Иван шагнул за порог. Там стоял ободранный старенький "Москвич" без колес и стекол. Полный мужчина в дырявой майке ловко орудовал паяльной лампой – жаркое пламя жадно лизало потемневшее железо помятого крыла. Заметив тень в проеме двери, он повернул к вошедшему лицо, действительно напоминавшее цветом вареную свеклу.
– Привет, – не отрываясь от своего занятия, буркнул
Свекольный. – В чем дело?
– Перетолковать надо, – подмигнул ему Иван.
– Щас не могу. Видишь, занят.
– Лучше сейчас, – улыбнулся Купцов.
– Давай, – неожиданно согласился Свекольный, переходя ближе к капоту и заставляя Ивана отодвинуться. Тот втиснулся между ободранным "Москвичом" и стеной.
– Ты говори, я слушаю. – Свекольный свободной рукой почесал живот и настороженно стрельнул глазами на дверь
– Я из уголовного розыска, – сказал Иван. – Меня интересует "специалист" по машинам, который сейчас "работает" в городе.
Свекольный неожиданно поднял лампу и, резко увеличив длину пламени, повел им перед собой, как огненным мечом. Иван успел отпрянуть и спрятаться за корпусом "Москвича".
– Хто послал? – свистящим шепотом спросил ремонтник.
– Брось, дядя! – раздался сзади повелительный голос, и Свекольный обернулся.
Этого мгновения Ивану оказалось достаточно – метнувшись вперед, он выбил лампу из рук Свекольного и ударом ноги отбросил ее в сторону. Свекольный, прижавшись спиной к стене, медленно двинулся вдоль нее к лежавшей на полу лампе, настороженно переводя глаза с вошедшего в бокс Бондарева на Купцова.
– Брось, дядя, – повторил Саша. – Чего это ты?
Прижав могучей рукой ремонтника к стене, он с трудом протиснулся мимо него и, наклонившись, выключил лампу.
Свекольный дрожащей рукой вытер пот со лба и снова зыркнул глазами на дверь – выход перекрывал Иван. Жалко скривив губы, ремонтник попытался изобразить улыбку:
– Парни, может, миром поладим, а?
– Зачем же нам воевать? – потирая ушибленное колено, удивился Купцов. – Или мы похожи на рэкетиров?
Свекольный угодливо хихикнул, но глаза его оставались встревоженно-серьезными. Оглаживая себя ладонями по животу, он облизывал языком пересохшие от волнения губы.
– Нас никто не посылал, – начал втолковывать ему Иван. – Мы действительно из уголовного розыска.
– Кто сейчас из специалистов по машинам работает в городе? Отверточкой любят открывать дверцы, – уточнил Бондарев.
– Не знаю, – прошептал Свекольный. – Вот вам крест святой, не знаю. Кто бы вы на самом деле ни были, нечего мне сказать.
– Обидно, – протянул Купцов. – В такую даль ехали, искали, лампу отнимали. Может, вспомните?
– Не знаю. Тут как-то забегал один, денег просил взаймы, а откуда у меня деньги? – Свекольный старался разжалобить незваных гостей, до сих пор не веря, что они милиционеры. Зачем бы вдруг милиции, да еще уголовному розыску, приходить к нему и интересоваться теми, кто угоняет чужой транспорт? Прислали бы местного участкового. С чего это у всех такой интерес к ребятам, угоняющим тачки? Сначала появился Ворона и выспрашивал, а когда уже начал забывать про него, вдруг выплыл знакомый таксист по кличке Мастер и тоже начал вытягивать жилы, а теперь вот заявились два бугая.
– Кто приходил? – напомнил о себе Бондарев.
Свекольный опустил взгляд – подумаешь, показали красную книжку: слепить фальшивую милицейскую ксиву не велика проблема. И тут как просветлело в мозгах – Ворона им нужен! Все на нем сходится: расспросы Мастера, упоминание об отвертке, которой Гришка работал просто виртуозно, домагательства насчет угонщиков. Не иначе пошли разборы с Гриней. Видно, прокололся где-то, а теперь хотят его найти и посчитаться. Стоит ли молчать о нем – ведь не отвяжутся, а то и самого начнут жарить лампой…
– Ворона приходил, – глухо ответил Свекольный. – Гришка Ворона. Он откинулся недавно, весной или в начале лета.
– Фамилия его как? – приоткрывая дверь, чтобы было больше света, поинтересовался Купцов.
– А-а?.. Фамилии не знаю, право слово, не знаю. Зачем мне его фамилия?
– Все? – протискиваясь к выходу, бросил Саша.
– Как на духу! – перекрестился перепуганный Свекольный.
Когда нежданные посетители вышли, он обессиленно опустился на пол и, привалившись спиной к стене, устало прикрыл глаза – пронесло! Может, и вправду были милиционеры, если даже по морде не дали за шутки с паяльной лампой?..
