* * *
"Едем!"
Хлопот у Ольги по этому поводу - по уши.
- Подарки нужны. И Кате, и ее родственникам.
- Старику Воротынцу? - удивился Сурмач. Ольга поняла ход его мыслей: отцу Семена Григорьевича. Но нельзя, нельзя было ей приехать без подарка. Мужа везет на показ. Что о нем подумают? Должны думать только хорошее. Пусть знают, что он добрый, щедрый.
Встал вопрос о том, какие подарки и где их взять. К удивлению Сурмача, у Ольги уже было все припасено.
Аверьяна все больше удивляла Ольга. Оказывается, он ее раньше совсем не знал, только думал, что знает. И вот сейчас открывает в ней все новое и новое.
- Володя, подарки должен дарить ты, - решила она.
Но Аверьян запротестовал:
- Еще чего! Чтобы я облагодетельствовал отца злостного врага Советской власти!
Ольга видела, что тут уж Володя не пойдет ни на какие уступки. Вот отсюда и начинался Аверьян Сурмач, большевик и чекист, которого она не понимала, а потому чуточку побаивалась. Нет, пожалуй, не то слово, не побаивалась, а не узнавала. И в такие моменты ей становилось тоскливо, хотелось, чтобы он стал прежним, ее Володя, мягким и добрым.
Она сразу же предложила компромиссное решение:
- Тогда ты Кате подаришь, а я - им, старикам.
- А этому работнику? Ну, от которого она ждет ребенка? - спросил Аверьян.
Ольга вдруг потупилась, зарделась.
- Как же можно, он же с ней… не по закону.
- Не венчанные? - не без насмешки спросил Сурмач.
- Не по закону…
- Эх, сколько еще глупости в тебе сидит! - посетовал Сурмач. - А если она любит? А если у них - по закону любви?
Ольга притихла. Аверьян начал замечать, что она уже научилась избегать разговоров на неприятную тему. Стоило ему насупиться, жена моментально улавливала его настроение и как-то вся внутренне менялась, становилась иною, будто поворачивала к нему сердце другой стороной.
* * *
Молодые только поднялись, когда явился Борис. Оживленный, шумный, он переполошил всех.
- Так жизнь проспите, лентяи! А ну - раз-два! Чтоб через минуту были на ногах. Я же рысака для вас нанял.
Действительно, чтобы отвезти Сурмача и Ольгу на вокзал, Борис Коган подрядил какую-то клячу. Под окнами на телеге сидел хмурый, давно не бритый дядька.
До Щербиновки добирались киевским поездом.
Приехали. Станция встретила разноголосым шумом. Вагон еще не остановился, а на его ступеньках повисли два дядьки, ловко вскинув перед собою по тяжелому мешку. А за ними уже бежали, суетились, толкались очумевшие, боящиеся опоздать, не попасть в вагон, люди. Богатое, торговое село Щербиновка, не взирая на праздники, спешило на базар в столицу.
Крепкий мороз разукрасил лица: подбелил усы, расписал румянцем щеки. От скученной толпы валил парок, как от взмыленных лошадей.
- Но-но! Табун! - покрикивал с высоты вагонной площадки на мужиков Борис Коган. - Разбежись, дай людям сойти!
Но его не слушали, лезли и лезли напролом в открывшиеся двери. Тогда Борис, подхватив мешки, которые тяжело легли у его ног, выбросил их па платформу. Владельцы мешков заголосили и, вовсю работая локтями и кулаками, полезли вслед за поклажей.
В образовавшуюся брешь прошмыгнул Борис и потянул за собой Ольгу. Потом пробился и Аверьян.
- За чем бы это они на базар так перлись? - спросил Коган у Ольги и сам же ответил на свой вопрос: - Советский червонец покою им не дает. Твердая валюта.
Вышли со станции. Морозец крепчал. Ни ветерка. Над трубами голубоватыми прозрачными вехами - дымок. Казалось, он родился однажды, очень давно, да так и застыл, закоченел на этом холоде, будто примерз к синей бесконечности.
- Хор-рошо! - вдруг заявил Борис.
