* * *
В милиции его дожидался Василий Филиппович. Они зашли в свободную комнату. Демченко запер за собою дверь, просунув в ручку ножку стула.
- Штоль у вас в ГПУ умер? - спросил он.
Подивился Сурмач такой осведомленности болояровского фотографа. О смерти Тесляренко пока знали очень немногие.
- Да, умер.
- Его отравили мышьяком?
Тут уж Аверьян не выдержал:
- Откуда это вам известно?!
Об истинной причине гибели Тесляренко знали восемь человек из всего окротдела, а о том, что он принял (или ему дали) мышьяк, - пятеро: врач, делавший вскрытие, Иван Спиридонович, Борис Коган, Ярош и Сурмач. От кого это пошло по белому свету? От врача?
Демченко прислушивался к тому, что делалось в соседней комнате - в дежурке, и лишь после этого начал рассказывать:
- Только вы меня не осуждайте, постарайтесь понять, как мужчина мужчину. Жена моя была гораздо старше меня, человек больной и физически, и умственно. Вполне естественно, что я полюбил молодую, интересную женщину.
- Местную акушерку?
Пришел черед удивиться Демченко. Взмыли вверх широкие, будто нарисованные брови.
- Вам это известно? - он с облегчением вздохнул. - Тем лучше, проще будет разговаривать. Таких женщин бог создает раз в сто лет: умна, хороша собою и вообще… - он сделал неопределенный жест рукою, как бы рисуя в воздухе идеальную женскую фигуру.
А Сурмач вспомнил совершенно иную характеристику Людмилы Петровны: монашка, ведьма. "Вот тебе и монашка!"
- Когда-то мы с нею встречались в Турчиновке. Специально ездили туда, - продолжал Демченко. - А после того, как умерла моя жена - вы ее когда-то видели, - нам с Людочкой ужо не надо было принимать такие предосторожности. Мы решили: вот пройдет год траура - и поженимся. У Людочки я бывал часто. А когда уехала служанка Ольга, даже оборудовал маленькую фотолабораторию для себя в се доме. По педели две тому назад Людочка вдруг заявила, что лучше всего нам перебраться пока ко мне, а ее дом продать. "Я хочу уехать отсюда куда-нибудь подальше", - мечтала она. Вы, может быть, знаете, как трудно спорить с женщиной, которую любишь? Она перебралась ко мне. Людочка ничего не хотела брать из своего дома, говорит: "Лучше переведем на червонцы". У Людочки есть брат Григорий, он живет, кажется, в Харькове. А может, и в Виннице. Но, прежде чем впустить брата в дом, она и раньше меня всегда прятала. "Любовь паша, - говорила она, - греховная, я не хочу, чтобы о ней узнал брат". Но он все же доведался… Или догадался. Так уж вышло, - сокрушался Василий Филиппович. - И вот как-то сижу я в лаборатории - это еще в ее доме было - и проявляю пластинки. Он приходит с каким-то человеком. Людочка начала припасать па стол. Вообще, она очень хлебосольная хозяйка. В кухню - из кухни, а они разговаривают и поминают, между прочим, про мышьяк. Григорий спрашивает: "А этого хватит?" Второй отвечает: "Пол-экскадрона лошадей свалит, а одного Штоля и подавно". Слушаю я дальше. Григорий сетует: "Успеем? Не расколется Штоль раньше времени?" Тогда второй заверил его: "Я надеюсь на Казначея. На такой случай он там и сидит".
Казначей. Вот кто отравил Тесляренко. "На такой случай там и сидит". Кто же он? Кто? Безух? Конечно, Безух, кому же еще быть! А по виду - сирота казанская. Как притворялся! Артист!
- Эх, Василий Филиппович, что же вы до сей поры молчали? - попрекнул Аверьян своего помощника. - Опытный человек…
- Не молчал, - начал оправдываться Демченко, чувствовавший себя виноватым. - Три раза ездил в Турчиновку, звонил, вас не было. Все время в разъездах.
- Разве кроме меня в окротделе никого нет? - укорял Аверьян.
Как-то весь переменился Василий Филиппович. В глазах появился страх.
- А откуда мне знать, кто таков Казначей? Явлюсь - и прямо к нему. А назавтра - пулю с спину: я не из трусливых, вы знаете это, Аверьян Иванович. Но тут особый случай. Вам доверяю. А остальным…
Демченко развел руками: мол, увольте. Тут уж вы как-нибудь сами…
- Упустили, - досадовал Сурмач. - Где теперь искать этого Григория?
