- Представляешь, Рут, она наняла целую ораву докторов, которые готовы под присягой подтвердить, будто он настолько неуравновешен, что не может находиться нигде, кроме как у своей чертовой мамаши под юбкой. А ведь это она и портит мальчишку. В прошлый раз, когда я его видел, он был весь в крапивнице. В крапивнице, подумать только! В его-то возрасте! Господи, да она совсем спятила.
Так продолжалось год за годом, каникулярные визиты под каким-то предлогом сокращались или отменялись вовсе, пока Ги не осталась единственная возможность видеть своего сына - в присутствии его бдительной мамочки.
- Она стоит над нами, как охранник, черт ее побери, - кипятился Ги, - Знает, наверное, что, не будь ее рядом, я бы посоветовал сыну перерезать поводок, а если понадобится, то и перегрызть. С мальчишкой все в порядке, два-три года в приличной школе сделали бы из него человека. Причем я говорю не о таких школах, где обливают холодной водой по утрам и дерут задницу за каждую провинность. Я говорю о нормальной современной школе, где детей учат знать себе цену, а он никогда этому не научится, если она будет держать его при себе, как комнатную собачонку.
Но Ги не суждено было победить в этом споре. Так возник сегодняшний бедняга Адриан - бездарный, бесхарактерный, не имеющий опоры в жизни. Впрочем, один талант у него все же был: он неизменно терпел неудачу во всем, за что бы ни брался, начиная со спорта и заканчивая отношениями с женщинами. И этим он был целиком и полностью обязан своей матери. Чтобы это понять, не нужно быть дипломированным психологом. Но Маргарет никогда этого не признает, а то вдруг придется взять на себя какую-то часть ответственности за его проблемы. А этого, видит бог, она никогда не сделает.
В этом была вся Маргарет. Обвинить ее в чем бы то ни было не удавалось никому, и никому не удавалось добиться от нее помощи. Ее девиз был "каждый за себя, а не можешь - и черт с тобой".
Бедняжка Адриан, не повезло ему с матерью. Она, конечно, хотела ему только добра, но на пути к этой цели умудрилась натворить столько гадостей, что ее добро уже ничего не меняло.
Рут наблюдала за Маргарет, пока та притворялась, будто рассматривает единственное наследство, оставшееся ей от матери, - медальон, которому не суждено было стать целым. Маргарет была крупной блондинкой с высоко зачесанными волосами, темные очки - это в декабре-то? странно, право! - сидели на ее макушке. Рут не могла представить, что ее брат был когда-то женат на этой женщине, впрочем, она и раньше не могла этого представить. Она так и не научилась видеть в Ги и Маргарет супругов - не из-за секса, который, в конце концов, является частью человеческой природы и, как таковой, может приспосабливать друг к другу совершенно разные физические типы, а в эмоциональном смысле, в том, с чего все начинается, что ей, никогда не имевшей возможности испытать свою теорию на деле, представлялось плодородной почвой, единственно пригодной для роста будущего и семьи.
Как выяснилось позднее, Рут была абсолютно права: Ги и Маргарет совершенно не подходили друг другу. И если бы в один из редких приступов оптимизма они не ухитрились произвести на свет Адриана, то после развода так и пошли бы каждый своим путем: она - счастливая богатством, добытым на развалинах брака, а он тем, что так дешево заплатил за самую серьезную ошибку в своей жизни. Но появление Адриана как части их семейного уравнения исключило саму возможность полного исчезновения Маргарет из их жизни. Потому что Ги любил своего сына, хотя и бесился, глядя на него, а это означало, что Маргарет следовало принимать как неизбежность. До смерти одного из них - Ги или Маргарет.
Но именно об этом Рут не хотела ни думать, ни говорить, хотя и понимала, что вечно избегать этой темы ей не удастся.