Действительно, дышалось свободно, здорово, во всем теле ощущалась птичья легкость. Набрал Борис пригоршню снега, кинул в Аверьяна. Только не долетела снежка, рассыпалась.
И всем весело.
Ольге хочется быть степенной. Ну как же, не девчонка - замужняя. А задорный чертик, что поселился в ее душе при виде игривого Бориса, так и подмывает наскочить на озорника, толкнуть его, засыпать снегом, завизжать от удовольствия на всю улицу, на всю деревню.
- Да ну тебя, разыгрался, как стригун! - сказал Аверьян другу, сам едва управляясь с улыбкой.
- Эх, Аверьян, - пошутил Борис, - женился - и в старики записался. - Но балагурить уже перестал: слишком пристально присматривались к ним встречные прохожие.
А дальше пошло все так, как представляла себе Ольга. Она взяла своего Володю под руку, а Борис рядом, несет подарки. Встречают и провожают их любопытными взглядами щербиновцы.
Дом, в котором жила сестра Ольги, был добротный: на высоком фундаменте, под черепицей. Скотный двор и сарай покрыты гонтом - тоже большая роскошь. Забор - как крепость, из остро затесанных горбылей. Ворота тяжелые, подворотня закрыта доской. Так вот вдруг и не зайдешь. "Журавинская ухватка", - подумал Сурмач.
Стучались довольно долго, лаял злой пес. Наконец калитка открылась. Сурмач увидел плечистого, крепкого дядьку с приятным лицом. Высокий чистый лоб, умные глаза.
- Ольга? Вот новость! - радостно встретил он пришельцев. - А мы только что говорили о тебе.
Ольга выставила Аверьяна вперед, подтолкнула.
- А это мой муж, Володя, - представила она Аверьяна. - А это его товарищ, Борис, - показала на Когана.
Старый Воротынец пожал мужчинам руки, поцеловал Ольгу и пригласил всех в дом.
- Гость на праздник - святой гость, - он мельком глянул на кожаную куртку Сурмача.
Просторный двор. По всему чувствуется, что здесь живет рачительный хозяин. Он насыпал всюду дорожки: и к скотному двору, и к сараю, и к калитке. Даже к навозной куче можно подойти в любую распутицу.
Семья сидела за праздничным столом.
- Позвольте приветствовать вас в вашей хате, - поздоровался Борис, по обыкновению моментально осваиваясь с обстановкой. - Пусть сопутствует вам счастье па всю долгую жизнь!
Глянул Сурмач на тех, кто за столом, и удавился: рядом с пустым стулом, с которого недавно встал хозяин, сидит… Ольга. Его Ольга. Только постарше этак лет на пять. Тот же овал лица, те же черные глазищи, правда, с синими подглазинами. "Катерина!"
Ольга еще раз всем представила своего Володю:
- Это мой муж, - она даже передала пожилой, совершенно седой женщине церковное удостоверение, купленное Борисом у попа.
"Мать Семена Воротынца", - догадался Сурмач.
Женщина была благообразна. Довольно полная: рыхлая складчатая кожа ходила на шее ходуном.
"По виду не подумаешь, что она родила и выкормила бандита. Впрочем, наверняка, мать того не хотела. Учила добру и злу в меру своего понимания жизни. А что получилось?"
Началась церемония вручения подарков. Екатерина с трудом вышла из-за стола. Аверьян догадался: на сносях.
"А где же этот… работник?"
Он сидел по другую сторону стола - тихий, будто прибитый. На вид лет под пятьдесят. Небольшого роста, плюгавенький. Нос утиный, глазки маленькие, ехидные.
Этот человек был явно несимпатичным. Когда-то Ольга его поругивала: "Такой уж некрасивый".
Сели за стол. Седая хозяйка поставила стопки, тарелки.
- За приятное знакомство, - предложил тост старик Григорий Ефимович. - Да чтоб из сторонились родные родных.
Сурмач уже был взялся за стопку, как вдруг Ольга запротестовала:
- Ему врач запретил, он после больницы. Такое воспаление легких было, едва не умер.