- Не надо его искать, он сейчас гостит у сестры, то есть у меня в доме. И не один. Чего я и вызвал вас срочно. Понимаете, в чем дело, Аверьян Иванович, - Демченко вдруг смутился, без нужды поглаживает усы. - Только вы меня правильно поймите, Аверьян Иванович… Не ревность мною руководит, совсем иное. Надоела дрянь в жизни, хочется настоящего, хорошего.
Давно уже у Сурмача исчезла неприязнь к этому красивому, аккуратному человеку. Держаться гордо, независимо, с достоинством - это еще не значит быть буржуем. Дело не в том, как человек одевает сапоги и носит пальто. А вот что он думает, как живет в буднях и каков он в трудных ситуациях, вроде этой, в которой сейчас очутился Демченко.
- Говорите, Василий Филиппович, говорите, - подбодрил его Сурмач.
- Есть у меня подозрение, что Григорий никакой не брат Людочке. Может быть, прежняя симпатия? Позавчера это было. Я опять в лаборатории сижу. У себя дома. Слышу, разговор идет обо мне. Григорий со злостью говорит: "Завела себя хахаля!" Его собеседник отвечает: "Живому - живое. А ты никак старое вспомнил?" Матюкнулся в ответ Григорий, потом продолжает: "Но у нее любовь до гроба с этим фотографом. Хотел я его к делу приспособить - не согласилась".
Присвистнул его собеседник, удивился: "Похоже, отцвела наша Квитка, проснулась в пей баба. Чего доброго, рожать захочет".
А мы с Людочкой действительно подумывали о ребеночке.
Зазвенела, заныла душа Сурмача, будто туго натянутую струну ущипнули.
"Отцвела наша Квитка".
"Квитка… "Двуйка" требует результатов…"
Она! И Емельяну Николаевичу при операции помогала она.
Чтоб усидеть па месте, чтобы по выдать своей радости, сжал Сурмач кулаки, прижимает с силой к ладошке поочередно пальцы, считает их: "Раз… два… три… четыре…" Это помогает, успокаивает.
До поры до времени Демченко не должен подозревать, кто его Людочка. Любовь порою бывает слишком слепой. Она помогает человеку совершать подвиги, по она толкает и на преступления. Как поступит Василий Филиппович, узнав правду о любимой? Бросится выручать? Предупредит? Уведет?
- Прошу вас, Аверьян Иванович, - убеждал Демченко, расставаясь с Сурмачом, - не думайте о Людочке плохо. Она женщина порядочная. Уверяю!
Что ж, Василий Филиппович по-своему прав. Оп видит в пей только любимую, мать своих будущих детей. А для Аверьяна Людмила Петровна Братунь, по кличке Квитка, - враг. На ее белых, холеных руках, которые целовал Демченко, кровь Украины, ее сыновей и дочерей…
ПЕТЬКА И КАЗНАЧЕЙ
На последний поезд Аверьян не успел. Обидно. Но куда денешься? Оставалось дожидаться утреннего.
Пришел Петька.
- Я тут со своими поговорил. Согласились на работу. Чтоб без обиды, кого куда - тянули жребий. Список заделали. Отвези Ивану Спиридоновичу.
- А чего я? Сам и передай. Ему будет приятно. Может, что-то захочет спросить.
Список был составлен на клочке газеты, иной бумаги у беспризорников не оказалось. Сурмач бегло прочитал его. "Что же Петьке досталось?" Палец бегал по словам, написанным чернильным карандашом. Ага! Вот! Цветаев Петр Гаврилович - механические мастерские. Повезло парню.
Аверьян уже хотел было вернуть газетный обрывок Петьке, но обратил внимание на сообщение: "23-го февраля полномочный представитель СССР в Польше Л. Л. Оболенский был принят польским президентом Войцеховским, которому вручил верительные грамоты чрезвычайного и полномочного министра СССР в Польше".
Подосадовал Сурмач на себя: все в поездках, в поездках - и пропустил такое!
Сообщение показалось ему очень важным. Славко Шпаковский опасался, что после убийства президента Нарутовича Польша расколется на два лагеря. "Выходит, верх взяли не те, кто считал убийцу Невядомского национальным героем… Может, и Волка с его волчатами поприжмут?" - с надеждой подумал Сурмач. А ото имело прямое отношение к нему самому. Ослабнет помощь иностранных государств контрреволюционному подполью, и сразу притихнет УВО. Завянут и отомрут квитки и казначеи. И забудет о них трудолюбивая Украина, как забывает здоровый о своих прошлых болячках.
