- Ты погоди еще! - Федор Васильич снова перешел на обычный свой ворчливо-добродушный тон. - Заторопился, ишь ты! Надо еще экзамены сдать. Сходишь в отдел аспирантуры, узнаешь, какие документы… Ну, вообще все, как полагается. Препон тебе чинить, запомни, никто не собирается - кому придет в голову, если сам Кириллин ходатайствует.
- ?
- Да понимаешь… им нужна твоя помощь по клюевскому делу. Ты уж помоги, Миша.
- Неужели для них эта бумага так важна, что аж аспирантским местом готовы за нее откупиться?
- Все не так просто… У Татьяны Федоровны мощные связи в обкоме, чуть что - она бежит туда, и там встают на ее защиту. Вот видишь - ее даже до экспертизы не допускают! А на лекциях она несет порой такую чушь… уши вянут! Всех подозревает в идеологических диверсиях, диссидентстве, чтении вредной литературы…
- Прямо всех?
- Включая верхние эшелоны.
Вон оно что.
- Ну ступай, Миша, к Григорь Санычу, он теперь у себя должен быть. Пока, милый, забегай…
3
Морсковатых сидел на кафедре, читал журнал. На приветствие кивнул и продолжал свое занятие.
- Я к вам, Григорь Саныч.
- Что такое?
- Слыхали про такого Носова? Вроде бы это… меня к вам в аспиранты хотят определить.
Профессор поднял на него глаза, прищурился.
- Кто, говоришь, такой?
- Носов Михаил. Три года назад закончил. Вы меня, может быть, и не помните, а я вот вас отлично - на первом курсе читали.
- Ну-ну… А чего это тебя вдруг в науку-то потянуло?
- Меня? - Носов ткнул себя пальцем в грудь. - Да никогда в жизни. Я и не думал, понимаете… я следователем в райотделе работаю… Вдруг Федор Васильич вызывает - так, мол, и так… дескать, рекомендуем… Что вы, Григорь Саныч! Я раньше-то ни сном, ни духом.
- Ну вот… а сказали - сам хочешь. Сколько вранья накрутили! Почему тогда сразу не отказался?
Носов пожал плечами:
- Не могу даже объяснить. Да и можно ли это вообще - отказываться, когда тебе аспирантуру предлагают? Что, в самом деле - следствие надоело уже, ничего хорошего там нет, в другую милицейскую службу тем более не пойду; значит, у меня и цели-то четкой в этой системе нет, а если так - зачем там торчать? А здесь - все-таки наука, дело серьезное, интересное, круг общения другой, да и положение - ученый со степенью - это тебе не милиционер, верно?
Морсковатых хмыкнул неопределенно.
- Ты диплом-то у кого писал?
- У Литвака, Ильи Романыча.
- Я с ним поговорю… Хотя что ж это: с трудового права да вдруг - на историю, на другую кафедру. Вдруг тебе у меня совсем и неинтересно покажется?
- Это я как раз не думаю. Я ведь на исторический когда-то хотел поступать, конкурса только испугался…
- А чего?
- Нет, мне туда не пробиться было. На истфак отличников, медалистов много ломилось, а у меня аттестат средненький, школа райцентровская, почти сельская, да три года за рулем, всю память там растряс… Так что дисциплина меня устраивает. Правда, экзамены надо сдавать - ну, да я уж подготовился бы…
- Экзамены… - вздохнул Григорь Саныч. - Что экзамены, когда на тебя уже установка дана. Все равно ведь они меня доедят, куда я денусь? Но ты вроде парень ничего… Давай, оформляйся, что ли… Что делать! Если еще, говоришь, к службе сердце не лежит… а здесь - и приживешься, глядишь. Сдавай документы, к экзаменам готовься… где-то в конце мая - начале июня начнем это дело проворачивать. И - напиши ты им эту бумагу, будь они неладны…
- Что, прямо теперь написать?
- Боже упаси! Ни в коем случае. Только когда будет приказ о зачислении. Что ты, это такой народ - обманут, зацелуют, убьют за рупь. Давай! Хорошо, что познакомились, поговорили - может, чего-нибудь и правда получится…
Григорь Саныч встал, и они пожали друг другу руки.
