- Что делаешь вечером? - спросил я.
- Одно знаю точно: не собираюсь идти с тобой на совершенно ужасный торжественный обед.
И мы оба рассмеялись.
- Должен признать, не обед, а чистой воды катастрофа, - согласился я с ней. - Но уверен: следующий будет гораздо лучше.
- Забудь, - сказала она. - Всегда считала адвокатов людьми скучными, теперь окончательно убедилась в этом.
- Ты просто не с теми адвокатами встречалась, - заметил я.
Она помолчала секунду, улыбнулась.
- Наверное.
Вот это да, подумал я. Автобус ходит по кругу. Может, теперь стоит в него заскочить?..
Глава 9
Но, увы. Мне не было суждено провести с Элеонор ни тот вечер, ни ночь.
Я вообще провел с ней крайне мало времени. Ее "пищалка" вдруг включилась, и она выбежала из ложи в поисках тихого места, откуда можно позвонить. Потом вернулась на секунду и сказала мне, что ей срочно надо в Лэмбурн. В больнице возникла какая-то срочность, и связано это было с призовым жеребцом и заворотом кишок.
- Приедешь завтра? - крикнул я вслед.
- Надеюсь, - ответила Элеонор. - Позвони мне на мобильный, завтра, прямо с утра.
И она исчезла. А я удивился своему разочарованию. Неужели наконец "созрел" после семи с половиной лет? Ладно, не пори горячку, не делай поспешных выводов, сказал я себе.
Большую часть дня я провел, блуждая между ложей наверху и парадным кругом. Я твердо вознамерился использовать свободное время и ознакомиться с обстановкой, звуками и запахами ипподрома, пытаясь мысленно подготовиться к предстоящим завтра соревнованиям. Но вместо этого больше думал об Элеонор и Анжеле. Они были совсем не похожи, и в то же время было между ними много общего. Элеонор - блондинка с синими глазами, волосы у Анжелы были каштановые, глаза темные, но обеим было присуще здоровое чувство юмора и любовь к жизни во всех ее проявлениях.
- Ну, за какую будете болеть?
Я посмотрел на мужчину, стоявшего рядом, это он заговорил со мной. Какой-то незнакомец.
- Простите, не понял?..
- За какую будете болеть? - повторил он вопрос и кивком указал на лошадей. Стояли мы у ограждения парадного круга, где водили лошадей, участвующих в следующем забеге.
- О, - наконец сообразил я. - Честно говоря, даже не знаю, кто бежит.
Он тотчас потерял ко мне всякий интерес и продолжил изучать лошадей, которых водили перед ним. Видно, прикидывал, на какую из них сделать ставку.
Я поднялся обратно в ложу, приказал себе выбросить из головы все романтические глупости и обратить внимание на скачки.
- Ну, как он? - шепнула мне на ухо Франческа Дейси. Мы стояли рядом и вместе наблюдали за забегом с балкона.
- Сыт по горло, - шепнул я в ответ. - А во всем остальном о'кей.
- Передай от меня привет, если выпадет такая возможность, - шепнула она прежде, чем отойти, и заговорила с другим гостем.
Сегодняшние скачки с препятствиями для профессионалов на трехмильную дистанцию предназначались, по всей видимости, для лошадей, испытывающих стойкое отвращение к долгим забегам, особенно если учесть, что на финише их поджидала горка со скользкой мартовской грязью. И бедняжки в конце совсем выдохлись. Четыре лошади преодолели последнее, препятствие "нос в нос", после чего точно так же и финишировали, толпа возбужденно ревела, результат мог определить только главный судья и фотографии.
Зрители не унимались и после того, как лошади пролетели мимо финишного столба, в жилах бушевал адреналин, сердца готовы были вырваться из груди, дыхание у всех учащенное - такой возбуждающий эффект произвел этот редкостный, практически одновременный финиш. Лучшие в мире лошади, управляемые лучшими на свете жокеями, дружно стремились к победе. Победа для них - это все. Сладкое чувство победы витало в воздухе.