Словно читая ее мысли, Маргарет поставила рамку с медальоном на стол и сказала:
- Рут, дорогая, я не смогла вытянуть из Адриана и десяти слов о том, что случилось. Боюсь показаться кровожадной, но мне все-таки хотелось бы понять. У Ги, каким я его знала, никогда не было никаких врагов. Были, конечно, женщины, которым не нравилось, когда их бросают. Но даже если он проделал свой обычный…
Рут перебила:
- Маргарет, пожалуйста.
- Погоди, - заторопилась та. - Мы больше не можем притворяться, дорогая. Сейчас не время. Мы обе знаем, каким он был. Но я хочу сказать, что даже брошенная женщина редко… чтобы отомстить… Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Так кто? Может быть, женщина была замужем и муж узнал? Хотя Ги обычно избегал подобных типов.
Маргарет играла с одной из трех тяжелых золотых цепей, висевших у нее на шее, той, что с подвеской. Это была огромная жемчужина неправильной формы, похожая на молочного цвета нарост, который лежал у нее между грудей, словно капля картофельного пюре.
- Ничего подобного…
Рут удивилась, почему ей так больно об этом говорить. Ведь она действительно хорошо знала своего брата. Она знала, каким он был: множество достоинств и всего один недостаток, вредная и даже опасная черта.
- Никакого романа не было. Он никого не бросал.
- Но разве арестовали не женщину, дорогая?
- Да, женщину.
- И они с Ги не были…
- Конечно нет. Она пробыла здесь всего несколько дней. Это не имело никакого отношения к… Ни к чему не имело отношения.
Маргарет склонила голову, и Рут сразу поняла, о чем она думает. Нескольких часов Ги Бруару всегда было достаточно, чтобы добиться от женщины всего. И Маргарет собиралась произвести разведку на эту тему. Хитрое выражение ее лица говорило о том, что она ищет способ завести разговор так, что бы ее расспросы не производили впечатления праздного любопытства или злорадства, а больше походили на сочувствие к Рут, потерявшей брата, которого она любила больше собственной жизни. Но к огромному облегчению Рут, этот разговор так и не состоялся. В открытую дверь утренней комнаты робко постучали, и трепещущий голос произнес:
- Рути? Я… не помешала?
Обернувшись, Рут с Маргарет увидели на пороге женщину, а рядом с ней неуклюжую девочку-подростка, высокую и еще не привыкшую к своему росту.
- Анаис, - сказала Рут. - Я и не слышала, как ты вошла.
- Мы открыли дверь своим ключом.
Анаис вытянула руку, на ладони лежал ключ - крохотное металлическое свидетельство того, какое место занимала эта женщина в жизни Ги.
- Надеюсь, это было… О Рут, я не могу поверить… до сих пор… не могу.
И она принялась плакать.
Девочка за ее спиной сконфуженно отвела глаза и вытерла ладони о брюки. Рут пересекла комнату и заключила Анаис Эббот в объятия.
- Оставь этот ключ у себя. Ги этого хотел.
Пока Анаис всхлипывала у нее на плече, Рут протянула руку ее шестнадцатилетней дочери. Джемайма коротко улыбнулась - они с Рут всегда хорошо ладили, - но ближе не подошла. Поглядела через плечо Рут на Маргарет, потом перевела взгляд на мать и тихо, но с болью в голосе сказала:
- Мамочка.
Джемайма никогда не любила выставлять напоказ свои чувства. Все время, что они были знакомы с Рут, девочка не раз испытывала неловкость за мать, склонную к подобным демонстрациям.
Маргарет многозначительно кашлянула. Анаис высвободилась из объятий Рут и выудила пакетик с бумажными платочками из кармана своего брючного костюма. Она была в черном с ног до головы, шляпа-колокол прикрывала ее тщательно ухоженные светлые волосы.
Рут представила женщин друг другу. Это была нелегкая задача: бывшая жена, нынешняя любовница и ее дочь. Анаис и Маргарет негромко обменялись вежливыми фразами и немедленно оценили друг друга.
