* * *
Свадьба была шумной, веселой, озорной. Да и какой ей быть, если невесте - двадцатый годок, жениху - двадцать первый, и друзья - им под стать.
Но вот резко встал из-за стола мрачный Тарас Степанович и бросил свадьбе упрек:
- Устроили буржуйскую обжираловку! - И вышел из зала.
Все как-то сразу притихли, почувствовав себя участниками черного заговора. Переглядываются. Аверьян до этого не задумывался, откуда взялось разносольное изобилие на свадебном столе.
- Хлопцы, да наш Тарас Степанович который день животом мучается! Ему мясо - не впрок! Но женятся раз в жизни! И потому - горько!
- Горько! - поддержала Когана тетя Маша, сидевшая по правую руку от Ольги.
Но у Аверьяна кусок в горле застрял: ни туда ни сюда. "Откуда в голодное время это купеческое богатство?"
Тетя Маша вышла из-за стола, подошла к Сурмачу и, полуобняв за плечи, шепнула на ухо:
- Не суши голову! Ольга готовилась к свадьбе несколько лет. Рассказывала мне, как ждала тебя… И отложила три золотых пятерки из того, что получила за продажу дома. Едим-пьем не ворованное. Ну, горько! - притронулась она граненым стаканом к Аверьянову стакану.
Но и после этого совесть Аверьяна продолжала мучить: "Люди голодают, беспризорников - армия, столько нужды еще повсюду, а мы… устроили обжираловку. Прав Тарас Степанович…"
Он зыркнул на Ивана Спиридоновича, который сидел рядом. А тот переглянулся со своей Машенькой. Улыбнулся:
- Или мы - не люди! Владимир Ильич с Надеждой Константиновной венчались в ссылке. Ты бы знал, какие преграды этому возводило царское правительство! И разрешения-то на проезд не давали, и в пути разные препятствия чинили. А Надежда Константиновна все-таки приехала к своему Володе. Местный кузнец им из медных пятаков "золотые" свадебные кольца выковал. Пришли друзья - такие же ссыльные, поздравили молодых, подняли заздравную чару за их счастье, разделили с ними радость. Человек во всех случаях жизни должен оставаться человеком, - заметил Ласточкин. - Во имя этого и революцию совершили.
Сурмача поразили слова начальника окротдела: "Ленин - венчался в ссылке… И ради этого Надежда Константиновна приехала к нему в далекую Сибирь! И была там - свадьба, было застолье… Но… наверное, не такое обильное, как сейчас у него… Откуда у ссыльных деньги? Дома с садом и службами Надежда Константиновна не продавала…"
Не мог Аверьян избавиться от чувства уничижения: "Все-таки в чем-то прав Тарас Степанович… Свадьба, скромная… это одно, и явная обжираловка - совсем иное". Но всем было весело.
- Хочу танцевать! - вопил Борис, перекрывая общий гул.
Еще не все песни спели, еще не натанцевалась вволю свадьба, когда в зал заглянул Ярош и от порога сообщил:
- Иван Спиридонович, из окротдела дежурный звонит.
- Что там у него? - спросил Ласточкин, которого затянуло в веселый водоворот свадьбы.
- Требует вас. Срочно.
Уж если дежурный даже в общих чертах не сказал Ярошу, зачем потребовался начальник окротдела…
Ласточкин сразу посерьезнел. Гармошку передал кому-то из чекистов.
- Тут, за меня… - и поспешил на второй этаж, где был установлен телефон.
Танцы - завяли, разговоры - смолкли, веселье - сникло. Ждали, с чем вернется Ласточкин.
Он явился темнее осенней тучи. Уже одетый.
- Сурмач! Тарас Степанович! Со мною. Борис, тачанку, живо!
Свадебный выезд… Еще не расплели на лошадях косички, еще красуются в гривах ленты. Такой фальшивой показалась в тот момент Сурмачу нарядная мишура - где-то стряслась беда, а они тут - свадьбу справляют. Невольно подумал: "Прав Тарас Степанович, упрекая…"
Беря в руки нетерпеливо вожжи, Иван Спиридонович проворчал:
- Тесляренко отравился.
- Отравился? - невольно усомнился Ярош. - Но откуда у него яд?