- Первым пришел номер семь! - провозгласил в микрофон комментатор, что вызвало восторженный рев одних и стон, преисполненный горечи, у других. Рено Клеменс на лошади под номером семь привстал в стременах и победно вскинул кулак, приветствуя публику, - та ответила новым взрывом криков и аплодисментами. Как же я мечтал повторить его достижение в завтрашних скачках!..
Большинство гостей устремились вниз посмотреть на победителя и его лошадь уже в круге почета, куда он и выехал, приветствуемый новой волной криков и оваций. Я же решил остаться. Устал от бессмысленных блужданий по ипподрому, и Элеонор не было рядом, чтоб разделить компанию.
Прямоугольный стол сдвинули к стене, теперь он был заставлен большими подносами с сандвичами и пирожными. Скоро подадут чай. Я с вожделением посматривал на эклер с шоколадным кремом, но выбрал вместо него самый маленький сандвич с огурцом.
- Слышала, вы адвокат, - раздался женский голос.
Я обернулся и увидел Дебору Рэдклифф. С чего это я чуть раньше вообразил, что ей не нравятся адвокаты? Может, потому, что она смотрела на меня свысока? Большинство людей терпеть не могут адвокатов, но лишь до того момента, пока не попадут в неприятности. И тогда адвокат становится их лучшим и, возможно, даже единственным другом.
- Верно, - сказал я в ответ и улыбнулся. - Я барристер.
- А парик носите? - спросила она.
- Только в суде, - ответил я. - Но большая часть моей работы проходит вне зала суда. Я представляю людей на профессиональных дисциплинарных слушаниях и прочее.
- О, - протянула она со скучающим видом. - И еще вы представляете жокеев в разных расследованиях?
- Представлял, - ответил я. - Впрочем, нечасто.
Казалось, она потеряла ко мне всякий интерес.
- Как поживает Перешеек? - спросил я.
- Насколько я знаю, прекрасно, - ответила она. - В данный момент находится в Ирландии, на племенном заводе в Рашморе. Его первый сезон.
Иными словами, выведен на пенсию в возрасте всего трех лет. И всю оставшуюся жизнь проведет, как король, пощипывая свежую травку, отсыпаясь в стойлах и покрывая кобылиц. Не жизнь, а настоящий рай для лошади.
- Но сам он появился на свет не в Рашморе? - спросил я.
- О, нет, - ответила она. - Мы вырастили его дома.
- И где же этот дом, позвольте узнать?
- Неподалеку от Аффингтона, в южном Оксфордшире, - ответила она.
- Там, где Белая Лошадь? - Изображение белой лошади, стилизованное под бронзовый век, было вырезано в дерне до глубины известняковых пород в Аффингтоне, графство Беркшир, в нескольких милях к северу от Лэмбурна.
- Совершенно верно, - кивнула она и стала проявлять ко мне больший интерес. - У нас из окна на кухне почти виден этот холм с Белой Лошадью.
- А вот я ее так ни разу и не видел, - заметил я. - Только на снимках.
- Трудно увидеть, разве что с высоты, - сказала она. - К нам то и дело обращаются туристы, просят показать, где она. Ну, покажешь им холм, а они разочарованы. Потому как Лошадь на самом верху, и ее толком не разглядеть, если туда не подняться. Как ее вообще там соорудили, ума не приложу.
- Возможно, сам факт, что ее нельзя как следует рассмотреть, делает ее несколько зловещей, что ли, - заметил я.
- Пожалуй.
- Помните Милли Барлоу? Она была там, когда родился Перешеек? - спросил я.
- Кого?
- Милли Барлоу, - повторил я. - Она принимала роды у кобылицы.
- Нет, что-то не припоминаю, - ответила Дебора. - У нас все время рождаются жеребята. Прямо-таки лошадиный родильный дом. Привозят отовсюду, лишь бы они разродились у нас, особенно если покрывал их местный жеребец.