* * *
Аверьян переночевал в милиции, на столе у теплой печки. А утром вместе с Петькой вернулся в Турчиновку.
Выпустили узенькие двери вагонов толпу, зашумел перрон, загалдел.
Продирается Аверьян к выходу. Петька держится поближе к нему.
Сурмач увидел Яроша. Тот спешил к поезду. Поздоровался.
- Ну, что нового? - спросил Тарас Степанович.
- Да вот… пригласил Галину Вольскую на похороны Бориса Когана.
Аверьян словом не обмолвился о сообщении Демченко. Какая-то особая осторожность появилась в нем.
Ярош поморщился презрительно.
- Разве она Когану родственница? Или уже успела… - неприкрытая злость звучала в этих словах. Ярош сплюнул. - Впрочем, чему удивляться? У чекистов это в моду входит: если не с бандопособницами, то с женами бандитов.
В иное время за такой бы намек Сурмач… Но сейчас он потушил в себе гнев.
- Куда вы?
- В Харьков. Надо кое-что проверить о брате Нетахатенко.
Ярош направился к поезду. И тут Петька судорожно вцепился Аверьяну в рукав.
- Он! Это он подходил на бирже к Бородавчатому! Только был не в кожанке, а в пальто. По глазам узнал. Как у кабана весною: злые-презлые.
"Ярош! Он допрашивал Тесляренко и мог подсыпать мышьяка". Вспомнилось: "Я надеюсь на Казначея. На такой случай он там и сидит". Казначей!
- Тарас Степанович! Тарас Степанович! - бросился Аверьян к вагону.
Он растолкал мешочников, единым духом влетел в тамбур, где стоял Ярош.
- Тарас Степанович, самое-то важное забыл!
- Ну! Что еще там?
- Не здесь же…
Они вышли на перрон. Сурмач отвел Яроша к вокзалу. Тарас Степанович нервничал.
- Да говори, на поезд опоздаю!
- А вам лучше остаться, - выдохнул Аверьян.
- Позволь, Сурмач, мне самому знать, что лучше и что хуже. Ты и так за последнее время…
- Я же Григория нашел. У Серого в доме прячется.
В маленьких мутноватых глазах Яроша появилось любопытство.
- Надо срочно брать, - сказал Сурмач.
- Обойдется без меня, - жестко ответил Ярош. - Сейчас главное - нащупать Нетахатенко и его брата.
- Так, может, Григорий - это только кличка Нетахатенко.
Сурмач встал так, чтобы Ярош был между ним и стеной вокзала. Слева - тоже была глухая стена, этакий выступ углом.
От Яроша не ускользнуло поведение Сурмача.
- Я по кличкам не специалист. Пропусти, некогда.
Паровоз в это время свистнул, состав вздрогнул от рывка, лязгнули буфера.
- Без вас такую операцию? Тарас Степанович!
Сурмач знал, что Ярош сейчас должен взорваться или… или уступить и вернуться в окротдел. Но он, видимо, уже догадался, что Аверьяну что-то известно о нем.
Правая рука Яроша в кармане. Там - наган. У Сурмача в кармане тоже оружие. Но слишком уж неравное у них положение: Ярош будет стрелять, а Сурмач не имеет права. Ярошу надо убить чекиста, а тот должен взять Казначея живым. Вот и караулит Аверьян каждое движение Тараса Степановича, смотрит ему в глаза - там прежде всего отразится решение, которое примет Казначей. Надо ударить по руке раньше, чем тот успеет выстрелить.
Ярош руки из кармана не вынимает. Но вот начала оттопыриваться пола кожанки. "Через карман будет стрелять!" - как молния, блеснула мысль. В следующее мгновение Сурмач обхватил Яроша, прижался к нему. Но Казначей успел нажать спусковой крючок.
Аверьян почувствовал, как чуть повыше колена хлестнула огненная боль. В глазах зарябило. Искаженное злобой лицо Яроша начало расплываться.
"Выпущу - уйдет".
Только это и позволяло Аверьяну не потерять сознание. Но силы иссякали.
Ярош выдернул руки из кармана. Уперся Сурмачу в подбородок и давил, давил. Уже слабел Аверьян, уже вырывались пальцы, выскальзывали из цепкого замка, на который он их сомкнул за спиною врага. "Все… сейчас Казначей уйдет". И никто не посмеет его задержать: для всех, кроме Аверьяна, он все еще чекист.
Сурмач не подумал о том, что Ярош, прежде чем уйти, попытается добить раненого, который сумел разгадать его тайну.
