Он переводит взгляд на Тио: тот спрятал оружие в кобуру и теперь раскуривает тонкую черную сигару. Тио, подняв глаза, натыкается на пристальный взгляд Арта. Показывает подбородком на труп Дона Педро и говорит:
- Ты получил, что хотел.
- И ты тоже.
- Pues, - пожимает плечами Тио. - Забирай свой трофей.
Арт, подойдя к своему джипу, вытаскивает плащ и, возвратившись, тщательно заворачивает в него тело Дона Педро. Поднимает мертвеца на руки. Старик почти ничего не весит.
Арт несет его к машине, укладывает на заднем сиденье.
И уезжает, увозя трофей в базовый лагерь.
"Кондор", "Феникс" - какая разница?
Ад есть ад, как его ни назови.
Адан Баррера просыпается от ночного кошмара.
Бухающие, ритмичные удары.
Адан выскакивает из лачуги и видит огромных стрекоз, парящих в небе. Он смаргивает, и стрекозы превращаются в вертолеты.
Пикирующие вниз, будто стервятники.
Потом он слышит крики, рев грузовиков и ржание лошадей. Бегут солдаты, стреляют ружья. Он хватает campesino и приказывает: "Спрячь меня!" Человек отводит его к себе, Адан прячется под кроватью, пока крытая соломой крыша не занимается пламенем, тогда он выбегает и оказывается перед штыками солдат.
Катастрофа... какого хрена тут творится?
Дядя разъярится. Он же приказал им держаться эту неделю подальше - пожить в Тихуане или даже в Сан-Диего, только не здесь. Но Раулю приспичило повидаться с девчонкой из Бадирагуато. Намечалась вечеринка, и Адан должен был пойти с ним. А теперь Рауль бог знает где, думает Адан, а солдаты наставили мне штыки в грудь.
Именно Тио растил двух мальчишек после смерти их отца. Адану тогда едва исполнилось четыре года. Тио Анхель по возрасту вряд ли годился им в отцы, но взвалил на себя ответственность мужчины: приносил деньги в дом, заботился о мальчиках, воспитывал, чтобы они вели себя правильно.
Тио набирал силу, и благосостояние семьи росло. Когда Адан стал подростком, они уже влились в зажиточный солидный средний класс.
В отличие от провинциальных gomeros, братья Баррера были городскими детьми: они жили в Кульякане, учились там в школе, бегали на вечеринки у бассейна в городе, на пляжные вечеринки в Масатлан. Почти все жаркое лето они проводили в гасиенде Тио на прохладном горном воздухе Бадирагуато, играя с детьми campesinos.
Дни мальчишек в Бадирагуато проходили безмятежно: они гоняли на велосипедах к горным озерам, ныряли с отвесных скал в темно-изумрудную воду, лениво валялись на широкой террасе дома, пока десятки tias суетились вокруг них, готовили им тортильяс , albodigas и любимую еду Адана - свежий домашний флан , покрытый толстым слоем карамели.
Адан полюбил los campesinos.
Они стали для него большой любящей семьей. Мать отдалилась от детей после смерти мужа, дядя был целиком поглощен бизнесом и слишком серьезен. A campesinos излучали тепло и ласку, как летнее солнышко.
Маленький Адан видел, как тяжела их работа - в поле, на кухне, в прачечной, и у них было много детей. И все-таки, когда взрослые возвращались с работы, они всегда находили минутку обнять малышей, покачать их на коленях, поиграть с ними, посмеяться вместе.
Больше всего Адану нравились летние вечера, когда семьи собирались вместе, женщины готовили, ребятишки носились веселыми стайками, а мужчины пили холодное пиво, шутили и рассуждали об урожае, погоде, домашней живности. Потом все усаживались за длинные столы под древними дубами и ели вместе. Наступала тишина: люди принимались за серьезное дело - еду. А когда голод был утолен, снова вспыхивал шумок: все шутили, болтали, поддразнивали друг друга, смеялись.
Когда длинный летний день потихоньку перетекал в вечер и становилось прохладно, Адан устраивался поближе к пустым стульям, которые скоро займут мужчины, вернувшись с гитарами. Он сидел у самых ног мужчин, восторженно слушая, когда те пели tambora о gomeros, bandidos и revolutionaries - героях Синалоа, о которых слагались легенды и песни в его детстве.
Через некоторое время мужчины откладывали гитары: им завтра вставать с солнцем, и tias загоняли Адана и Рауля в гасиенду, где они спали на раскладушках на балконе, забранном сеткой, простыни tias обрызгивали холодной водой.