Борис заикнулся было: "А вчера…", но Ольга так зыркнула на него, обожгла взглядом, что он замолк.
Сурмач почувствовал, что Ольга чем-то невероятно взволнована. Он перехватил ее пристальный взгляд, брошенный в сторону возлюбленного сестры. Тот низко опустил голову, скребет ножкой по дну.
"Ну и тип!" - подумал с неприязнью Аверьян.
Когда налили по второй стопке, возлюбленный Екатерины вдруг встал из-за стола.
- Я, пожалуй, пойду… Спасибо за уважение. А у меня - работа.
Ольга под столом толкает и толкает мужа ногою. Чувствует Аверьян, что она чего-то требует от него, а догадаться не может.
Тогда она заговорила, обращаясь к работнику:
- Что это вы, Григорий Титович, сбегаете, будто мы вам по нраву не пришлись. И вареники не доели. Какая работа в праздник! Посидите с нами хоть немного.
Стоит растерянный Григорий Титович посреди комнаты, не знает, как быть, на хозяина дома вопросительно смотрит. А Ольга ка-ак ущипнет Аверьяна за ногу. Дошло: она не хочет этого дядю отпускать! Но почему? Почему?
Ольга говорила, что видела возлюбленного сестры один раз. А к этому дяде обращается, как к старому знакомому. Да и он… тоже ее хорошо знает.
"Не тот, не тот работник! Но кто же тогда? Кто?"
Поднял Аверьян стопку, направился к Григорию Титовичу:
- Если бы скотина ревела голодная в стаенке, я бы еще понял, почему надо сбегать от праздничной чарки. А ваши буренки довольны всем и молчат. А не выпить в таком случае - грех. Хоть мне врач и запретил…
Аверьян встретился с Григорием Титовичем взглядом. В маленьких серых глазах остывающего свинца - ужас. Не смеет отвернуться, смотрит на гостя, не мигая. Потянулся было дрожащей рукой к стопке, которую Аверьян ему предлагал. Но вдруг ударил по ней, оттолкнул Сурмача и бросился к дверям. Аверьян в два прыжка настиг его, ткнул кулаком в шею. Дядька, с разгону ударившись о дверь, рухнул на колени, едва перевалив через порог. Сурмач моментально заломил беглецу за спину правую руку, сделал это так резко, что тот, достав лбом пол, застонал от острой боли в ключице.
Подоспел Борис. Дядьку скрутили.
- Кто такой? - спросил Аверьян у хозяина хаты, кивнув на связанного, у которого из рассеченного лба сочилась кровь.
Старик стоял сумрачный, недобрый.
- Работник. Был тут до него один… Довелось выгнать. Но хозяйство требует здоровых рук. А у нас - сами видите.
Он показал на беременную Екатерину, на свою рыхлую, седую жену.
- Документы у него какие-то есть? - спросил Борис.
Хозяин пожал плечами.
- Какие-то, наверное, есть… Я особенно не выспрашивал. Пришел, говорит: "Мне посоветовали к вам обратиться, вам нужен помощник". Где они, твои документы, Григорий?
Тот лишь злобно выругался:
- Чтоб ты подавился теми документами!
Аверьян решил узнать у Ольги, кто же это такой, но спросить в присутствии ее родственников не решился. Пошел на хитрость.
- По-моему, я его где-то видел… А где - не припомню.
- Да ты ж был у него в хате. И пришел к Галине с его женой теткой Фросей.
- Серый! - воскликнул Аверьян.
Коган выразительно присвистнул:
- Григорий Титович, рад с вами познакомиться. Мы в самом деле приходили к вам в гости. Дважды. Но, к сожалению, дома не застали. И это как-то нехорошо с вашей стороны. Пригласили па чарку, а сами - в бега. И вот свиделись наконец-то!
Григорий Серый! Вот уж он вспомнит, кто прислал ему записку и предупредил: "Штоль попался. Печать немедленно перепрячьте. Доктор был в ГПУ".
Нет, не случайно оказался в доме Семена Воротынца бывший подчиненный хорунжего.