- А мне казалось, вы должны помнить Перешейка, - заметил я.
- Почему? Ведь в то время, когда жеребенок появляется на свет, мы еще не знаем, хорош он или плох. И родословная может быть великолепная, а он получается самый обычный. Нам просто повезло.
Определенный смысл в этом был. Каждому известно, что Уильям Шекспир умер 23 апреля 1616 года, но до сих пор доподлинно неизвестно, где и когда он родился. Точно известно только одно: крестили его 26 апреля 1564 года, о чем оставлена запись в церковной книге.
- А почему вас так интересует эта ветеринарша? - спросила Дебора.
- Просто в прошлом июне она покончила с собой. Вот я и подумал, может, вы помните ее в связи с рождением Перешейка.
- А это случайно не та, которая убила себя во время вечеринки? - спросила Дебора.
Я кивнул.
- Помню, какой это вызвало переполох, - сказала она. - Но что она имела отношение к рождению Перешейка… нет, не знала.
- Значит, вы не видели снимок, на котором она с новорожденным Перешейком?
- Нет, - решительно ответила она. - Да и почему, собственно, я должна его помнить?
- Просто этот снимок пропал, - сказал я.
- Мне очень жаль, - сказала Дебора и снова потеряла ко мне всякий интерес. - Ничем не могу помочь.
Тут в ложу ввалились гости, пришли пить чай, и я отошел обратно к перилам, чтоб не соблазняться эклерами с шоколадным кремом.
Наутро проснулся я рано, с ощущением, что в животе у меня не эклеры, но трепещут крылышками бабочки. Я привык к этому чувству. Это случалось всякий раз, когда мне предстояло участвовать в скачках. Только на этот раз скачки были особенные. Стипль-чез в Челтенхеме известен под названием "Золотой кубок для любителей". Та же дистанция и те же препятствия, что и для профессионалов, хотя призовые у последних были самые большие, а у нас, любителей, - самые мизерные. И для меня как жокея выиграть сегодня стипль-чез означало примерно то же, что профи выиграть "Золотой кубок", Гранд Нэшенл и Дерби в одном флаконе.
Большую часть утра я висел на телефоне, стремился получить информацию по делу Митчелла, которую мы запросили несколько недель назад. Пока что мы получили копии банковских счетов Скота Барлоу, но я сделал запрос о финансовом положении и его сестры Милли. И банк отфутболил нас обычными своими отговорками о соблюдении конфиденциальности и прочее, и мне пришлось идти в суд и доказывать, почему нам так нужны эти сведения.
После этих последних слушаний прошло уже две недели. В заявлении от защиты я ссылался на то, что, по нашему мнению, Митчелла подставили. И потому мы считаем, что в преступлении участвовала некая третья сторона. Таким образом, сведения из банка Барлоу позволили бы определить, не было ли подозрительных или необычных переводов и поступлений у Барлоу и этой третьей, неизвестной пока стороны. Я указал также, что Милли Барлоу, сестра жертвы и любовница обвиняемого, согласно показаниям друзей и знакомых, была перед самоубийством в июне девушкой весьма обеспеченной. Более обеспеченной, чем позволяла ее зарплата. Возможно, ей помогал деньгами брат, успешный спортсмен, который в то время зарабатывал больше, чем кто-либо другой в его профессии. И сведения о банковских счетах Милли Барлоу могли бы подтвердить это, или же, напротив, опровергнуть версию, что ей помогал брат.
Я далеко не был уверен, что судья понял все изложенные мной аргументы. Но оказалось, он не видел причины, по какой банк мог бы отказать, вне зависимости от того, была она сестрой жертвы или нет. И политика конфиденциальности тут совершенно ни при чем, решил он, и выписал соответствующее распоряжение. Видимо, он ставил самоубийц ниже преступников.