И почти каждый вечер на ночь abuelas - старые женщины, бабушки, - рассказывали им истории про brujas - ведьм, духов и привидения, которые принимают обличье сов, ястребов и орлов, змей, ящериц, лисиц и волков. И про наивных мужчин, очарованных amor brujo - любовным колдовством, - обезумевших, одержимых любовью; про то, как они сражались с пумами и волками, с великанами и привидениями, и все ради любви к красивым молодым женщинам. А потом, слишком поздно, узнавали, что возлюбленная их на самом деле отвратительная старая карга или сова, а не то - лисица.
Под эти истории Адан засыпал. И спал как убитый до той самой минуты, когда солнце ударяло ему в глаза и начинался длинный чудесный летний день, наполненный запахами тортильяс, чоризо и сочных сладких апельсинов.
Но сегодня утро пахло пеплом и отравой.
Солдаты бурей пронеслись через деревню, запаливая крытые соломой крыши и разбивая саманные стены прикладами винтовок.
Лейтенант federale Наваррес находился в самом скверном настроении. Американские агенты Управления по борьбе с наркотиками крайне недовольны: им надоело расправляться с "мелкой сошкой", они желают выбрать со дна всю сеть и просто достали его, намекая, что ему известно, где скрываются "болыпие парни", а он намеренно водит их за нос.
Мелкой рыбешки они наловили вдосталь, но крупной рыбины - ни одной. Теперь им требовались Гарсиа Абрего, Чалино Гусман, иначе Эль Верде, Хайме Гэррера и Рафаэль Каро - все они пока что ловко выскальзывали из расставленных сетей.
А больше всего они желают арестовать Дона Педро.
Эль Патрона.
- Мы что здесь, в прятки играем, что ли? - зло бросил ему один из сотрудников наркоуправления в синей бейсболке. Отчего Наваррес аж полыхнул ненавистью: эта вечная клевета янки, будто каждый мексиканский коп берет la mordida - взятку, или, как американцы выражаются, "на лапу".
Итак, Наваррес злился, его унизили, а унижение превращает гордого человека в опасного.
Тут он видит Адана.
Оценив стильные джинсы и кроссовки "Найк", говорит напарнику, что этот коротышка с городской стрижкой и модным прикидом не campesino. Это наверняка дотего из среднего класса Кульякана. Подойдя поближе, лейтенант воззрился на Адана сверху вниз.
- Я лейтенант Наваррес, - представляется он. - Из муниципальной федеральной полиции. Где Дон Педро Авилес?
- Я про это ничего не знаю, - отвечает Адан, стараясь, чтобы голос у него не дрожал. - Я студент колледжа.
- Да? И что же ты изучаешь? - усмехается Наваррес.
- Бизнес. Бухгалтерию.
- Бухгалтер ты у нас, значит. А что подсчитываешь? Килограммы наркоты?
- Нет.
- А здесь оказался случайно.
- Мы с братом приехали на вечеринку, - говорит Адан. - Послушайте, это ошибка. Если вы поговорите с моим дядей, он...
Выхватив пистолет, Наваррес ударяет Адана рукояткой по лицу. Потерявшего сознание Адана federales забрасывают вместе с campesino, прятавшим его, в кузов грузовика и увозят.
Адан очнулся в темноте.
Он понимает, что сейчас не ночь, это на голову ему накинули черный капюшон. Ему трудно дышать, накатывает паника. Руки у него крепко связаны за спиной, он слышит треск моторов, гудение вертолета.
Видимо, мы на какой-то базе, думает Адан. Тут ухо улавливает звуки пострашнее: стоны человека, глухие удары резиной и скрежет металла о кость. В нос ему ударяет острый запах мочи, дерьма, крови, тошнотворная вонь собственного страха.
Он слышит, как ровный, хорошо поставленный голос Наварреса произносит: "Говори, где Дон Педро".
Наваррес сверху смотрит на крестьянина - потеющее, сочащееся кровью, дрожащее, потерявшее человеческий облик существо, скрючившееся на полу палатки, под ногами здоровяков-солдат, один из которых держит кусок резинового шланга, а другой сжимает короткий металлический прут. Люди из наркоуправления сидят снаружи в ожидании сведений. Им требуется только информация, процесс их не интересует.
Американцы, думает Наваррес, не желают видеть, как приготовляются сосиски.
Он кивает одному из federales.
Адан слышит свист резинового шланга и взвизг.
- Прекратите избивать его! - вопит Адан.
- А, ты уже с нами, - говорит Наваррес. Он наклоняется, и Адан слышит запах его дыхания. Пахнет мятой.
- Так значит, ты скажешь мне, где Дон Педро?
Campesino вопит:
- Не говори!
- Сломай ему ногу! - приказывает Наваррес.
Раздается жуткий хруст - federale опускает со всего размаху железный прут на голень campesino.
Словно топор на полено.
И снова визг.
Адан слышит, как человек стонет, задыхается, его рвет, он молится, но не отвечает на вопрос.