Трудно было найти двух столь непохожих женщин. Ги всегда любил блондинок, но больше между ними не было ничего общего, кроме, пожалуй, происхождения, потому что, по правде говоря, Ги всегда притягивала вульгарность. Сколько бы они ни учились, как бы ни наряжались, как бы ни старались себя держать и правильно произносить слова, от Анаис все равно время от времени разило Мерсисайдом, а в Маргарет проскальзывала уборщица-мать, причем именно в те мгновения, когда ей меньше всего этого хотелось.
Во всем остальном они разнились, как день и ночь: Маргарет - высокая, внушительная, расфуфыренная и властная; Анаис - маленькая, точно птичка, худая до самоистязания, согласно нынешней одиозной моде (не считая стопроцентно искусственных и чрезмерно роскошных грудей) и всегда одетая как женщина, которая в жизни не надела ни одной тряпки, не посоветовавшись предварительно с зеркалом.
Маргарет, разумеется, приехала на Гернси не для того, чтобы встречаться с любовницами бывшего мужа, а уж тем более утешать или развлекать их. Поэтому, с достоинством произнеся абсолютно фальшивое "очень приятно", она сказала Рут:
- Мы поговорим позже, дорогая.
Потом прижала невестку к груди, расцеловала в обе щеки и добавила:
- Рут, милая моя.
Словно хотела столь нехарактерным для нее и даже немного пугающим поведением дать Анаис Эббот понять, что одна из них имеет положение в этой семье, тогда как другая, разумеется, нет. С этим она и ушла, а за ней потянулся шлейф "Шанели № 5".
"Слишком рано для такого аромата", - подумала Рут.
Но Маргарет ничего подобного, разумеется, не заподозрила.
- Я должна была пойти с ним, - прошептала Анаис, едва за Маргарет закрылась дверь. - Я и собиралась, Рути. С тех самых пор, как это случилось, я не перестаю думать, что если бы я осталась на ночь здесь, то утром пошла бы в бухту с ним. Просто посмотреть. Мне всегда доставляло такую радость смотреть на него… и… О боже, о боже, ну почему это должно было случиться?
"Со мной", - не добавила она.
Но Рут не была глупой. Она не зря прожила жизнь, наблюдая за тем, как ее брат заводит связи с женщинами и сам же их разрушает. Поэтому она всегда хорошо понимала, в какой именно стадии постоянной игры в соблазнение, разочарование и расставание он находился. К тому времени как Ги умер, с Анаис Эббот было почти покончено. И даже если она этого не понимала, то наверняка так или иначе чувствовала.
Рут сказала:
- Тише. Давай сядем. Попросить Валери принести кофе? Джемайма, хочешь что-нибудь, милая?
Джемайма робко ответила:
- А у вас найдется что-нибудь для Бисквита? Он там, снаружи. Мы его не покормили сегодня утром, и…
- Утеночек, дорогуша, - вмешалась ее мать, в устах которой детское имя дочери звучало как упрек.
Этими двумя словами было сказано все: маленькие девочки возятся с маленькими собачками. А молодые девушки интересуются молодыми людьми.
- Ничего с твоим псом не случится. С ним, по правде говоря, и дома ничего не случилось бы. Я ведь тебе говорила. Не можем же мы требовать, чтобы Рут…
- Извини.
Джемайма, похоже, говорила резче, чем сама считала возможным в присутствии Рут, потому что тут же склонила голову и начала теребить рукой шов на своих аккуратных шерстяных брючках. Бедняжка, она и одевалась не как положено нормальному подростку. Летний курс в лондонской школе моделей плюс неусыпная бдительность ее матери, не говоря уже о ее набегах на гардероб девочки, позаботились об этом. Девочка словно сошла с картинки из журнала "Вог". Но несмотря на то что ее учили, как наносить макияж, укладывать волосы и ходить по подиуму, Джемайма осталась прежней Джемаймой, Утеночком для своего семейства и Гадким Утенком для всего остального мира, где она и впрямь чувствовала себя неловко, как утка, которой не дают плавать.
Рут очень ей сочувствовала. Она тут же откликнулась:
- Тот славный маленький песик? Ему, наверное, грустно там без тебя, Джемайма. Хочешь, приведи его в дом.
