Богданом не встречались?
– Нет, – быстро ответил Чернов и отвел глаза. Кирилл покачал головой.
– Напрасно вы лжете, Игорь Павлович. Свидетели показывают, что пятнадцатого июня, примерно в десять часов вечера вы виделись с Богданом в Парке Победы и разговаривали на повышенных тонах. Вас видели три человека.
Тут Кирилл блефовал. Чернова и Тихомирова опознала только Зудина, дворник, которого удалось найти позже, видел двух разговаривающих мужчин, но опознать бы их вряд ли смог. А потом он же привлек к делу еще одну свидетельницу – одинокую пенсионерку, которая каждый вечер проводила в этом парке. Та припомнила, что мужчины, сидевшие неподалеку от нее, ссорились. А тот, что помоложе вроде бы даже грозился. Но в чем дело она не разобрала, и опознать их не сможет, так как сидела к ним спиной. Очень жаль.
Однако Чернову этих сведений хватило за глаза. Видимо, он и сам помнил, что беседовал с Богданом не в безбрежной пустыне, поэтому отпираться не стал.
– Ну, было, – смущенно произнес он. – Но это было личное дело, никак не относящееся к убийству. Если бы я мог предположить, что все настолько серьезно, то, разумеется, рассказал бы. Но наш разговор не имел никакого отношения к делу.
– Позвольте мне судить об этом, – предложил Кирилл, криво усмехнувшись. – Так о чем вы говорили?
Чернов насупился.
– О моей жене, Ирине. О Милене. Богдан орал, как потерпевший, что Ирина третирует Милену, а я мечусь от одной бабы к другой. В итоге плохо всем. Ну, я тоже не сдержался, ответил ему, что, мол, принимать советы от педрилы мне в новинку, и уж со своими бабами я разберусь сам. А он… Рассмеялся так гаденько, и сказал, что уж проблемы с педрилами мне не в первой улаживать.
– Что он имел в виду?
– Ну, во-первых, Соловьева, разумеется. Я пару раз помогал ему, когда на него подавали в суд… Улаживал дела.
Чернов нервно закурил, пуская дым в потолок. Кирилл поймал себя на мысли, что на кухне уже давно не слышится никакого шума, а вот на полу видна неясная тень. Милена определенно интересовалась беседой.
– А, во-вторых? – спросил Кирилл. Чернов дернулся, словно от удара.
– Что, во-вторых? – прикинулся он непонимающим.
– Ну, вы сказали: "Во-первых, Соловьев". А что, во-вторых?
Чернов сморщился, затем махнул рукой.
– А, неважно теперь, тем более, что все равно ничего не было. К сыну моему приставал в институте преподаватель истории. Мне пришлось вмешаться и добиться его увольнения. История получила огласку, даже в газетах писали, что сын известного бизнесмена не то отвергает, не то принимает ухаживания пожилого педераста-учителя. Мне даже пришлось один раз скупить весь тираж, чтобы история не пошла дальше, а журналисту, раскопавшему эту историю заткнуть пасть баксами.
– Богдан угрожал, что расскажет об это всем?
– Да нет, просто по хамски себя вел. Я толком даже не понял, чего он хочет. Вроде бы я не должен был бросать Милену одну в Египте, надо было плюнуть на дела и остаться с нею, но я-то не мог этого сделать. Вот по этому поводу он разорялся больше всего. Я в долгу не остался и посоветовал заниматься своими делами. На этом мы и распрощались. Мне даже показалось, что он с катушек слетел. У него просто истерика была. Лицо белое, а губы синие. Я потом, когда домой поехал, вспомнил, что у него вроде бы сердце неважно работало, Милена рассказывала.
– Больше вы ни о чем не говорили?
– Нет, – покачал головой Чернов. – Я сразу же уехал. Больше я от него никаких известий не получал.
"Врет, – подумал Кирилл. – Я его про известия даже не спросил. Где-то ты еще раз с ним пересекся, вон как следы заметаешь."
Больше Чернов не проронил ни слова. Удачно прервавший разговор звонок сотового телефона заставил Кирилла удалиться. Чернов, схватившийся за трубку, как за спасательный круг, быстро извинился и вышел из комнаты. Кириллу ничего не оставалось другого, как спешно ретироваться. У двери он столкнулся с Миленой, вернувшей забытую Кириллом на кухне барсетку.
– Вы все выяснили? – любезно спросила она.
В ее голосе было столько же дружелюбия, как в оскалившейся пасти ротвейлера, сидевшего у ее ног. Кирилл, почувствовавший стойкое отвращение к древнегреческим мифам, вышел из квартиры.