- Вот теперь я верю, - заявляет Наваррес. - Он не знает.
Адан чувствует, что comandante подходит совсем близко. На него веет запахом кофе и табака, когда federale говорит:
- А вот ты, я уверен, знаешь.
С головы Адана сдергивают капюшон, но не успевает он хоть что-нибудь разглядеть, как его заменяют тугой повязкой. Его стул запрокидывают назад, да так, что он оказывается чуть ли не вниз головой, а ноги отрываются от пола.
- Где Дон Педро?
- Я не знаю.
Он и правда не знает. В том-то и беда. Адан понятия не имеет, где сейчас Дон Педро, хотя от всей души желает знать. Ему открывается неприглядная правда: если б он знал, то выдал бы. Я не такой несгибаемый, как campesino, думает он, не такой храбрый, не такой преданный. Я сказал бы им что угодно, только б не позволить им сломать мне ногу, не услышать жуткий хруст, не почувствовать невообразимую боль.
Но он не знает и говорит:
- Честно, я понятия не имею... я ведь не дотего...
Наваррес недоверчиво хмыкает.
И тут Адан улавливает новый запах.
Бензин.
В рот Адана запихивают тряпку.
Адан отбивается, но здоровенные лапищи удерживают его, пока ему в ноздри вливают бензин. Ему кажется, будто он тонет. Что в общем-то недалеко от истины. Он давится кашлем, тряпка во рту не дает ему вздохнуть. Он чувствует, как к горлу подкатывает тошнота - сейчас он задохнется от смеси блевотины и бензина, но тут лапищи отпускают его, голова резко дергается, мотается из стороны в сторону, тряпку выдергивают, а стул бросают на место.
Когда Адана кончает рвать, Наваррес повторяет вопрос:
- Где Дон Педро?
- Я не знаю! - Адан задыхается. Он чувствует, как на него накатывают волны ужаса. И он совершает глупость - говорит: - У меня в карманах есть наличные.
Стул снова запрокидывают, заталкивают в рот тряпку. Ручей бензина льется в ноздри, заполняет пазухи, заливает мозг. Адан надеется, что ему не кажется и бензин убьет его, потому что пытка невыносимо мучительна. И когда он почти отключился, стул брякают на место и выдергивают тряпку. Его рвет.
- За кого ты меня принимаешь? Ты думаешь, кто я? - визжит Наваррес. - Я тебе что, дорожный коп, остановивший тебя за превышение скорости? Ты мне подачку хочешь сунуть?
- Простите, - давится словами Адан. - Отпустите меня. Я заплачу, сколько пожелаете. Назовите сумму.
И снова. Тряпка, бензин. Жуткое, кошмарное чувство, будто пламя жжет ему мозг, легкие. Разрывая голову, стучит кровь. Тело извивается, ноги молотят по воздуху. Когда наконец пытка прекращается, Наваррес берет Адана за подбородок двумя пальцами.
- Ты мелкий traficante, мусор, - произносит Наваррес. - Ты думаешь, что все продаются? Ну так позволь мне сказать тебе кое-что, ты, засранец! Меня тебе не купить. Я не продаюсь. И нечего торговаться: сделки не будет. Ты просто отдашь мне то, что я хочу.
И тут Адан слышит себя, будто со стороны, - он ляпает очередную глупость:
- Comemierda.
Наваррес выходит из себя. Брызжет слюной:
- Это я буду жрать дерьмо? Я? Тащите его!
Адана рывком ставят на ноги и выволакивают из палатки к отхожему месту, грязной дыре, заполненной почти доверху дерьмом, клочками туалетной бумаги, мочой, мухами.
Federales поднимают за ноги отбивающегося Адана и держат головой вниз над смрадной дырой.
- Так это я буду жрать дерьмо? - визжит Наваррес. - Нет, это ты будешь жрать дерьмо!
Адана опускают ниже, ниже, пока голова не окунается целиком в тошнотворную жижу.
Он старается задержать дыхание. Извивается, крутится, отбивается, но в конце концов вдыхает, забивая нос и рот дерьмом. Его выдергивают из дыры.
Адан пытается прокашляться, хватает ртом воздух.
Его еще раз погружают по плечи.
Закрывает плотно глаза и, крепко сжав губы, он клянется лучше умереть, чем еще раз глотнуть дерьмо, но скоро в голове у него начинает бухать, легкие требуют воздуха, мозг вот-вот взорвется, он приоткрывает рот и глотает жижу, и его снова выдергивают и швыряют на землю.
- Ну так кто жрет дерьмо?
- Я.
- Окатите его из шланга.
Струя под напором причиняет боль. Он стоит на четвереньках, давится, его выворачивает, но вода приносит облегчение.