Но банк совсем не спешил выполнить это его распоряжение. И вот наконец Артур нашел мне номер телефона, не значившийся ни в одном из центральных справочников. И я позвонил Брюсу Лайджену и попросил его позвонить в банк и передать им следующее: если к утру понедельника все документы не будут лежать у меня на столе, у нас нет другого выхода, кроме как вновь обратиться в суд с жалобой, что банк пренебрегает решениями суда. И еще попросил Брюса намекнуть в этом разговоре, что отказ в исполнении решений суда преследуется по закону, есть специальная статья, предусматривающая за это двухлетний срок заключения и/или колоссальные штрафы.
Брюс перезвонил мне уже через пять минут. И со смехом сообщил, что явно перестарался с намеками относительно сроков заключения и что коммерческий директор банка обещал выдать абсолютно всю нужную нам информацию, которую они пришлют курьером к нам в контору сегодня же. Я поздравил его с победой.
А потом позвонил Элеонор.
- Привет, - голос ее звучал сонно.
- Поздно легла? - осведомился я.
- Рано утром, - ответила она. - Проторчала в операционной почти до четырех.
Сердце у меня упало. Я так надеялся, что она приедет и увидит меня в деле.
- Приедешь сегодня? - без особой надежды спросил я.
- Наверное, нет, - ответила она. - Веришь или нет, но меня по-прежнему могут вызвать в любой момент, если возникнет какая срочность. Хотела хоть немного поспать.
- Да, - сказал я. - Понимаю.
- Но я попробую. Может, получится, - сказала она. - Во сколько начинаются скачки?
- В четыре.
- Если не смогу, обязательно посмотрю по телевизору, - сказала она. - А ты позвони. Сразу, как только закончатся, хорошо?
- Ладно, - ответил я. - Договорились.
- Позвонишь с крута победителей, - добавила она.
- Будем надеяться, - с улыбкой ответил я.
- Желаю удачи, - сказала она.
- Спасибо, - ответил я, но она уже отключилась.
Я сам удивился, до чего был разочарован. Анжела никогда не смотрела скачки с моим участием. Говорила, что не может в этот день проглотить ни кусочка, что желудок скручивается в узлы - от страха, что я могу получить травму. К концу ее жизни я почти перестал участвовать в скачках, просто невыносимо было видеть, как она мучается, бедняжка. После ее смерти я медленно возвращался в седло, начинал с утренних выездов на конюшнях Пола Ньюингтона, пускал лошадь в галоп - то было единственное средство хоть как-то побороть горечь утраты и одиночества.
И вот теперь мне страшно хотелось, чтоб Элеонор была здесь, рядом, в столь знаменательный день. Но, может, она тоже ненавидит скачки. И может, с надеждой подумал я, по той же причине, что и Анжела.
На ипподром я прибыл загодя, чтоб не попасть в пробку. Ночь провел в маленькой гостинице на Клив-Хилл, с видом на железнодорожные пути. Именно здесь я должен был остановиться год назад, и супружеская пара, владельцы гостиницы, с радостью прикарманила мою стопроцентную предоплату за прошлый год и сдала мой номер, узнав, что я не приеду. Впрочем, к их чести, следовало признать, они с радостью приняли мой заказ на этот год - наверняка в надежде снова получить прибыль. В радиусе пятидесяти миль от Челтенхема в гостиницах не осталось ни одного свободного номера, все были заказаны и оплачены вперед чуть ли не за год в ожидании этих четырех дней.
Я припарковал взятую напрокат машину на стоянке для жокеев, прошел в корпус, затем - в комнату для взвешивания, а уже оттуда - в святилище, раздевалку для жокеев. Повесил сумку на крючок и вышел на террасу, чувствуя себя в этой толпе тренеров, журналистов и жокеев как рыба в воде. Я просто обожал эту атмосферу. Она разительно отличалась от душных и тихих залов суда, где все происходило с томительной, почти болезненной медлительностью.