- Чепуха, - сказала Анаис - Ему и там хорошо. Он, может, и глухой, но с глазами и носом у него все в порядке. Он прекрасно знает, где он. Оставь его на месте.
- Да? Ну хорошо. Но от кусочка говяжьего фарша он не откажется? Или остатков картофельного пирога от вчерашнего обеда? Джемайма, сбегай на кухню, попроси у Валери немного запеканки. Можешь разогреть ее в микроволновке.
Джемайма вскинула голову, и от выражения ее лица у Рут потеплело на сердце даже больше, чем она ожидала. Девочка с надеждой спросила:
- Можно? - и бросила взгляд на мать.
Анаис хватало ума не плевать против ветра. Поэтому она ответила:
- Рути, как это мило с твоей стороны. Мы совсем не хотели тебя беспокоить.
- А вы и не беспокоите, - сказала Рут. - Ступай, Джемайма. А мы, старушки, тут поболтаем.
Рут не думала, что слово "старушки" прозвучит обидно, но после ухода Джемаймы поняла, что ее собеседница все же обиделась. Анаис, которая утверждала, что ей сорок шесть лет, годилась Рут в дочери. И выглядела соответственно. Еще бы, ведь она так старалась. Ибо она лучше многих женщин знала, что пожилых мужчин влечет к хорошеньким и молоденьким, так же как хорошеньких и молоденьких зачастую привлекают источники доходов для поддержания молодости и красоты. Очень удобно, а возраст ни тем ни другим не помеха. Внешность и средства решали все. А любые разговоры о возрасте рассматривались как faux pas. Но Рут даже не попыталась загладить свою ошибку. Господи помилуй, она только что потеряла брата. Ей простительно.
Анаис подошла к раме с рукоделием. Вгляделась в рисунок последней панели и спросила:
- Которая это по счету?
- Двадцать вторая, по-моему.
- И сколько до конца?
- Столько, сколько потребуется, чтобы рассказать всю историю.
- Всю? Даже про Ги?
Глаза у Анаис были красные, но больше она не плакала. Вместо этого она попыталась использовать последний вопрос, чтобы подвести разговор к цели своего визита в Ле-Репозуар.
- Все так переменилось, Рут. Я о тебе беспокоюсь. За тобой есть кому ухаживать?
Сначала Рут подумала, что она спрашивает ее о раке и о том, как она встретит свой близкий конец.
- Думаю, я справлюсь, - ответила она, однако следующая фраза Анаис тут же лишила ее всяких иллюзий относительно того, будто ей предлагают кров, заботу или просто поддержку на оставшиеся месяцы.
- Ты уже читала завещание, Рути? - И, словно понимая в глубине души всю вульгарность своего вопроса, добавила: - Ты убедилась, что получишь достаточно?
Рут ответила любовнице своего брата так же, как перед этим ответила его жене. Она ухитрилась передать информацию с достоинством, несмотря на свое желание сказать, что есть люди, которые на законных основаниях могут проявлять интерес к наследству Ги, а есть и те, которые таких оснований не имеют.
- А…
В голосе Анаис Эббот прозвучало разочарование. Покуда завещание не прочитано, нет никакой возможности узнать, когда и как она сможет расплатиться за все те многочисленные операции по поддержанию молодости, которыми занималась с тех пор, как повстречала Ги. А еще это означало, что волки подошли шагов на десять ближе к двери чрезмерно великолепного жилища в северной оконечности острова, в бухте Ле-Гранд-Авр, где Анаис обитала со своими детьми. Рут всегда подозревала, что Анаис Эббот живет не по средствам. Даже если ее покойный муж действительно был финансистом - хотя кто знает, что скрывалось за фразой "мой муж был финансистом", - акции в сегодняшнем мире вещь ненадежная, купленные вчера, сегодня они уже ничего не стоят, и деньги уходят меж пальцев, как вода в песок. Конечно, он вполне мог быть чародеем из мира финансов, который заставлял деньги множиться, как хлебы перед голодными; или брокером, способным пять фунтов превратить в пять миллионов при наличии времени, веры в себя и ресурсов. Но с другой стороны, он мог быть и простым клерком у Барклая, который так ловко застраховал свою жизнь, что после его смерти вдова смогла занять в обществе более высокое положение, чем тот, к которому она и ее муж принадлежали по рождению. Как бы там ни было, и доступ в высшее общество, и жизнь в нем требовали большого количества наличности: платить нужно было за все - за дом, одежду, машину, отдых, еду. Так что вполне понятно, почему Анаис Эббот оказалась на финансовой мели. Она вложила немалые средства в свой роман с Ги. Для того чтобы эти вложения окупились, Ги должен был остаться в живых и сделать ей предложение.
