Мужчина обменялись быстрыми взглядами. Никсов безмолвно заметил: "Пить надо меньше, оперуполномоченный. Тогда и поспел бы к месту преступления". А Зыкин так же безмолвно отвечал: "А тебе какое дело, хлыщ московский….!" (дальше непереводимая игра слов).
- Мальчики, перестаньте препираться! Почему убийца не мог больше воспользоваться пистолетом?
Слово опять взял Зыкин:
- Самый распространенный недостаток "ТТ" в том, что на третьем или на четвертом выстреле пуля может застрять в затворной раме. Поэтому этот пистолет и снят с производства.
Дальше руки опера произвели изящное, быстрое движение, вначале он вынул обойму, потом снял верхнюю раму, из-за чего обнажилась белая пружина, безобидная, как в безмене.
- Диагноз точен, - сказал Зыкин, красуясь перед Вероникой. - Пуля застряла в затворной раме, и пистолет дал осечку. Хозяин пистолета - непрофессионал. Может быть, он даже в армии не служил, если у него не хватило ума разобрать пистолет.
Вероника смотрела на оружие заворожено. Опер высыпал перед ней пули - семь штук. Она разлеглись веером - тяжеленькие, на каждой аккуратный алый ободок, не пластмасса дешевая, а подлинное, вечное! Вероника и не подозревала в себе такого подобострастного уважения к оружию. Пули были нарядными и харизматическими, как четки. Их так и тянуло перебирать.
- Может, расскажите о ваших успехах в Москве? - спросил опер Никсова - неторопливо, с достоинством. - Что вам удалось выяснить?
- Со временем я расскажу вам об этом во всех подробностях, а сейчас я связан служебной тайной. К счастью мне удалось доказать, что подозреваемый невиновен.
- Стоило из-за этого заниматься сыском! - усмехнулся Зыкин. - И кто же его подозревал, этого самого - невиновного?
- Клиент. То есть, Лев Леонидович. Я должен был отработать все версии. Но не об этом сейчас нужно говорить, Валера, - добавил Никсов примирительно. - Нам вот что нужно понять. Веронике Викторовне удалось заглянуть внутрь событий. Насколько я понимаю, она перевернула все с ног на голову. Мы искали совсем не то и не там.
- Я не знаю, что вы искали и где, - Зыкин постарался впрыснуть в свои слова все скопившееся ехидство, - но я уже нашел. Осталось только руку протянуть и схватить убийцу за шиворот. Да и улик следует поднабрать, чтобы он ни от чего отпереться не смог.
- Поздравляю. Вы знаете имя убийцы?
- Об имени разговор пойдет дальше. Пока это только догадка. Самое главное - нет мотива преступления. Эти Флоровы помошники мне сразу были подозрительны. Один говорит - у меня паспорт на прописке в Москве, вот, мол, членский билет союза. А у второго вообще никакой бумаги. Мои документы, говорит, в ОВИРе, я себе заграничный паспорт оформляю. Затем, де, и в Москву ездил. А я точно установил - врет! Он к Соньке-медичке на велосипеде ездит. Любовь у них. Для всех он в Москву уехал, а он тут, рядом. Сделает в Стане черное дело и бегом на реку. А на той стороне в кустах - велосипед. Правда, ночью на велосипеде трудно ехать по узкой лесной тропочке.
- Нашли кому сочувствовать, - Вероника оторвалась от игры с пулями.
- Одного не могу понять - зачем ему все это надо? Шульгина убил, в господина Шелихова стрелял. Можно предположить, что его наняли. Но таких лопухов в киллеры не берут!
- Сколько пуль в "ТТ"? - спросила вдруг Вероника.
- Восемь, я что?
- Можно я на курок нажму?
Она щелкнула курком, вслушалась, потом опять щелкнула…
- Я поняла, где у него произошла осечка. Я помню этот звук. В прищепках ведь тоже есть пружина.