- Схожу в сельсовет за подводой, - решил Сурмач. - А ты подожди здесь, - сказал он Борису.
Заголосила, запричитала хозяйка.
- Мы приняли вас, как родных…
- Мама, перестань! Разве они понимают, - довольно властно потребовала Екатерина.
"Мама? - удивился Сурмач. - И после того, как невестка прижила ребеночка от работника, которого выгнали!"
Старуха послушалась невестку, притихла.
"Нет, ребенок у Екатерины не от работника! А от законного мужа, от Семена Воротынца! Как заботится о наследнике старик, не дает сесть пылинке на невестку!"
Старик, действительно, взял Екатерину под руку, усадил на стул, - у псе, видимо, начались колики. Закусила губу, скорчилась. На лбу у нее и на губах появились темные пятна.
Ольга кинулась было к сестре:
- Ой, Катя!
Но та оттолкнула ее:
- Сестру на чекиста променяла! Чтоб ты захлебнулась в собственной крови!
Опешила Ольга. В глазах слезы. Не знает, как вести себя. Ведь она же к сестре всей душой, от чистого сердца.
* * *
Шагая на край бесконечного села, Аверьян поминал злым словом тех, кто загнал в такую даль сельсовет.
Но сельсовета на прежнем месте не оказалось. Осиротел двор. На двери - замок. Заглянул Сурмач в окно: пусто. Зашел в соседнюю хату. Там сказали:
- Перебралась наша сельская власть. От станции по ту сторону ищи, добрый человек. Вчера перед вечером и перебрались.
Ругнул себя Аверьян за нерасторопность и подался назад.
Над резным крыльцом, на высоком фундаменте дома реяло кумачовое полотнище: "Здесь Советская власть Щербиновки".
Сурмач увидел Пришлого. По-прежнему в красноармейской шинели. Вместе с долговязым Иваном Дыбуном он прибивал к степе большой портрет Владимира Ильича.
В сельсовете толпятся люди, вернее, каждый занят делом: прихорашивают комнату.
- Кто тут председатель? - спросил Сурмач.
- Ну, я, - подошел Пришлый, передав молоток Дыбуну.
Он сразу узнал Сурмача, обрадовался встрече. Отобрал у Дыбуна стул, на котором тот стоял, подал его Аверьяну.
- Садись! Как видишь, с твоей легкой руки - командую. Утвердил Совет.
Каким Фомой неверующим был Алексей Пришлый в прошлый раз! А теперь совсем иной человек. Да и вокруг него все какие-то живые, энергичные. Хозяйничают на новоселье.
- Есть дело.
- Зайдем в комнату, там нет никого, - согласился Алексей Пришлый.
Когда они остались с глазу на глаз, Аверьян объяснил:
- Нужна подвода. Мы тут взяли старого Воротынца и еще одного, заезжего, да двух женщин. Их, пожалуй, отправим поездом. Необходимо сделать обыск у Воротынца. Поможешь, председатель? Надо, чтобы при том деле был законный представитель Советской власти.
Пришлый крикнул, приоткрыв дверь в соседнюю комнату:
- Иван!
Явился Дыбун. "Хоть раз в жизни он был бритым!" - невольно подумал Сурмач. Но ему приятно было видеть этого бывшего усенковца, который помог чекистам в Журавинке.
- Вот добрый знакомый, - кивнул председатель сельсовета на Сурмача, - приглашает на рождество к старому Воротынцу!
- А чего б не заглянуть на чарочку к Григорию Ефимовичу! - осклабился Дыбун, обнажая большие, сильные зубы. И не без удовольствия добавил: - Дед кабанчика заколол. Хороший был кабанчик, уже и на ноги не вставал. Только хрюкал. Пудов на восемь-десять. Наделала Воротыниха кровянок - колбаса с кровью и с гречкой. А я люблю эту кровянку до смерти.
- Семена Воротынца последнее время встречать не приходилось? - поинтересовался Аверьян.
- Нет, - покачал головой Дыбун. - В Щербиновку ему путь заказан.
- Заказан, говоришь? А вот невестка старого Воротынца рожать скоро будет.