Ближе к вечеру, когда день угасал, Иван уже многое знал о человеке, прозванном за разлапистую походочку Вороной.
"Григорий Елизарович Анашкин", – прочел он в справке и обратился к сидящему напротив Бондареву:
– Знаешь, он отбывал наказание в одном исправительно-трудовом учреждении с Виталием Манаковым.
– Думаешь, выпотрошили Виталика на нарах? А потом здесь Анашкин продал информацию более серьезным людям? Тогда я за его жизнь не дам и полушки.
– Да нет, – задумчиво протянул Иван, – продать-то он, может, и продал информацию. Но, судя по всему, сам тоже участвует в деле. Погляди.
Купцов положил рядом фоторобот одного из "драконов", приходивших к Лушиным, и фотографию Анашки-на.
– М-да, – крякнул Бондарев. – Вот и первый "дракончик". Выходит, нитка тянется из зоны?
– Выходит, – согласился Купцов. – Но кто остальные? Собирайся, Саша, надо срочно лететь к Манакову…
… Лязгнула замком дверь, пропуская Бондарева на территорию зоны. "На свободу с чистой совестью" – бросился в глаза безнадежный, но вечный призыв, старательно выписанный белым по красному местным художником.
Один из офицеров провел Сашу в заранее приготовленный кабинет, предложил располагаться за столом, подал пепельницу, предупредительно приоткрыв форточку.
– Может, сначала с нашим оперативником поговорите? – уходя, спросил офицер.
– Нет, с ним после, – отказался Бондарев и, оставшись один, поглядел за окно, забранное частой решеткой: бараки, асфальт двора, а в промежутках между строениями назойливо лезет в глаза колючка, протянутая поверх высокого, глухого забора. В коридоре послышались шаги тяжело обутых ног. "Ведут", – понял Саша.
Манакова он узнал с трудом – похудевший, осунувшийся, в черной робе, висевшей на костлявых плечах, с глубокими тенями, залегшими под глазами, Виталий выглядел много старше, чем на фотографиях, сделанных до осуждения. Пробухав по доскам чисто вымытого пола, заключенный остановился рядом с табуретом, не решаясь присесть без разрешения.
– Я пока не нужен? – спросил доставивший Манакова контролер и, козырнув, вышел.
– Присядьте, – предложил Бондарев. – Меня зовут Александр Алексеевич. Курите…
Огрубевшими пальцами с обломанными ногтями Виталий вытащил из пачки папиросу и, достав из кармана спецовки спички, прикурил. Молчал, ожидая продолжения. Судя по костюму и напечатанной на гильзе папиросы марке табачной фабрике "Ява", гражданин начальник пожаловал из столицы.
– Как тут живется-можется? О старых грехах я расспрашивать не собираюсь, – заверил Бондарев.
– О чем тогда говорить? – вскинул на него глаза Манаков.
– Валюту скупали по чьей просьбе?
– Зозули. Я на следствии и суде все честно сказал, – нервно дернул головой Виталий, – добавить нечего.
– Родственник ваш, Михаил Павлович Котенев, в валютных операциях участвовал? Или, может быть, знал о них?
– Мишка? – Манаков прищурился и криво усмехнулся. Сразу вспомнился лощеный, предельно осторожный и скрытный муж сестры, предостерегавший от связи с Зозулей и потом бросивший Виталия на произвол судьбы. Сдать его этому громадному начальнику со всеми потрохами, и дело с концом? Пусть роют под проклятого Мишку, чтобы и он наконец узнал, как сладко спать на нарах.
Но тут мелькнула другая мысль – не случилось ли чего в Москве, если оттуда притащился в этакую даль обличенный властью человек? Вдруг Котенев уже сам парится в предварилке?
– Мишка? – повторил Виталий, выгадывая время для обдумывания ответа. – Нет, он не знал и не участвовал. Не хочу напраслину на него возводить. Если на мне грех, то я за это и в ответе. Котенев сам себе ответчик. У него что, серьезные неприятности?
– Сестре писали отсюда? Честно!
– Только на общих основаниях переписки, – помолчав, ответил заключенный.
А сердце у него нехорошо сжалось, заныло в тягостном предчувствии беды. Губы у Виталия стали непослушными и холодными – еще слово, и спазмы перехватят горло. Что же произошло в Москве? Неужели что-то случилось с сестрой?
– Только на общих основаниях писали? И все? – Саша взял графин, налил воды и подал стакан Виталию. Не сумев сдержаться, тот схватил его и жадно выпил.
– С кем передавали сестре или зятю записку на волю? – поставив на место стакан, повернулся к нему Бондарев. – Или, может быть, на словах просили передать о себе?
– Что вы, гражданин начальник! – Манаков прижал руки к груди и привстал с табурета. – Я никогда режим не нарушаю.