Зыкин обиженно вернул патроны в обойму, собрал пистолет. Вот и показывай старухам боевое оружие. Плетут невесть что!
- Он спрятал пистолет за негодностью, но не оставил своей затеи. - продолжала Вероника, обращаясь к Никсову. - Я вам говорила, он подпилил бревно в свинарнике. Если бы кот не вырвался наружу сам, а Маша не упала раньше времени, подпиленное бревно ударило ей прямо по лбу - верная смерть!
Зыкин смотрел на Веронику, как на сумасшедшую.
- И сейчас он попробует еще раз. Благо у него свой человек в больнице… Вставайте! - уже кричала Вероника. - Мы должны немедленно ехать спасать Машу. - И повернувшись к Зыкину, глядя в его чистые, удивленные глаза, она проорала на той же ноте. - Что вы на меня уставились? Неужели вы до сих пор не поняли, что вся эта охота велась на Машу, а ваш олегарх, над которым вы все здесь трясетесь, пятая нога у коровы - и не более того.
32
Он ненавидел эту женщину. Она отняла у него детство, отрочество, юность, счастье, надежду - она отняла у него отца. Правда, надо сознаться, что образ конкретного отца в сознании был мутен. Он его совершенно не помнил, и если бы не мать, вообще бы без него обошелся. Но мать, добросовестная жрица на алтаре разрушенной семьи, создала миф и на протяжении всей жизни украшала его все новыми и новыми подробностями.
Уже став взрослым, он заподозрил, что картины раннего детства, разукрашенные присутствием отца, были чистым сочинительством, наивным пересказом деталей, подсмотренных на телеэкране. Вот отец - большой и прекрасный - берет ребенка на руки, подбрасывает высоко к потолку и ловит его сильными руками, оба хохочут. Или - отец сажает его перед собой на мотоцикл, и они мчатся по лесной дороге, в глазах - счастье. Где он - мотоцикл? У них с матерью сроду не было никакого мотоцикла. Или - они вдвоем, отец и сын, взявшись за руки, бредут по кромке моря и беседуют о чем-то важном. О чем они могли беседовать, если отец бросил сына, когда тому было два года?
Мифический отец не имел ничего общего с узкоплечим и, кажется, застенчивым человеком, чей образ предъявляли старые черно-белые фотографии. Таким он его и любил. Да что говорить, человеку трудно без отца и в два года и в тридцать два.
Он рос болезненным, впечатлительным и скрытным мальчиком. Мать вынуждена была в неполных три года отдать его в детский сад. Но ходил он туда редко - то ветрянка, то корь, а уж простудам вообще не было счета. Мать не знала, что сын тайком ест снег, даже летом его можно найти в холодильнике. Пусть болит горло, главное - не ходить в детский сад. Туда за всеми детьми приходит отцы, и только он - второсортный, безотцовщина. Это было неправдой, почти треть детсадовский детей имела ополовиненные семьи, но, видно, другие дети так подробно не всматриваются в жизнь.
Отец оформил алименты, как и полагалось по советским законам. Смехотворная сумма больше раздражала мать, чем радовала. Но через два года и этот ручеек пресекся. Мать была совершенно искренне уверена, что "та женщина" свела отца в могилу. Как? Много есть вариантов, например, отравила. Со временем мать совершенно поверила в свою придумку и иногда искренне горевала, что не поехала своевременно в Москву, чтобы "вывести Марью на чистую воду".
- Мама, зачем ей убивать отца?
У нее на все был ответ:
- Чтоб драгоценности присвоить.
Ведь это только так считалось, что отец "оставил им все". А что такое это "все"? Жалкая квартира с дешевыми обоями, поломанной мебелью, разбитой раковиной в ванне и куском пыльного ковра. Так прямо ножницами и отрезали половинку! Другая, наверное, и по сей день в военкомате лежит. Все эти вещи - пыль, прах, а семейные украшения с драгоценными камнями были реальной ценностью.