Но вдруг Тарас Степанович охнул и сразу обмяк. Обвисли мускулистые руки, пытавшиеся свернуть Сурмачу шею. Ярош рухнул на землю.
Резкая боль в ноге еще более затуманила сознание. Аверьян сцепил зубы, чтобы не закричать.
Последнее, что он успел заметить, это Петьку с финкой в руках. К пареньку бежали люди.
* * *
Очнулся Аверьян от резкого, неприятного запаха. Открыл глаза, глубоко вздохнул. Рядом с его койкой, накинув на плечи белый халат, сидел Иван Спиридонович. Молоденькая девушка терла Аверьяну виски ваткой, смоченной нашатырным спиртом. Сурмач вздохнул.
- Ожил? - участливо спросил Иван Спиридонович. - Что у вас с Ярошем произошло?
Аверьян лежал на старом жестком диване в небольшой комнате, - видимо, здесь в свободные минуты отдыхали работники больницы.
Иван Спиридонович вежливо отослал медсестру.
- Я уж тут не дам ему помереть. А нам посекретничать надо.
- Я буду в коридоре, позовите, - сказала девушка.
- Выкладывай, - еще раз напомнил Иван Спиридонович.
- Мы Казначея черт-те где искали, а он был под боком, - пояснил Аверьян.
- А ты уверен в этом?
- Чего бы он в меня стрелял? Я же его на операцию в Белояров звал, говорю, Григорий там. А он пальнул. Да и Петька его опознал, с нищим-то на бирже встречался Ярош.
Крякнул от неудовольствия Иван Спиридонович, стучит от возбуждения кулаком по колену.
- Ясно.
- Где он? - спросил Аверьян.
- Операцию делают. Здорово его Петька пырнул.
- Кабы не Петька, ушел бы Казначей и всех остальных предупредил.
Аверьян рассказал обо всем, что ему удалось узнать в Белоярове.
Не сразу ответил начальник окротдела. Сидит на табуретке у изголовья кровати, ссутулился.
- Трудно своего-то обвинять… невмоготу, - заговорил Ласточкин. - Врага судишь - себе докажи его вину, друга обвиняешь - десять раз усомнись: может, кто-то оговорил, может, все стряслось независимо от него. А может, к цели ведут два пути: ты ведаешь один, а он нащупал иной. И оба хороши. Так не вини его в своей близорукости. А если уж назвал недругом, так пусть и он уразумеет, за что именно…
- Ну, а если враг прикидывается другом? - спросил Сурмач. - Тогда как? Пока мы панькаемся с ним, он столько крови перепортит.
- Я же и говорю: нужна пролетарская бдительность, - сказал начальник окротдела. - Вот возьмем всю эту белояровскую компанию сегодня же ночью, они и растолкуют, кто такой Ярош: Людмилу Братунь я давно подозревал кое в чем, - продолжал Ласточкин. - Думал, она к продаже медикаментов имеет отношение, по чтоб ведущей в стае… - Он встал, собираясь уходить. - Время дорого. Надо подготовиться толком, чтобы не на головешки прибыть, как в Щербиновке.
- Не пойму, как же все-таки Ярош попал в ЧК? - недоумевал Аверьян. - Кто он на самом деле?
- К нам его перевели из Винницы более года тому, - начал рассказывать Иван Спиридонович. - До войны он учительствовал, потом воевал на германском фронте. Прапорщиком. Так записано в личном деле. После войны, году в девятнадцатом, не помню точно, работал в Знаменке, в наробразе. И вот однажды туда нагрянули бандиты. Устроили резню, выбивали всех поголовно. А Ярош с группой работников парткома засел в милиции. Фронтовой опыт сказался сразу. Ярош взял оборону па себя. Они там не только отстрелялись, но сделали вылазку и взяли нескольких пленных. Ярош умело их допрашивал, они дали ценные показания. Через день бандитов вышибли из городка. Ярош принимал в операции участие. Вскоре он вступил в партию, потом его взяли в органы.
- За три с лишним года работы в ЧК сколько вреда он нанес!
Аверьяна вдруг осенила догадка: там, на границе, - тоже он. Он убил Иващенко, который вел огонь по бандитам. Он и с Куцым расправился, хотя тот успел двинуть его прикладом. И уж совсем ни при чем тут командир отделения Леонид Тарасов, дальний родственник бывшего бойца ОСНАЗа Безуха. Скверно было на душе: заподозрил в предательстве людей, которые погибли, защищая Родину! "Может быть, и Безух - ни при чем? Свалили на него, а потом - убрали!"