- Да уж конечно не из Щербиновки привез с собою! Сурмач его не однажды до ниточки прощупал.
Аверьян вдруг почувствовал, что слова начальника окротдела каким-то образом взвалили па него часть вины за случившееся. Не он один проморгал, но главная вина - на нем. "Прошляпил. Но где? Когда?"
По пути заехали в больницу за врачом. И тут - неудача.
- А он третий день, как уехал по вызову, - сообщила дежурная медсестра. - Уж мы не знаем, что и подумать. Жена беспокоится, приходила к нам, спрашивала, не знаем ли мы чего. Он уехал ночью. Какие-то знакомые. Ребенок на борону сел. Емельян Николаевич его уже оперировал, но мальчику плохо.
- Третий день! - подосадовал Ласточкин, когда они отъехали от больницы. - А мы и ухом не новели! Тарас Степанович, я тут займусь случаем с Тесляренко, а вы с Сурмачом берите ребят из оперативного состава - ив Щербиновку. Надо перекрыть дороги. Повезут назад врача, необходимо перехватить возчиков. Брать живыми! А после того, как их накроете, сделаете обыск у Тесляренко. Терять нам здесь уже нечего.
Ярош подумал и возразил:
- Сделаем обыск у Тесляренко - все его щербиновские дружки сразу смекнут, что к чему. Поэтому пока мы берем тех, кто повез Емельяна Николаевича, надо арестовать в Белоярове Жихаря. И этим пусть займется Сурмач. Упустим помощника Тесляренко - Жихаря, боюсь, что и зацепиться не за что будет.
Ярош был прав. После смерти Тесляренко, который унес с собою тайну щербиновской хаты-лазарета, Жихарь оставался единственной ниточкой. И нельзя было позволить, чтобы она оборвалась.
Скрепя сердце, согласился Иван Спиридонович на арест Жихаря.
- Чувствую, промахнемся мы тут. Проморгали уже Тесляренко, из-под носа увели такого свидетеля! Даром хлеб едим! - сердился он.
"КТО ДАЛ АРЕСТОВАННОМУ ЯД?"
В обстоятельствах смерти бывшего щербиновского председателя сельсовета разбирался сам Ласточкин. Прежде всего подозрение пало на бойцов из войск особого назначения - ОСНАЗ, охранявших арестованного. Один из них был коммунистом, а двое - беспартийные. Все говорили приблизительно одно и то же. В ночь перед выходом на вокзал Тесляренко почти не спал. Все сидел в углу. С вокзала он вернулся какой-то издерганный, нервный. Его часа два допрашивал Ярош. Но после повторной контузии (удар по травмированной голове тяжелым вещмешком) его тошнило. Изнемогая, он пару раз вызывал дежурного: "Покарауль этого… А то рвота из меня душу вынимает, боюсь ослабеть, а он смотается…" Часа через два Ярош все же вынужден был попросить дежурного:
- Вызови охрану, пусть возвращают его на место.
Тесляренко увели. Сопровождали его двое бойцов. Один из них, по фамилии Безух, в ту ночь дежурил по внутренней тюрьме и незадолго перед смертью Тесляренко сопровождал арестованного в уборную, находившуюся в глубине двора. Но при первом собеседовании скрыл этот факт.
Безуха вызвали на допрос.
Это был сутуловатый, болезненного вида человек лет тридцати пяти. Впалые щеки землистого цвета, глубоко запавшие глаза, подведенные синевой подглазины. Стоит перед грозным начальником окротдела - руки по швам. Синюшные губы покусывает. Глаза налились страхом. Ни единой мысли в них.
- Почему умолчал о том, что водил Тесляренко в гальюн? - допытывался Ласточкин у бойца, на красных петлицах которого были вышиты крупные буквы - ОСНАЗ.
А тот - ни слова в ответ, ни полслова, лишь таращит глаза на начальника окротдела.
"Из последних трусов!" - подумал Сурмач, с открытой неприязнью рассматривая Безуха.
"Мог или не мог этот человек передать яд или отравить Тесляренко?" Сурмач решил: передать яд не мог, для этого нужна смелость, тут дело рискованное, а отравить - легче. Трусливого тянет на подлость.