– В чем другом, может, и не нарушаешь, – прищурился Саша, – а в этом нарушил!
Он шел практически на ощупь, вслух высказывая родившиеся у него мысли. Сейчас нужно дожать Манакова. Дать ему понять, что приезжему из столицы известно много больше, чем он говорит. Ведь знал Ворона о Котеневе, знал! Откуда? Только от заключенного Манакова, с которым отбывал наказание в одной колонии, в одном отряде и даже в одной бригаде. Раньше их жизненные пути нигде не пересекались – это установлено абсолютно точно.
– Да-да, – продолжил Саша, глядя собеседнику в глаза, пытаясь не дать тому отвести взгляд, – нарушил!
– Не пойман – не вор, – скривил губы Виталий. – Доказательств у вас нет. А слова… Они и есть слова!
– Вот ты и шепнул несколько слов уходящему за ворота, – улыбнулся Бондарев. – Так?
– Нет… – Манаков опять опустил голову и уставился в пол.
– Котенев от Лиды ушел, – выдержав паузу, негромко сообщил Саша. – Она тебе, наверное, не писала?
У Манакова снова нехорошо сжалось сердце – как же там теперь Лида? Посвятила всю жизнь этому сытому высокомерному мужику, а тот взял и… Но почему? Неужели именно Ворона послужил причиной?
– Почему ушел? – кривясь от сжимавшей его внутри боли, почти прошептал Виталий. – Почему?
– Я не должен говорить, но скажу. – Бондарев достал новую папиросу из пачки, не спеша прикурил. – Посылали вы весточку о себе с Анашкиным. Так? Пока не знаю точно, что и как получилось там у него с Котеневым, но спустя некоторое время после освобождения Анашкина на квартире вашей сестры произведен самочинный обыск, короче – разгон. А потом преступники пришли на квартиру Лушиных. Известные вам люди? Там получилось еще хуже…
– Этого не может быть! – Манаков закрыл лицо руками.
– Зачем бы мне тогда сюда приезжать из столицы? Кстати, Анашкии объявлен в розыск.
– Боже! – простонал Виталий. – Вы правду говорите?
– Правду, – вздохнул Бондарев, – и хочу того же от вас.
– Лида жива? – впился в него глазами заключенный.
– Да. Вы говорили перед освобождением с Анашкиным?
– Говорил, – глухо ответил Манаков. – Просил позвонить Михаилу Котеневу и напомнить обо мне.
– Котенев обещал вам помочь? – уточнил Бондарев.
– Он мог помочь! Но ничего не сделал.
– Что он за человек? – спросил Саша. – Что в нем главное?
– Главное? – Виталий ненадолго задумался, жадно затягиваясь папиросой. – Деньги!
– Он их так любит?
– Он их имеет, – горько улыбнулся Манаков. – Не спрашивайте, почему я это знаю, не спрашивайте, откуда у него деньги, но он их имеет. Много денег и хорошие связи. И, пожалуй, добавлю, что он способен на любую подлость.
– Ну, это, положим, в вас обида говорит.
– Обида? – вскинул подбородок Виталий. – Нет! Это прозрение! Я был бы рад увидеть его здесь, в зоне, рядом с собой, на нарах! Ему здесь самое место. Ищите, гражданин начальник, вам карты в руки. Как я понял, там, в Москве, дела завернулись круто? Ищите, но и про моего бывшего родственничка не забудьте…
Стоя у окна, Бондарев проводил взглядом уходившего под конвоем контролера Манакова.
Глава 3
Когда Иван вошел в кабинет начальника отдела, Рогачев говорил по телефону:
– Это я сам знаю, не вчера, слава богу, родился. Видел кое-что на своем веку… Хорошо, вот так будет лучше. – Бросив трубку, он поглядел на Ивана: – Как там у Бондарева дела? Вернулся? Почему не заходит?
Рассказав о результатах командировки в колонию, где отбывает наказание Манаков, Иван закончил:
– Сразу по приезде Саша отправился по всем адресам, где может находиться Анашкин, но его нигде нет.
– Понятно. Значит, все же поговорил с ним по душам Манаков. Но где теперь сам Ворона? И что Лушин?
– Ничего, – развел руками Купцов. – Бегает к жене в больницу, кстати, он перевел ее в другую клинику, носит передачи. Почти ни с кем не встречается.
– Чай будешь? – доставая из сейфа кипятильник, спросил Рогачев. – С Лушиным почти ясно. Котенев?
– С этим интереснее, – улыбнулся Иван. – Вдруг ушел от жены, а теперь оформил отпуск на работе.
– Что странного в желании человека отдохнуть летом? – поставив перед Купцовым стакан с чаем, усмехнулся Рогачев. – Это вполне естественно. Тем более он, как мне доложили, ушел жить к своей пассии. Ставич, кажется?