4
Девица Копыркина в ожидании следователя слонялась по пецприемнику: гремела ведрами, кипятила титан. Она оказалась белокурой и толстоватой, с бельмом на глазу. В каморке дежурного Носов спросил ее:
- Чего набедокурила, мать?
- Соседке, суке, хавальник хотела порвать, чтобы не разорялась лишку. Какое твое, сука, дело, кто ко мне ходит, что делает? За собой гляди, в чужое дупло не лезь. Или завидно тебе? Падла…
Все ясно с тобой.
- Давно освободилась? Статья какая была?
- Сто сорок пятая, вторая часть. Седьмой месяц на воле. Сначала балдела, а теперь - тоска такая…
- Чего это?
- Опять на зону охота…
Так. К аресту Волощака он готов: есть протоколы допросов его самого, сожительницы, Копыркиной, справка из больницы о проникающем колотом ранении… Вина доказана, факт удара ножом признает и сам Волощак. Он тоже фрукт еще тот: трижды судим, за хулиганку и преступления против личности; освободившись в последний раз, вышел как-то на несчастную эту бабенку, поселился в ее бараке. Сразу, конечно, стал пить и гонять ее. В тот день, нажравшись, стал требовать еще бутылку. "Нету у меня! Нету! Все уже пропил!" - "Иди занимай!" - "У кого займешь? Перед получкой ведь!" - "Ах ты падла, проф-фура-а!" И - ножом в бок. Сто восьмая, первая часть. Проникающее ранение в полость брюшины. С учетом прошлых судимостей - никак не должны дать меньше пяти лет. Реально - шесть, семь. Ну и хрен с тобой, Волощак. Ворочайся, откуда пришел. Там твое и место.
В отделе Фаридыч бросил перед ним на стол конверт:
- Прими почту. Опять твоя Князева на связь вышла. Всю тюрьму, наверно, уже подкупила…
Вот еще напасть! "Мишинька мой милый любимый дорогой бриллиантовый я очень хочу с тобой встречу чтобы у нас была индийская любовь Мишинька я думаю о тибе все время день и особенно ночь сейчас жду этап не могу сомкнуть глаз…"
Еще на двести первой Валька ела его глазами, была вся красная, порывалась что-то сказать - но ей помешали. Вошла следователь из районной прокуратуры, Любка Спасская, приблизилась, обняла его за шею и сказала, склонившись:
- Мишик, ты обедать идешь? Я жду.
Вальку аж перекосило. Будь это в другом месте - Любке не уйти бы живой.
- Да, перекусить не мешает, - закивал Носов. - Давай, давай, Князева, поспешай, видишь ведь - торопимся…
Она дрожащей рукой взяла ручку, расписалась на подсунутом бланке, накорябала под диктовку: "Дополнений и ходатайств не имею". Улыбнулась жалко:
- Ну, что теперь… все у нас с вами, да?
- Да, да, все. Айда к выводным… не греши больше…
Валька встала и, как-то странно изгибаясь и виляя задом, пошла к двери. Любка всплеснула руками и закатилась беззвучным хохотом. "Ну и кокетка же твоя подопечная! - сказала она по дороге в столовую. - Это она тебя охмуряла".
А через неделю ему пришлось там же вести допрос некоей мошенницы Гальки Барановой, растрясшей многие кошельки доверчивых граждан. Мошенница зашла в кабинет и сразу поплыла в сладкой улыбке:
- Михаил Егорыч, гражданин следователь, а какой я вам приветик, какой подарок принесла!
- Какой еще подарок, Баранова, что ты, боговая! Давай не пудри мне мозги, садись, да работать станем.
- Знаете, с кем я теперь в камере-то сижу? Я ведь с Валичкой Князевой сижу. Ой, и какая же она прекрасная, Михаил Егорыч! - Галька заприседала, замаслилась. - Вот… вам письмецо от нее и подарок… берите.