Ласточкин был спокоен, словно допрос шел по заранее разработанному им плану. Он ни разу не повысил голос, не требовал от Безуха немедленных ответов. Поняв, что осназовец отупел от страха, сказал как-то просто, по-домашнему:
- Садись, Иван. Воды дать или закурить для успокоения?
Безух отказался от всего:
- Благодарствую…
И это рабское, старорежимное "благодарствую" (словно бы половой в трактире, получивший чаевые) окончательно убедило Сурмача, что Безух в чем-то виноват, вернее, чувствует себя виноватым. "А если за тобою ничего нет, то что же ты трусишь?!"
Иван Спиридонович настаивать не стал: "не хочешь, как хочешь, была бы честь предложена", и спросил:
- С англичанами приходилось тебе встречаться?
Ошарашил Безуха такой вопрос. Озирается по сторонам, словно ищет опоры, поддержки. Неуютно ему в тесном кабинете начальника окротдела.
- Нет, не приходилось.
- А с немцами?
На остреньком, пегом носу допрашиваемого выступили росинки пота. Стер их тылом ладони:
- Нет.
Сурмач наводил о нем справки: Безух из местных, многодетный, живет с женой ладно, детей любит, особенно старшую - дочке четырнадцать лет. Мужик хозяйственный, да и как иначе - семь ртов надо кормить. По службе - исполнительный.
"Мог или не мог такой отравить Тесляренко?" Сурмач уже давно бы прямо обо всем спросил допрашиваемого, а Иван Спиридонович все вокруг да около ходит.
- А мне приходилось сталкиваться и с немцами, и с англичанами, - неторопливо, в раздумье продолжал Ласточкин. - Знаешь, как они нас всех окрестили? Иванами. Вся Русь для них - Иваны. Вот какое большое имя у нас с тобою, Иван Карпович, - не без гордости закончил начальник окротдела. - Выходит, мы, Иваны, в ответе за нашу державу, на ее будущее перед своими детьми. Они, наши строгие судьи, во всем потребуют отчет.
К удивлению Аверьяна, Безух преодолел свой страх:
- Только я, Иван Спиридонович, не виноват ни в чем. Струхнул малость - это верно. Да кто тут спокойным останется, по делу выходит, будто я арестованному что-то дал.
- А как было?
Боец тяжело вздохнул, зачмокал губами, собираясь с мыслями. Махнул отчаянно рукой: "Эх, была - не была!"
- Я в тот день на смену пришел пораньше. Взводный дает распоряжение: "Сходишь с Плетневым в окротдел, доставите арестованного". Привели мы его, и я заступил на пост. Несу свою службу. Обхожу камеры, заглядываю в глазок. И вот вижу: сидит этот, которого мы привели из окротдела, в углу на корточках. Мордой в руки ткнулся. Сидит и сидит. Я через окошко спрашиваю, мол, дяденька, что с тобою? А он поднял голову, глянул на меня: глаза мутные, страшные, ну вот как у смертельно раненного. У меня аж мурашки по спине поползли. Опять допытываюсь: "Что с тобою?" - "Ничего", - говорит Ну, ничего и ничего. Понимаю: был у него в ГПУ серьезный разговор, вот и переживает. А он через полчасика кличет меня, за живот держится: "Хочу по нужде". Открыл камеру. Вывел его. Долго он сидел в уборной. Я даже заглянул к нему раза два. А он побелел и корчится. Ну, я тут струхнул: думаю, учудил он чтой-то над собой, а меня под трибунал. Считай, на себе отволок его в камеру. Разводящего вызвал. А когда тот пришил, арестованный уже скончался.
Выговорился Безух. Глаза просветлели, в них мысль какая-то появилась, сбросил человек с плеч непосильную ношу.
- А я не виноват. Ей-богу. Я же за Советскую власть два ранения имею, одно - в ногу, тяжелое.
Он готов был сию минуту продемонстрировать свои шрамы. Но Иван Спиридонович успокоил его:
- Я тебе верю. Иди.
Безух ушел, унося с собою затаенную радость.
Иван Спиридонович постоял посередине комнаты, задумавшись, потом спросил Аверьяна:
- Ну что, Сурмач, скажешь?
Аверьян не сразу нашелся, что ответви. Сбил его с панталыку рассказ Безуха.
- Черт его знает… Может, и не брешет.
- Черт, может, и не знает, а мы с тобой - обязаны.