Ко мне подошел спортивный репортер одной из газет.
- Привет, Перри, - сказал он. - Ну как поживает ваш клиент?
- Какой клиент? - спросил я. - И потом я не Перри, а Джеффри.
Он засмеялся. Он не хуже меня знал мое настоящее имя.
- О'кей, Джеффри, - с сарказмом заметил он. - Так как ваш клиент, Стив Митчелл?
- Прекрасно, - ответил я. - Насколько мне известно. Но, может, вы знаете больше моего.
- Так он виновен?
- Не имею права комментировать дело, которое еще не дошло до суда, - ответил я. - Это будет расценено как неуважение к суду.
- Знаю, - кивнул он. - Но если на ушко, между нами, мальчиками?
- Советую дождаться суда, - ответил я. - Присяжные будут решать.
- И времени им много не понадобится, насколько я слышал, - со смехом заметил он.
- Интересно, что же такое вы слышали? - спросил я.
- Что это Митчелл прикончил его. За то, что Барлоу винил его в убийстве сестры.
- Кто это вам сказал? - спросил я.
- Да в зале для прессы все только об этом и говорят, - ответил он.
- И вы с ними согласны?
- Ну, да, - не слишком уверенно произнес он. - Думаю, что так оно и было.
Повисла неловкая пауза, оба мы молчали. Затем он махнул на прощанье рукой и отошел. Отправился на поиски следующей жертвы.
Я стоял и впитывал атмосферу праздника. Даже погода соответствовала событию. Солнце выглянуло из-за пушистых белых облачков, согревая сердца и души семидесяти тысяч любителей скачек. Таким был Челтенхем в день соревнований на "Золотой кубок", и ничто не могло сравниться по великолепию с этим днем.
- Привет, Джефф, - подошел Ник Осборн, улыбнулся.
- Привет, Ник, - мы обменялись теплым дружеским рукопожатием. Вчера между нами было установлено перемирие. - Из твоих сегодня кто-нибудь бежит? - Я знал, что он вроде не выставил ни одну из своих лошадей, но мало ли что.
- Есть один новичок, в скачке с барьерами, - ответил он. - Хотя шансов у него маловато.
- В любом случае желаю удачи, - сказал я.
- И тебе тоже удачи. На Сэндмене.
- Спасибо.
Мы поболтали еще немного, обсуждая свои и чужие шансы, и, как всегда бывает в такой день, вернулись к размышлениям на тему того, кто выиграет сегодня главный приз.
Первый забег начинался в два часа, к этому времени живот у меня скрутило так, словно я был жеребцом, доставленным в клинику Элеонор с заворотом кишок. Словом, нервничал страшно. Сел на скамью рядом с раздевалкой и пытался успокоиться. И даже умудрился проглотить маленький сандвич с сыром и маринованным огурцом и запить его чаем - стол с закусками и напитками был накрыт для жокеев в весовой.
Надо сказать, нервничал не я один. Для профессионалов высшего разряда на хороших лошадях шансов в Челтенхеме было не так уж много. Для жокеев, чьи лошади занимали третью-четвертую строчку в рейтинге, скачки на "Золотой кубок" могли определить всю их дальнейшую карьеру. Победителей - и лошадей, и жокеев - будут долго чтить и помнить.
Большую часть дня я провел, сидя в раздевалке, наедине со своими мыслями. Я перебирал в уме все нюансы предстоящих скачек, прикидывал, где и когда хочу оказаться в тот или иной момент, бежать ли нам по внутреннему кругу, сокращая тем самым расстояние, или по внешнему, где больше пространства для маневра. Сэндмен был в прекрасной форме, я - тоже. И я от души надеялся, что сценарий Сэндоуна в прошлом ноябре, когда я проиграл по своей вине, не повторится. Нет, сегодня и лошади, и жокею хватит выносливости подняться на Челтенхемский холм после дистанции в три с половиной мили.