- Слыхал про такое. Но говорят, дед за этот грех работника выгнал.
Аверьян еще больше утвердился в своем мнении: наведывается Семен Григорьевич домой.
* * *
Начался обыск. Процедура малоприятная и для хозяев, и для обыскивающих. Надо заглянуть в каждую щелочку, ничего не пропустить. Сдвигались со своего места кровати и сундуки, кадушки в погребе и кормушки в коровнике. Дыбун даже опустился на веревке в колодец. Осмотрел стены, выстукал их.
"Ничегошеньки! По всему, Семен Григорьевич свое хранил не в доме отца".
"Может, и к лучшему", - невольно подумал Аверьян, которому не хотелось бы припутывать к делам бывшего хорунжего его благообразного отца, пухлую, страдающую одышкой мать и Ольгину сестру Екатерину. "Ну, чего они все должны страдать из-за одного барбоса? В окротделе допросят и, если ни к чему не причастны, вскорости отпустят".
Он не сказал себе: "И будет такой исход радостью Ольге". Но где-то в глубине души ото чувство в нем жило.
Аверьян посоветовал женщинам одеться потеплее.
Ольга рьяно запротестовала:
- Как же Катя поедет?.. Она не может!
На мгновение в душе Аверьяна родилась жалость к женщине, которая готовилась стать матерью. Но тут же решил, что жалость к Екатерине совсем не деловая, видит он в любушке Семена Воротынца родную сестру своей жены.
- В Турчиновке есть больница, - решил он.
Пока Аверьян с Алексеем Пришлым одевали со всеми предосторожностями старого Воротынца, Пилип Дыбун все присматривался к печке. Он даже заглянул в широкую духовку (духовка пришла в эту хату явно из города.). Ничего подозрительного. Но Дыбун усомнился:
- Почему холодная? Печка теплая, а эта штука словно бы на улице стояла.
Он потянул духовку к себе. Она легко подалась.
Под духовкой оказался ход в подполье. Дыбун снял с себя ватник. Зажег керосиновую лампу.
Зарычал спутанный накрепко Серый:
- Чекистам продался! Еще поджарим тебя на вертеле вместе с твоим выводком!
- Замолчи! - отозвался Дыбун. - Кончилось ваше с Семеном Григорьевичем времечко.
Дыбун спустился в подполье. Вскоре он выбросил оттуда толстую пачку увязанных бумаг.
"Опять листовки!"
Вслед за ними на свет божий Дыбун выкинул шрифт, гектограф и другие принадлежности ручной типографии.
В том же подполье обнаружили ящик винтовочных патронов, два смитвессона и браунинг.
- Патроны в наличии. А где же винтовки? - допытывался Сурмач у хозяина дома.
Воротынец упорно молчал. Пришлось обыск начинать сначала.
Чердак, сеновал., Вывели из коровника коров, из свинарника - свинью с поросятами. Рыли, прощупывали землю щупами. Ничего. Короткий зимний день умирал. Легли длинные тени. Они вытягивались. Их вытесняла будущая темнота.
- Ну, пора кончать, - решил Аверьян.
Но не хотел успокаиваться Дыбун. Он принялся разваливать стожок сена, стоявший во дворе. А потом прощупал шомполом землю.
- Есть! Есть! Что-то тут есть! - закричал он радостно.
В две лопаты разметали не успевшую замерзнуть под сеном землю. На глубине менее метра лопаты наткнулись на брезент. В нем оказался разобранный станковый пулемет. Смазан он был добротно, на долгое хранение.
Расчистив яму. Дыбун вновь ее проверил щупом и опять на что-то наткнулся.
На этот раз вытащили ящик. Он был невероятно тяжел.
Замахнулся Дыбун топором: раз! раз! И… потекли на землю желтые кругляшки.
- Золото! Ого-го-го! - кричал Дыбун, смешно, по-петушиному пританцовывая вокруг находки.
Золото. Монеты, кольца, ожерелья. Разбегались глаза при виде всего этого богатства.
Сколько слез, сколько человеческих жизней вместил в себя ящик с драгоценностями? Неужели это то самое "наследство"?