* * *
Сосватанный Жорой Миловановым стилист оказался скрюченным горбатым мужичком, ростом едва по пояс Кириллу. Несмотря на столь явные физические недостатки, Владимир Георгиевич Шестеренкин в городе имел немалый вес в области литературы, и сам выпустил два своих сборника стихов – тощие книжечки самого вшивого вида. Кириллу он не понравился сразу. И дело было даже не в непритязательной внешности. За толстыми стеклами очков в старомодной черепаховой оправе на Кирилла смотрели буроватые глазки, в которых столь отчетливо читалось презрение к какому-то милиционеру, не умеющему писать красивые вирши на белых листах.
– Владимир Георгиевич, вы в своем деле настоящий авторитет. Помогите нам, пожалуйста, разобраться, один ли человек вел этот дневник, – попробовал Кирилл подольститься к гению словесности. Шестеренкин поморщился.
– Юноша, – брезгливо произнес он, – вам надлежало бы обратиться к экспертам. Неужели в уголовном розыске нет ни одного специалиста такого плана?
– Увы, – покачал головой Кирилл, – у нас больше по отпечаткам пальцев, и ни одного подходящего стилиста. Почерк, сами понимаете, определить невозможно. А вы, как мне говорили, долго с правоохранительными органами сотрудничали…
– Ну, когда это было, – снова поморщился Шестеренкин. – Все это дела минувших дней, предания старины глубокой… Вы помните, откуда эти строки?
– По-моему, так начинается басня Крылова "Ворона и лисица", – неуверенно произнес Кирилл.
– О, боже, – закатил глазки Шестеренкин. – Это Пушкин, молодой человек, школьная программа, между прочим. Вы ведь школу не так давно закончили, как я. Должны бы помнить.
Кирилл пристыжено замолчал. Он прекрасно помнил, что эти строки принадлежали великому Александру Сергеевичу, и даже знал, что они из поэмы "Руслан и Людмила". Но проинструктированный Миловановым, он "ушел в глухую несознанку", чтобы Шестеренкину было перед кем проявить свое превосходство. Кроме того, в рукаве Кирилла был еще один козырь.
– Да, Владимир Георгиевич, раз уж я здесь, подпишите мне вашу книгу.
Шестеренкин мгновенно подобрел и взглянул на Кирилла уже более приветливо. Когда на свет божий появилась книжечка, купленная Кириллом в видавшем виды книжном магазинчике, Шестеренкин попытался скрыть снисходительную улыбку.
– Ну, так уж и быть, – смилостивился он. – Подпишу вам. А вы читали ее?
– Конечно, – горячо воскликнул Кирилл. – Особенно мне понравились строки: "На сердце боль волчицею скребется, кричит "люблю", а он в ответ смеется…" какое тонкое сравнение!
– Да, – кивнул Шестеренкин, отметив, что книжечка выглядит, словно ее выстирали в центрифуге, – это одно из лучших моих стихотворений. А вы, я гляжу, часто берете в руки мое творчество?
– Каждое дежурство, – вдохновенно соврал Кирилл. – Зачитаешься, и ночь незаметно пройдет. Мне так нравится одно из ваших стихотворений… Вот это: "Черная бабочка с белой каймою вдаль уносилась, махая крылом…"
Шестеренкин благодушно внимал, а Кирилл, продолжавший цитировать совершенно нелепое, на его взгляд, стихотворение, видел, что клиент дозревает. Милованов проинструктировал, что Шестеренкина можно купить только лестью. Он любит говорить о своей гениальности. Купленную в магазине книжечку, кстати, совершенно не пользующуюся спросом, Кирилл самолично несколько раз перегнул и притоптал в дорожной пыли, чтобы придать ей более потасканный вид. По пути к стилисту, Кирилл вызубрил несколько строк из его рифмованных виршей. Оставалось надеяться, что Шестеренкин не очень хороший эксперт и не заметит, что от книжных страниц отчетливо пахнет типографской краской, так, как только может пахнуть совершенно новая, ни разу не открытая книга, а также, что Шестеренкин не будет слишком усердно экзаменовать его на предмет своего творчества.
– Ну-с, молодой человек, вот вам ваша книга с моим автографом. Честно говоря, прежде я не подозревал, что в милиции работает столько моих поклонников. Я думал, что это грубоватые люди, а оказывается, что ничто человеческое вам ни чуждо. Как настоящему ценителю, я прочту вам сейчас свой новый стихотворный эпос.
Кирилл задохнулся от восхищения, подумав про себя, что легче составить протокол места преступления, чем впихнуть в себя еще одну порцию рифмованной бурды. Однако следовало держать марку. После обязательной программы можно будет обратиться с просьбой.
– Ну, как? – спросил Шестеренкин.
– Я восхищен, – оскалив зубы, произнес Кирилл. – Я надеюсь, что этот шедевр войдет в вашу новую книгу?