Несмотря на легкое отвращение, которое Рут питала к Анаис Эббот, считая, что та все время действовала только из корыстных побуждений, она понимала, что отчасти ее можно извинить. Ги действительно ввел ее в заблуждение, дав понять, что союз между ними возможен. Законный союз. Рука об руку перед священником или пять минут смущения и улыбок в мэрии. Вполне естественно, что Анаис строила некие предположения, ведь Ги проявлял щедрость. Рут знала, что это он отослал Джемайму в Лондон, и почти не сомневалась, что именно благодаря его участию - финансовому или какому-то иному - груди Анаис торчали теперь, точно две крепкие симметричные дыни-канталупы, на грудной клетке такого размера, которая естественным образом никак не могла бы их вместить. Но было ли за это уплачено? Или счета только ожидались? Вот в чем был вопрос. В следующую минуту Рут получила на него ответ.
- Я скучаю по нему, Рут. Он был… Ты ведь знаешь, что я его любила, правда? Ты знаешь, как сильно я его любила?
Рут кивнула. Живший в ее позвоночнике рак начинал требовать внимания. Кивок - единственное, на что она была способна, когда приходила боль и нельзя было ей поддаться.
- Он был для меня всем, Рут. Моей опорой. Моей сутью.
Анаис склонила голову. Несколько мягких локонов выбились из-под шляпы и лежали на ее шее, точно след от поцелуев мужчины.
- Он так умел управляться со всем… Все, что он предлагал… и делал… Ты знаешь, что это была его идея отправить Джемайму в Лондон в школу моделей? Чтобы придать ей уверенности, говорил он. Как это было на него похоже. Всегда такой любящий и щедрый.
Рут снова кивнула, задыхаясь от "ласк" своей болезни. Она сжала губы и подавила стон.
- Он ни в чем нам не отказывал. Рут, - продолжала Анапе - Машина… Ее содержание… Бассейн… Он всегда был рядом. Давал. Помогал. Такой замечательный человек. Мне никогда больше не встретить никого, кто хотя бы отдаленно… Он был так добр ко мне. И как я теперь без него? У меня такое чувство, как будто я все потеряла. Он говорил тебе, что заплатил за школьную форму для детей на этот год? Нет, конечно. Ведь он был такой добрый и всегда думал о гордости тех, кому помогал. Он даже… Рут, этот прекрасный, добрый человек даже назначил мне месячное содержание. "Ты так много значишь для меня, я и не думал, что найду женщину, которая будет столько для меня значить, поэтому я хочу, чтобы ты получала больше, чем можешь дать сама". Я говорила ему спасибо много-много раз, Рут. Но у меня никогда не было возможности отблагодарить его по-настоящему. И все же я хочу, чтобы ты знала о его добрых делах, Рут. О добре, которое он делал мне. Чтобы помочь мне, Рут.
Ее просьба не могла быть яснее, напиши она ее хоть на уилтонском ковре у них под ногами. Рут спросила себя, есть ли предел безвкусице, до которой способны дойти корыстные плакальщики Ги.
- Спасибо тебе на добром слове, Анаис, - решила наконец ответить она. - Знать, что тебе известно, что он был сама доброта…
"А это правда, правда!" - хотелось закричать ей.
- Ты очень добра, что пришла сюда сегодня рассказать мне об этом. Я так тебе признательна. Ты очень добра.