Баранова полезла куда-то под кофту, вытащила оттуда треугольник серой бумаги и маленькую - Носов сначала не разобрал даже, что это такое - тряпичную куколку. Такие куклы Михаил видел в самом раннем детстве в бедных семьях, где не было денег на игрушки девчонкам. Туго свернутый белый материал; на него нашито платьишко из цветного лоскута. Ручки, ножки; на белой болваночке - голове - нарисованныерот, нос, глаза.
- Эт-то еще что такое?!
- Письмо, письмо, письмо читайте!
Развернул бумагу. "Первая и единственная самая великая моя любовь Мишинька!!!! Пишу письмо рука тресется и кров горячая кипит, моя любовь к тибе несется…" Он растерялся, скомкал письмо, сунул в карман.
- Ка-акая она красавица-а! - пела Галька. - Ведь когда разденется… просто ффю-цц-ц!!.. - она зачмокала.
Носова разобрал вдруг смех.
- Н-ну и даете вы, бабы! Чего только не выдумает ваша дурная башка! На, отнеси обратно и письмо, и ляльку.
- Нет, нет! - Баранова попятилась, загородилась ладонями. - Вы что это, Михаил Егорыч! Сука буду, не сделаю этого. Не обижайте Валюшичку, ей так тяжело теперь.
- Ну и что я должен делать?
- Возьмите, ну пожалуйста. Потом выбросьте, или как, но только обратно ей не отдавайте. Разве можно!
- Ладно, Бог с вами со всеми…
Письмо и куклу он отдал дома Лильке. Она пригорюнилась, даже слезу пустила: "Ведь это надо же, Миша, какое чувство… Нет, ты даже и не думай сейчас ее обидеть - как это можно, если женщина в таком положении. Она не пропащая, если способна на такой высокий порыв…"
И вот теперь Князева бомбит его любовными письмами. Лилька складывает их в одно место, порою перечитывает и плачет. "Какая любовь, какое чувство!" - бормочет она. Смех и грех. И весь райотдел уже знает эту историю и скалит зубы.
5
Носов сидел за столом, подшивал волощаковское дело, готовясь ехать на арест, когда забежала Анна Степановна:
- Миша, ты не уходи, мы ведь скоро начнем!
- Как, чего вы начнете?
- Господи, ну, конечно, он все позабыл! - горестно воскликнула Демченко. - Вот такие вы, мужчины!
А, черт! Сегодня же седьмое марта. Завтра женский день. Отдельские дамы затеяли встречу, легкую выпивку и желают его присутствия.
- Я - никак, Анна Степановна. Сейчас у меня арест, а к полседьмому надо в тюрьму, закрывать давлетшинское дело. Сегодня по нему срок выходит.
- Что ж ты раньше-то думал?
- Да я всю неделю с адвокатом созванивался, а он - не могу да не могу. Только вот сегодня нашел наконец время.
- Кто такой?
- Гохберг.
- Что-то непонятно мне. За целую неделю не мог время выбрать. Ты с ним держи ухо востро! Это старая лиса…
- А, как-нибудь…
С угрюмым Волощаком и с сопровождающим сержантом Арбузовым Носов поднялся на четвертый этаж - прокуратура занимала верхнюю часть подъезда. Заглянул в дверь:
- Можно?
- Заходите, товарищ Носов, - отозвалась она. - У вас ведь арест, да? Давайте сюда дело, постановление, я ознакомлюсь.
И через некоторое время выдала:
- А вы уверены, что его надо заключать под стражу?
Носов сначала даже не нашелся, что ответить:
- Так эть… так эть это… - забормотал он. - Вы что? Он трижды судим! Ударил ножом! Все доказано. Чистая сто восьмая, а это - тяжкое преступление!
- Не надо меня учить. Пока нет заключения экспертизы, я не могу принять решения на арест.
У Михаила кровь ударила в мозг, в глаза, в щеки.
- По вашей логике, нельзя арестовывать и убийц, пока нет экспертизы трупа! Но в данном случае экспертизу можно провести лишь тогда, когда потерпевшая выйдет из больницы. А этот… он же ее ножом ударил, понимаете, он общественно опасен, его надо изолировать!
- Прекратите свою демагогию! - отчеканила прокурорша. - И пригласите этого… гражданина.
Носов крикнул в дверь Волощаку:
- Заходи!