– Разумеется, – надменно почесав живот, произнес Шестеренкин. – Я думаю, что вам не вредно будет послушать мою поэму, которую я решил назвать "Овсы цветут".
Шестеренкин уже открыл рот, чтобы начать декламировать свое очередное творение, но Кирилл был начеку.
– Владимир Георгиевич, я дико извиняюсь, но я крайне стеснен во времени. Не могли бы вы прежде помочь мне разобраться вот с этим.
Шестеренкин брезгливо бросил взгляд на пачку листочков, а Кирилл услужливо подлил масла в огонь.
– Тем более, что скоро состоится ваш творческий вечер, если я не ошибаюсь. Вот там-то я и дослушаю до конца все ваши стихи.
Шестеренкин крякнул и милостиво кивнул. Протянув руку к пачке бумаги, он взял первый лист, и углубился в чтение.
* * *
Мужчина за столиком сидел один уже час. Он непрерывно подзывал официанта, тот услужливо подливал ему водку. Мужчина пил, но, похоже, забирало его плохо. Максим недоуменно смотрел на дорогую одежду, которая нуждалась в чистке и стирке, на золотые перстни на пальцах с плохо остриженными грязными ногтями. Дорогие, мало поношенные туфли были пыльными, словно щетка никогда не касалась их с тех пор, как их вынули из коробки. Руки мужчины заметно тряслись, остекленевшие глаза тупо смотрели в одну точку. Пухлые щеки, которым требовалось быть розового цвета, посерели и заметно обвисли. Глаза, обведенные темными кругами, провалились, напоминая темные омуты. Максим вспомнил, что он уже видел этого мужчину несколько недель назад. Тогда с ним был молодой парень, сильно смахивавший на Бреда Питта. Вид у обоих был цветущий, а теперь перед Максимом была развалина.
Максим кашлянул и подошел ближе. С деньгами было совсем плохо, а этот тип явно не беден. Конечно, он уже пьян, как свинья, но может это и к лучшему, авось много не потребует. Главное, подать себя. Подойдя к столику вплотную, он вторично кашлянул и спросил с робкой надеждой:
– У вас не занято?
Мужчина поднял на него мутный взгляд и посмотрел тупо, словно на пустое место. Внезапно его взгляд прояснился.
– Богдан?
Максим опешил, а потом собрался с духом.
– Меня зовут Максим…
Интерес мужчины сразу угас. Он вновь опустил взгляд в бокал. Максим кашлянул.
– Я могу присесть? – спросил он еще более робко, внутренне понимая, что сейчас получит отказ. Мужчина поднял голову. По его дрожащей щеке катилась слеза. Глаза были красными и воспаленными, словно он давно не спал. После недолгой паузы, он кивнул. Максим с радостью сел и с вожделением посмотрел на бокал с водкой. Выпить хотелось до жжения в желудке. Мужчина уловил этот взгляд и подозвал официанта.
– Чем тебя угостить?
– Мартини, – попросил Максим. Мужчина повернулся к официанту.
– Водки ему и мне.
Официант кивнул и удалился. Максим несколько растерялся, однако собрал все свое самообладание и выдавил самую чарующую улыбку.
– А что такой симпатичный мужчина делает здесь в полном одиночестве?
– Помолчи, – грубо ответил мужчина, уткнувшись в свой бокал. Максим оторопело замолчал. Подошедший официант поставил перед Максимом бокал, в котором плескалась водка, налитая на один палец, и подлил водку мужчине. Максим призывно поднял бокал.
– За что выпьем? – игриво спросил он, приготовившись звонко чокнуться бокалами. Контакт не клеился.
– За упокой раба божьего Богдана, – ответил мужчина. – Пусть земля ему будет пухом.
"Веселенькое начало", – подумал Максим, ловко опрокинув бокал в рот. Мужчина проделал то же самое, а потом, хмуро бросив на стол несколько банкнот, направился к выходу, на ходу бросив Максиму почти равнодушно: – Пошли.
Максим с ходу настроился на романтический лад, однако ничего не получилось, хотя мужчина по имени Эдуард и сделал попытку. Закончилось все тем, что они лежали в постели, молча глядя в потолок.
– Сегодня сорок дней, – неожиданно произнес Эдик, – я хотел с сестрой его поговорить, но она истерику устроила прямо при людях… А они смотрели… И менты цепляются… Думают, это я его… Я, когда узнал, чуть не сдох прямо на работе. Домой полетел, думал ошибка. Менты вовсю шуршали, на диване Милена в обмороке, а он посередине комнаты лежит без лица… И кровь… Всюду кровь… На ковре, на стенах… Соседка говорит, крики слышала… Он и в ту ночь кричал, когда мы его… Теперь так и стоит в ушах его крик, пока не выпьешь… А выпьешь, все забывается…
Эдуард неожиданно отвернулся к стене и зарыдал.