Ему было наплевать на эти драгоценности, они тоже казались ему придумкой, но была, была некая реальность в материнском мифотворчестве. В любое время он мог поехать на окраину города и убедиться - вот он, стоит! Этой реальностью был дом, в котором отец родился. Он был построен семьей Крауклис в конце девятнадцатого века. За строгий стиль и нездешнее изящество дом и по сию пору зовут "Лондон".
Дом изуродовали, конечно. Советы умели это делать, не прилагая никаких усилий. Но густой плющ по фасаду и круглое окно на лестничной площадке второго этажа казались подлинными. Окно было украшено волнистым, голубоватым витражом, в косом росчерке которого угадывалась летящая чайка.
Отец родился в комнате на первом этаже, куда можно было попасть только с черного хода. Вся прочая площадь принадлежала конторе по сбыту. Это учреждение худо-бедно терпело старых домовладельцев, но когда дом превратился в военкомат, Крауклисов выселили без зазрения совести, предоставив им квартиру в новом районе.
Но он знал из рассказов матери, а она в свою очередь от отца, весь внутренний ландшафт "Лондона", и Эрик, засыпая, часто мысленно бродил по своему "родовому замку". Начинал он всегда с кухни. Садился за стол, крытый синей клетчатой скатертью, и начинал осмотр: медная посуда, связки синего лука и пучки сухих пахучих трав на стенах, на полках фаянсовые пузатые банки, на которых немецким готическим шрифтом написаны названия круп. Оглядев кухню (каждый раз он находил в ней новые детали!), поднимался на второй этаж, проходил мимо круглого окна с чайкой и попадал в столовую. Здесь - камин с синим кафелем (на нем сцены охоты) и резные дубовые буфеты. Вдоль стола - шеренги стульев с высокими резными спинками, украшенным сверху шишками ананаса. Один из таких стульев и сейчас в их обиходе, но как он жалок - весь рассохся и шишка давно отлетела. Кабинет… сюда обязательно надо заглянуть. Золотые корешки книг блестят в темноте, как оклады русских икон. А на полу лежит их ковер, только целый, не разрезанный, краски его ярки и ворс не стерся.
У матери в отношении потерянной собственности не было никаких романтических воспоминаний. Просто жалко было, что Крауклисы ничего не сохранили. У иных и по сию пору на взморье собственные особнячки - скромные, прибранные, с газонами и розами, а у них - все прахом. Огромная ферма (на нее, кстати, и документы целы!) сгорела в войну, земля ушла в колхоз, а городской дом отобрали, потому что слишком хорош был. Хорошо еще, не дознались, что дядя Улдиса в войну был легионером и сражался на стороне немцев. Погиб, наверное, если от него никаких вестей.
И, кажется, чем далекая Марья была виновата в бедах не только малеькой семьи, но всего клана Крауклисов? Но она была русской, и этим все было сказано. Во время длинного бракоразводного процесса, когда отец мотался между Москвой и Ригой, мать узнала и адрес разлучницы, и где работает, с кем дружит и какая родня в наличии. Мать даже раздобыла ключ от ее московской квартиры - вынуть связку из кармана неверного мужа и заказать дубликаты - это ли проблема?
Он с детства хорошо рисовал, а потому учиться поехал в Москву в училище имени "1905 года" и успешно его окончил. Его привязанностью и любовью стали, как не странно, ни рисунок, и не живопись, а мелкая пластика. Говорили, что у него золотые руки.
В революционные годы перестройки, когда Латвия боролась за самостоятельность, он оставался в Москве, потому что был влюблен. Женился, прожили вместе - не важно сколько - мало, потом развелись. В результате развода он стал обладателем комнаты в коммуналке на Пресне.