- Ну, гражданин… и что же вы со своей подружкой не поделили? Поссорились, что ли?
- Аха… пошумели маненько… - глазки Волощака метались по сторонам: он пытался уловить ситуацию и выбрать линию поведения. - Пошумели… маненько… аха…
- И часто вы с ней так шумите? Соседей беспокоите? Почему нормально жить не можете?
- Не-ет… зачем! Этот раз вот только… шутя-любя…
- Ну, а ножом-то зачем махаться?
- Ножом? Это, как сказать… - Волощак начал, видно, что-то усекать. - Да какой это нож… я и не думал вовсе, что нож… стукнул, что в руке было…
- Вот видите, - это уже следователю, - он говорит, что не имел умысла. И вы не доказали конкретно, что имел.
- Что еще нужно доказывать, если один человек посреди разговора бьет другого ножом?
- Вы, мне кажется, задаете детские вопросы. Сколько работаете на следствии?
- Почти три года.
- Пора уже кое-что усвоить, квалификация у вас довольно низкая. Вот, я пишу на постановлении: "Считаю, что доказательств вины подозреваемого собрано следователем недостаточно, чтобы решить вопрос об аресте. Нет данных о тяжести телесных повреждений, не проведена очная ставка. Надо восполнить неполноту расследования, уточнить квалификацию". Вы все поняли, товарищ Носов?
Он молча взял со стола постановление и дело, вышел из кабинета. В приемной стоял некоторое время, как истукан.
- Что, не заштамповала? - спросила его пожилая секретарша Ерофеевна, сопровождавшая Ваню по всем местам работы уже двадцать лет.
Носов помотал головой.
- Наверно, вы ее с праздником не поздравили?
- Возможно… на арестах… как-то не думаешь о праздниках…
- А она знаете какая злопамятная! Да она и не арестовывает по праздникам или когда у нее день рождения. Считает, что делает тем подарок себе и обществу.
- Гы-гы-ы!.. - разевал Волощак свой большой гнилозубый рот. - Ты начальничек… ключик-чайничек… хы-гы-ы!..
Надо же, какая вышла пакость! Да Таскаев даже разговаривать не стал бы с этим хмырем, только узнал бы про нож - все, ступай, ты арестован и будешь сидеть! Ярость, испытанное унижение вновь затопили мозг, и Носову захотелось рвануться назад и бить, бить в кровь сытую размалеванную морду…
- Что с тобой? - спросил начальник отделения, когда Носов вернулся в отдел. - Случилось что-то?
Странное дело, после недавней размолвки он не изменил своего отношения к Носову, - по крайней мере внешне, - и был ровен, довольно даже доброжелателен. Дело Мошонкиной лежало теперь в суде, ждало своего часа, и бормотовская судьба зависела от результатов его рассмотрения.
Михаил бросил на его стол папку. Петр Сергеич полистал, нашел постановление на арест, склонился над ним.
- Да… - промычал он. - Ахинея какая… Вот раздолбайка хренова! Какая очная ставка, если у них нет противоречий в показаниях? Крупного волчину отпускаем… Что ж, гони его на подписку, никуда не денешься.
- Он же не прописан нигде.
- Ну, неважно… по месту прежнего жительства. А потом мы это дело прекратим.
- Как - прекратим? Ничего себе…
- Я сказал - прекратим! - крикнул майор. - А что ты еще можешь предложить?
- Дождаться Таскаева и с ним лично решить вопрос об аресте.