ОСНАЗ - отряд особого назначения - нес караульную службу у государственных учреждений, под его охраной находилась и внутренняя тюрьма. В ОСНАЗ принимали бывших фронтовиков. Жили осназовцы в обычных домашних условиях, а в отряд являлись лишь на дежурство. И все же ОСНАЗ был чекистской базой, нередко бойцы ОСНАЗа становились со временем оперативными работниками.
Так неужели яд арестованному Тесляренко передал кто-то из осназовцев? Может быть, и не Безух, ведь в точение полутора педель во внутренней тюрьме дежурили многие.
В общем-то это была удобная и спасительная мысль, она позволяла снять подозрение с Ивана Безуха. Но… она могла увести и от истины. А как важно было сейчас чекистам знать истину.
Что значило перепроверить весь отряд? Это надо было просмотреть все личные дела, побеседовать с каждым. И не однажды. Попытаться нащупать связи с внешним миром. Словом, работы на несколько дней. И надо было бы съездить в Белояров, как планировалось вначале, но времени для этого не выкроили.
Провозились три дня - и никаких результатов, ни одного даже самого пустяшного намека, где искать.
- Может, Ярош прольет свет на это темное дело?
Тарас Степанович вернулся со своей группой на следующий день, к вечеру. Злой.
- Если у Тесляренко и было что в хате, то давно исчезло. И доктора не видели. С какой стати мы решили, что он уехал в Щербиновку? Трое суток мерзли, перекрывая дороги!
Иван Спиридонович вконец расстроился:
- Чувствую, с Емельяном Николаевичем случилась беда: неделю пет дома. А насчет Щербиновки - это точно. Первый раз за сим приезжали, говорили: "Мальчишка на борону напоролся". И в этот раз - та же басня. А как с Тесляренко вышло?
О смерти Тесляренко Ярош тоже ничего конкретного сказать не мог.
- По-моему, он после операции на вокзале свихнулся. Говорил бессвязно, нес какую-то чепуху. Да вы в протоколы загляните. А насчет яда… Ума не приложу. Своих обвинять не решаюсь. Так можно и меня, и Сурмача, и вас, Иван Спиридонович…
Только крякнул начальник окротдела при таком перечне подозреваемых.
- Уж очень ловко сработано. Казалось, все они у нас в кулаке. Оставалось добраться до щербиновской квартиры. И в один миг как топором рубанули: концы в воду - и не за что ухватиться.
- А Жихарь? - подсказал Тарас Степанович.
Ласточкин отмахнулся:
- До Белоярова руки не дошли. Работали с осназовцами. Про себя - молчу. А вот он, - показал на Аверьяна, - пятый день женат, а родную еще в глаза не видел. В коммуну не ходили, здесь ночевали.
Ярош вскипел:
- Но мы же договаривались! Жихаря следовало взять до обыска у Тесляренко! А теперь явимся на пустое место. Вы это понимаете?
Ласточкин понимал.
- Нельзя сразу сесть на два стула, если они в разных городах.
- Осназовцы - никуда бы ни делись! А Жихарь - союзник Тесляренко.
- Не Жихарь передал яд арестованному, а кто-то из нас, или из осназовцев. Здесь искали! - резко ответил Иван Спиридонович.
- Искали! А что толку?
- Неизвестно, какой был бы толк, если бы занимались Жихарем.
- Да теперь-то уж, думаю, никакого не будет: вторые сутки на исходе, как мы перетряхнули все в доме Тесляренко. Надо было исправлять положение.
- Возьмем Жихаря и Серого, который каким-то образом связан с Вольским; по крайней мере, вместе ходили за контрабандой.
Иван Спиридонович собрал у себя всех, кто должен был принимать участие в предстоящей операции.
- Вы, Тарас Степанович, берете с Коганом Жихаря, мы с Сурмачом - Серого.
Разработали подробный план, уточнили все детали. Дотошно начальник окротдела вникал во все мелочи, требовал от каждого скрупулезного знания своих обязанностей.
Коган откровенно радовался предстоящему хлопотному делу:
- Хоть встряхнусь немножко, а то закоржавеешь, плесенью покроешься, копаясь в бумажках, и слопают тебя мыши, приняв за какую-то старую подшивку.