Мать звала домой. Когда он приехал в Ригу, то очутился совсем в другом государстве. Латыши обрели самостоятельность, народ ликовал! Те, с которыми сосуществовали многие годы, теперь назывались оккупантами. Мать уговаривала навсегда бросить постылую Москву и остаться жить на земле предков. Пока он размышлял - в России работа, друзья, какое-никакое, но жилье - мать оформила ему второе гражданство. Она очень повеселела, мир уже не казался ей столь враждебным. Но в одном все осталось без изменений - ненависть к далекой Марье. Она тоже была оккупанткой.
Ненависть матери подкрепилась общим настроением. Народ стал поговаривать, что скоро будут возвращать незаконно отчужденную Советами собственность - будь то земля, или ферма, или дом. Только тут она выяснила, что покойный муж, кроме семейных драгоценностей, увез в Россию документы на "Лондон".
- Не понимаю, зачем они ему в Москве? Неужели только для того, чтоб досадить мне?
Эрик понимал. Видимо, у отца к тоже было особое отношение к "Лондону". Бумаги на дом были последним вещественным доказательством его присутствия в комнате с черным ходом. Они помогали отцу мечтать и разгуливать по тому же маршруту - от кухни до кабинета.
- Ты должен пойти к Марье и потребовать у нее бумаги. Когда ты едешь в Москву? Пойди к ней и объясни все, как есть. Она чудовище, я понимаю, но бумаги на дом не имеют для нее никакой цены. По хорошему, мы имеем право и на драгоценности, но она их не отдаст… Но бумаги…
И так по кругу. Матери казалось, что она многие годы прожила забыв пароль, эдакий "сезам, откройся", а сейчас вспомнила, и поэтому обрела власть над событиями.
И все-таки она его уговорила. Приехав в Москву, Эрик поперся, как дурак, по известному адресу. Он не представлял, как будет разговаривать с этой женщиной. Может быть, он вообще не скажет ни слова. Главным было - посмотреть на нее - ненавистную и притягательную одновременно. Но затея сорвалась, на его звонок в дверь никто не вышел.
Спускаясь по лестнице вниз, он столкнулся с плотной, краснощекой особой с потной шеей. Она, задыхаясь, несла сумку полную овощей и разговаривала сама с собой: "Я ему дала семьдесят тысяч… а он мне… нет, не так надо считать". Не поднимая глаз на Эрика, она обтекла его, обдала жарким духом и полезла дальше вверх. Дойдя до двери, той самой, в которую он только что звонил, она поставила сумку на пол и стала орудовать ключом, опять что-то бормоча под нос.
Мать называла ее обольстительницей, разлучницей, и воображение рисовало что-то элегантное, роковое, с египетскими длинными глазами и гибким телом. Время меняет облик, но не настолько же! Даже мать, а она уже было больна (тогда они еще не знали, что у нее рак), выглядела гораздо моложе и привлекательнее. И ради этого чудовища - нелепого, старого и сумасшедшего - отец изуродовал всем жизнь? Уже не ненависть, а брезгливость перехватила дыхание. Он, топоча по лестнице, рванул вниз.
Мать сгорела быстрее, чем предсказывали врачи. Она знала, что умирает. Ее предсмертное желание, а если хотите, навязчивая идея, была: "Ты должен любым способом вернуть собственность семьи Крауклис - дом и ферму. От фермы остался один сарай - пусть он станет твоим. К сараю тоже полагаются земля. А дом стоит бесхозный. Советский военкомат ликвидировали. Я узнавала. Нужны только документы, а там хороший адвокат поможет доказать твои права."
С адвокатом он встретился спустя несколько месяцев после смерти матери. Полгода - такой срок он назначил себе в знак траура. Видимо, он был все-таки больше похож на отца, чем на мать. Она умела говорить: "Немедленно!" - и делала это, а образ отца - сильный, большой человек, подразумевал в себе некоторую неторопливость.
Встреча с адвокатом не обнадежила.
- Покажите докуметны…Ага… это ферма. А дом?… По какому он, говорите, адресу.
- Документов на дом у меня пока нет. Но будут. А сейчас я хотел прояснить для себя этот вопрос. Так сказать, принципиально.