- Наивный ты… Для Таскаева вопрос авторитета его сотрудников - тоже не последний. Он не станет отменять решения этой лярвы, даже если будет с нею категорически не согласен. Потом, затей мы эту заваруху - думаешь, она забудет, простит? Замучает придирками или еще того лучше - проверку организует. Что, грехов за нами мало? Хоть за тобой самим, к примеру? Нам с ней еще жить да жить. Так что отпускай этого подонка и настраивайся на прекращение. Пускай гуляет, все равно рано или поздно у нас окажется. Вот примочит сожительницу - к тому, кажется, дело идет… Но нашей вины, что он на свободе, нет. У тебя еще двести первая сегодня? Там ведь срок-то кончается, гляди у меня…
6
Давлетшинское дело - о нападении в такси на пьяного пассажира - памятно было Михаилу одним эпизодом: как-то его пригласил посидеть вечерком у него в кабинете старший лейтенант Вася Габов из вневедомственной охраны. "А что за повод?" - поинтересовался следователь. "Да так, просто хочется угостить хорошего человека". Вася встретил его бутылкой "Плиски", шпротами, икрой, апельсинами, банкой лосося. "Откуда такое богатство?" - "Ну… с торговлей дружим, с торговлей…" За хорошим разговором выпили первую бутылку. Когда приступили ко второй, опьянели и накурились изрядно, Габов вдруг сказал, показывая на стол: "А ведь это тебе от Костьки Мусихина привет!" - "От… от какого еще Костьки? Чего ты плетешь?" - не разобрался сначала Носов. "А таксист, шоферик. С Давлетшиным-то… помнишь? Он ведь друг мне давний". - "А-а, вон как! Н-ну и что теперь? Говори-говори, я слушаю". Вася поглядел на следователя, помолчал; засуетился пуще прежнего: "Ладно, ладно! Посидели, выпили… давай-ка еще нальем. Я ему, Костьке-то, говорю: "Чего ты прыгаешь, дурачок? Ты же не выходил, не трогал его, за рулем сидел, - верно, Миш?" - "Идет следствие, обстоятельства выясняются. Какой будет исход дела, я не знаю и сам." - "Ну скажи хоть, какие Костьке показания давать, какую держать линию?" - "А ты не знаешь? Правду… и только правду. Ничего, кроме правды." - "Брось, слушай! - поморщился Васька. - Я же серьезно." - "Я тоже. И еще: ты насчет Мусихина только хлопочешь? А с Давлетшиным как?" - "Наплевать. Он мне никто, понял? И пускай сидит. Выпьем, выпьем еще, Миша…"" По идее, следовало сейчас же и уйти, но выпить хотелось еще, - Носов остался, пил, ночью его привезла домой какая-то дежурная от охраны машина. Утром обнаружил в портфеле еще бутылку "Плиски". Мучаясь с тяжкого похмелья, забрел к Бормотову:
- Петр Сергеич, вы дело Давлетшина помните?
- Давлетшина? А… э… таксисты? Ну, дальше.
- Уведомляю вас, что пил вчера коньяк за счет шофера этой машины Мусихина.
Какое-то время майор внимательно разглядывал собственный стол; очень пристально, словно отыскивая на нем едва видимую штуковинку; быстро мигал.
- Ишь ты… коньяком еще его поят. Порядочным, видно, считают.
- А разве нет?
- Конечно, нет. Ну, говори… Дома у него был? Или в ресторане встречались?
- Нет, тут другое… один товарищ из нашего же отдела пригласил выпить, а потом говорит: так и так, не мой это коньяк, дорогой…
- Пиши немедленно объяснение. Все там укажи.
- Это уж увольте. Я кляуз не пишу, и из таких обстоятельств стараюсь выбираться самостоятельно. Решил просто вас проинформировать. Станете давить, брать за горло - отопрусь от всего.
- Вон чего… в детстве за ябедничество сильно били, что ли?
- Били не так чтобы сильно и часто, но… научили презирать это дело.
- Значит, ты для органов человек не свой.
- Может быть…
Про бутылку в портфеле Михаил ничего не сказал, они ее распили с Фаткуллиным.
А вскоре Бормотов вызвал Носова:
- Ну, слушай - задал же ты мне нынче беготни! Я уж где только с утра не побывал: и в тюрьме, и в политотделе, и в инспекции по личному составу…
- По какому такому поводу? Что случилось?
- То и случилось… Хорошо, что ты мне тогда рассказал, как и что с коньяком вышло… Значит, так: тюремные оперативники, компания лучшего твоего дружка Пашки Киреева, получили информацию из камеры, где сидит Давлетшин, следующего рода: мол, быть здесь ему осталось недолго, на воле работают, дружка его и подельника уже отмазали. Вот такую чушь он там несет. Дескать, стоило это всего пять бутылок коньяка. Вы что, неужели целых пять бутылок тогда выжрали?