* * *
Добрались до Белояровской милиции.
Матвей Кириллович оказался на месте. Он только что вернулся с происшествия: в селе Гусаковке ловко воровали скот, особенно лошадей.
- Думаю, кто-то из своих.
Сурмач объяснил ему цель приезда. Опытный милиционер предложил послать вначале Цветаева разведать обстановку.
- Петькино войско на Николая Жихаря имеет свои виды и следит за каждым его шагом.
Вскоре появился Петька с двумя ведрами воды. Дядя Вася, как и обычно, помог ему втащить их в Дежурку.
Увидев Сурмача, Петька с обидой сказал:
- Ушился твой Жихарь! Вот!
- Как это "ушился"? - вырвалось у Аверьяна.
- А просто. Четыре дня тому они с Серым пригнали подводу. Затянули в нее два здоровенных ящика, притрусили соломой и укатили. Им помогал нищий с толкучки, тот, с бородавкой на носу. Прозрел, гад. Мотался - будь здоров. А лошадей нахлестывали, словно за ними волки гнались.
- Чего и следовало ожидать! - резко заметил Ярош и тем самым возложил всю ответственность за случившееся на начальника окротдела, который в свое время пренебрег его советом.
- Четыре дня тому? - вслух размышлял Сурмач. - Четыре дня тому и… с Тесляренко…
Ярош выразительно пожал плечами: "Откуда мне знать!"
- В любом случае арест Тесляренко заставил всех его сообщников насторожиться, а мы им дали время принять меры и скрыться.
"Четыре дня, как отравили Тесляренко… Четыре дня, как скоропалительно исчез Жихарь со всеми своими…" Аверьяну не хотелось бы видеть в этом связи, пусть уж лучше простое совпадение. Но факты!
Чекисты разделились на две группы. Иван Спиридонович и Сурмач отправились к Серому. С ними пошел начальник милиции.
Долго никто не отзывался на стук. Тетя Фрося открыла лишь тогда, когда Аверьян с начальником милиция попытались высадить дверь.
- Где Грицько? - спросил Аверьян, войдя в темную хату.
- Где-то запропастился… Как ушел неделю тому назад…
В доме ничего подозрительного не нашли. На чердаке тоже. Во дворе и на огороде прощупали землю шомполом. Никаких тайников. Заглянули в коровник. Переворошили сено. Тут-то Иван Спиридонович и наткнулся на какие-то рваные бумажки, втоптанные в землю под стеной сарая. Собрал их, принес в хату и начал очищать от грязи, взяв у хозяйки чистую тряпочку.
Вначале Аверьян не придал значения находке, а на занятия начальника окротдела смотрел с легкой иронией. Он был уверен, что Серый, если имел что-то, уличающее его, то давно все спрятал или уничтожил.
Внимательно присмотревшись к мятым обрывкам, Ласточкин прочитал слово "Штоль".
- Ого! - воскликнул он. - Да нашего Тесляренко в этом доме, похоже, неплохо знали!
Еще раз обыскали весь двор. Но в темноте не много разглядишь. Пришлось ждать рассвета. Как только рассвело, поиски возобновились. И усилия не пропали даром: обнаружили еще один обрывок записки.
Ее порвали на клочки, потом скомкали. Некоторые совсем затерялись. Прочитать удалось всего несколько слов: "Штоль… лея. Печать срочно… Доктор в ГПУ… начей".
- "…начей". "Казначей". Это же Казначей, Иван Спиридонович! - радостно воскликнул Аверьян.
Начальник окротдела улыбнулся:
- Не шуми. Сам вижу.
- А Казначей писал печатными, - отметил Иван Спиридонович. - Конспиратор опытный.
Теперь многие факты вытягивались в одну цепочку.
"Штоль… лся" - "попался". Затем: "Печать срочно перепрячьте". Какую еще печать? И самое тревожное: "Доктор в ГПУ…" Выследили! И вот увезли из города.
Вернулись в милицию. Ярош и Коган были уже там, они справились со своим заданием довольно успешно.
- В домике у Жихаря была подпольная типография. Вот! - Борис показал пачку листовок.
В подвале у Жихаря нашли несколько гор-стен шрифта, металлические линейки, забытые, видимо, второпях, и пуда три-четыре розовой бумаги в листах.