- А что тут решать? Имея на руках необходимые бумаги, я смогу доказать в судебном порядке наличие наследственной массы. Но ведь ваш отец был женат. Супруга его жива?
- Насколько мне известно - да, и умирать не собирается.
- Должен вам заметить, что его супруга вашего батюшки, также как и вы, является наследницей. Причем она получает большую часть.
- Дома?
- Всей наследственной массы. Как вы будете с ней все делить?
- Речь идет не о ней, а обо мне. Я ношу фамилию матери, но легко доказать, что мой отец - Улдис Крауклис. Да, у него была жена, но она русская, она живет в Москве и является подданной другого государства. Я думаю, судейские будут на моей стороне.
- Сейчас не время об этом говорить, - сказал адвокат. - Если бы вы полгода назад ко мне обратились, тогда другое дело.
- А сейчас чем плохо?
- Тем, что умники в Брюсселе рассматривают, так называемое, нарушение прав русскоязычных в Латвии, и если европейский суд примет решение в пользу потерпевших, то Латвия будет обвинена в нарушении прав человека. А нам это надо?
- Нам это не надо, - повторил с той же интонацией Эрик.
- Вы понимаете, в чем тонкость вопроса? Сейчас в Риге не захотят ответить московской наследнице отказом. Она одинока?
- Насколько мне известно - да. Детей и близких родственников у нее нет.
- Вот если бы она умерла, тогда другое дело. Тогда бы все решилось само собой.
Адвокат не имел в виду ничего предосудительного. Он просто приводил пример из своей практики. Но Эрик понял его буквально. Адвокат дал совет, и он им воспользовался. Теперь осталось только детально продумать план и осуществить его.
33
Первое, что пришло в голову - нанять киллера. Но Эрик был беден. Все сбережения ушли на похороны матери. Ведь это сейчас стоит безумные деньги - похоронить человека. А убить - еще дороже. Были мысли, продать что-нибудь из старинной материнской мебели, но все эти комоды-столики пребывали в таком состоянии, что их пришлось бы спустить за бесценок. А чем потом обставлять "Лондон"? Нет, деньги надо искать в Москве.
В казино Эрик и раньше захаживал. Еще в студенчестве он не плохо играл в покер и в преферанс, и в смутные времена решил обновить старую привычку. Играл он по маленькой, но странное дело, выходило баш на баш. Только выиграет приличную сумму, через три дня также незаметно ее и спустит.
В казино понимаешь, что Москва не такой уж большой город. Здесь он их всех увидел: и благодушного балагура с цепким взглядом - Льва Шелихова, и его замороженную Инну, словно взятую напрокат из музея восковых фигур. Но это было потом, когда он все про них узнал. Главное, в казино нашелся человека, согласный выполнить роль киллера. Он-то Эрику Инну и показал, вот, мол, неверная жена со своим хахалем. Прикончил бы его своими руками. Да пока резона нет. В том, что Андрей хоть и косвенно, но имеет отношение к Марье, Эрику виделся особый завиток, эдакий шикарный и насмешливый росчерк судьбы. Мол, все вы, негодяи, одним мирром мазаны.
На вид Андрей Шульгин был вполне надежным человеком. Но жадным. Может Эрик и не прав, считая, что Андрея жаба душит. В конце концов, киллерствовать - не самая легкая профессия. Просто у Эрика не было таких денег. Шульгин запросил вначале две, потом снизил сумму до полторы тысячи баксов, а дальше уперся, как бык. Эрик решил на нем не зацикливаться. Мало ли, может он кого-нибудь подешевле найдет.
Но прежде, чем искать киллера, необходимо было добыть документы на дом - свидетельство на право собственности семьи Крауклис. Если он их не достанет (Марья могла выбросить документы за полной ненадобностью, могла их сжечь), все остальное - полная бессмыслица. Если он не найдет старинного свидетельства, то Марья Шелихова, как это не прискорбно, имеет право жить дальше.