Гордость Наварреса удовлетворена, теперь он чуть ли не по-отечески наклоняется над Аданом и спрашивает:
- Ну а сейчас скажешь, где Дон Педро?
- Но я... не знаю! - кричит Адан.
Наваррес покивал головой:
- Вытаскивайте второго!
Через несколько минут federales выволакивают из палатки campesino. Когда-то белые штаны у него заляпаны кровью, разодраны. Левая нога сломана, сквозь рану торчит кость.
Адан видит это, и его тут же снова рвет.
И совсем уж выворачивает наизнанку, когда его тащат к вертолету.
Арт крепко зажимает платком нос.
Но дым и пепел все равно проникают в легкие, оседают во рту, щиплют глаза. И только Богу известно, думает Арт, какой ядовитой дрянью я дышу.
Он подъезжает к небольшой деревушке, притулившейся на повороте дороги. Campesinos стоят по обе стороны дороги, глядя, как солдаты готовятся поджечь крытые соломой крыши их casitas. Молодые солдаты нерешительно оттесняют их, когда те пытаются спасти хоть какие-то пожитки.
Тут Арт замечает сумасшедшего.
Высокий плотный мужчина с шапкой белых волос, лицо, заросшее седой щетиной, рубаха выпущена на синие джинсы, в кроссовках. Он держит перед собой деревянный крест - ну просто бездарный актер из второразрядной киношки про вампиров. Человек проталкивается через толпу campesinos, подходит к оцеплению.
Солдаты, видно, тоже сочли его за сумасшедшего, они расступаются, позволяя пройти. Арт наблюдает, как, широко шагая, человек переходит дорогу и встает перед домом, загораживая его от двух солдат с факелами.
- Во имя Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, - вопит седовласый, - я запрещаю вам делать это!
Похож на спятившего дядюшку, думает Арт, которого обычно держат в доме под замком, но который, воспользовавшись неразберихой, вырвался на улицу, дав волю своему комплексу мессии. Двое солдат мнутся, в недоумении глядя на человека и не зная, как поступить.
Сержант объясняет как: он подскакивает к ним и вопит, приказывая прекратить пялиться, точно пара fregados, и поджечь наконец chingada дом. Солдаты пытаются обойти сумасшедшего, но тот, шагнув, снова заступает им дорогу.
Ишь какой проворный для толстяка, думает Арт.
Сержант хватает винтовку и замахивается прикладом на сумасшедшего, будто хочет раскроить ему череп, если тот не уберется.
Но псих не двигается. Стоит, взывая к имени Господа.
Арт вздыхает и, остановив джип, вылезает...
Он знает: это не его дело, нечего вмешиваться, но просто не может допустить, чтобы этому психу разворотили его дурацкую башку, надо хотя бы попытаться помешать. Он подходит к сержанту, говорит ему, что уладит все сам, потом, взяв безумца за локоть, пытается увести.
- Пойдем, viejo , - зовет Арт. - Иисус сказал мне, он хочет, чтобы ты перешел на другую сторону дороги.
- Неужели? - откликается человек. - А вот меня Иисус просил передать тебе, чтоб ты убирался на хрен.
И смотрит на него пронзительными серыми глазами. Арт заглянул в них и сразу сообразил: никакой он не сумасшедший. Вот так иногда взглянешь в глаза человека и понимаешь, и все - всякой ерундовине конец.
Эти глаза много чего навидались. Но не сморгнули и не вильнули в сторону.
Человек уставился на надпись "DEA" на кепи Арта.
- Гордишься собой? - обронил он.
- Я всего лишь выполняю свою работу.
- А я - свою. - Он опять повернулся к солдатам и приказал им остановиться, не поджигать дом.
- Послушай, - окликает его Арт, - я не хочу, чтобы тебя изувечили.
- Тогда закрой глаза. - Тут до седовласого дошло, что Арт подошел не из праздного любопытства, и добавил: - Да не волнуйся ты. Они меня не тронут. Я священник. Епископ даже.
Священник?! - думает Арт. А как же "Убирайся на хрен"? Что ж это за священник - извините, даже епископ, - который употребляет такие...
Мысли его перебивают выстрелы.
Арт слышит глухой стрекот "АК-47" и кидается на землю, вжимаясь в пыль. Вскинув глаза, он видит: священник по-прежнему стоит, точно одинокое дерево в прерии - все остальные рухнули на землю, - он все еще сжимает крест и кричит в сторону холмов, приказывая прекратить стрельбу.
Такой неправдоподобной храбрости Арт еще не наблюдал.
Или глупости? А может, все-таки безумия?
Черт возьми, думает Арт.
Привстав, он делает рывок к священнику, сшибает с ног и прижимает к земле.
- Пули не знают, что вы священник, - говорит ему Арт.
- Бог призовет меня, когда призовет, - отзывается епископ.