– Да, Татьяна Ставич. Но она отпуска не оформляла. Мне не нравится это совпадение: посещение женой Котенева милиции и его уход из дома, затем и отпуск.
– Есть много, друг Горацио… – нахмурился Рогачев и неожиданно спросил: – Тебе фамилия Саранина знакома?
– Саранина? – наморщив лоб, переспросил Иван. – Нет, не припомню. Может, напомните?
– Напомню. – Вздохнув, Рогачев полез в сейф и достал тоненькую папочку в синих корочках. Вынув из нее лист бумаги, протянул Купцову: – На вот, ознакомься.
Иван взял, пробежал глазами по строкам и неожиданно наткнулся на свою фамилию. Совершенно неизвестная ему Марина Владимировна Саранина, проживающая в том курортном городке, где Купцов был начальником городского отдела милиции, излагала трогательную историю знакомства с приехавшим из столицы Иваном Николаевичем Купцовым, с которым она намеревалась создать семью. Означенный Купцов красиво ухаживал за ней, бывал дома – это могут подтвердить соседи, по площадке, – оставался ночевать. Цветы и майорские погоны вкупе с высокой для их города должностью вскружили голову бедной Марине Владимировне, и она, забыв про мужское коварство, позволила себе поверить Купцову. Когда же опомнилась – того и след простыл. Теперь бедная Саранина – мать-одиночка. Мало того, что Купцов совершенно не интересуется ребенком, он еще уклоняется от уплаты алиментов. С великим трудом ей удалось разыскать майора милиции Ивана Николаевича Купцова по его новому месту службы, и она просит принять к нему необходимые меры.
Строчки запрыгали перед глазами Ивана, он потер глаза – что за чушь, кто эта Саранина, какие дети?
– Чушь, – возвращая бумагу, только и сказал он.
– И это все? – дернул под столом ногой Рогачев. – Объясняй, оправдывайся!
– Я же сказал: чушь! – повторил Иван. – Никогда в жизни не был знаком с Сараниной, не говоря уже об остальном.
– "Чушь", – передразнил Рогачев, – заладил, как попугай.
Он вытянул из кармана носовой платок и вытер лоб и шею:
– Как в бане, право слово… Ты мне давай факты, аргументы, как в той известной газете, – пряча платок, буркнул Алексей Семенович, – чтобы я мог ими оперировать на должном уровне. Не маленький, сам понимаю, что ты успел кому-то перца с солью на хвост насыпать, но вот кому?! Теперь будешь оправдываться в политчасти.
– Оправдаюсь, – глухо ответил Иван. – Не все же на свете подлецы… Есть и приличные люди.
– Ага, есть, – согласился Рогачев, – даже много, но редко попадаются на нашем жизненном пути. А ты еще ершистый, кланяться не умеешь, в баню с нужными людьми не ходишь.
– При чем тут баня? – огрызнулся Купцов.
– При том, – отрезал Алексей Семенович, складывая бумаги в папку, – не умеешь карьеру строить, все горбом норовишь добыть. Я тебя за это уважаю и ценю, но не все такие, как я. – Бросив папку в сейф, он захлопнул тяжелую дверцу и вздохнул: – Эх, Ваня, заварили для тебя крутую кашку…
Вспомнилось, как ему самому досталось по первое число, когда на похоронах одного из сотрудников он сказал на панихиде, что нужно беречь людей и не гробить их раньше времени. Чихвостили тогда у руководства и по партийной линии. Правда, те времена теперь окрестили "застоем", но ведь до сих пор помнится. А недоверия к собственным сотрудникам еще хватает.
– Давай конкретные предложения, где и когда ставить засады на "драконов", – давая понять, что разговор закончен, приказал Рогачев. – Иди работай, разберемся с этой бодягой…
От этого обещания у Ивана болезненно сжалось сердце – он прекрасно понимал, что разбираться будет совсем не Рогачев. Отчего же у нас человек, призванный по должности и по велению собственного сердца защищать других людей, сам столь часто оказывается беззащитным?..
Хомчик уныло вздохнул и начал взбивать пену в маленькой чашке для бритья. Мысли его прервала жена.
– Рафаил! Где твой синий костюм? – крикнула она из комнаты, где занималась сборами и укладыванием вещей.
– Посмотри как следует в шкафу.
– Я уже смотрела. – Она встала в дверях ванной, поправляя съехавшие с потной переносицы очки.
– Бог мой, – не прекращая своего занятия, чуть повысил голос хозяин дома, – ну, посмотри еще.
Жена дернула плечом и ушла, а Хомчик подпер щеку языком, осторожно повел бритвой сверху вниз, выбривая жесткую щетину.
М-да, как все смешалось и закрутилось после звонка Котенева, прямо предупредившего о необходимости отъезда. Хорошо Михаилу говорить о быстром отъезде, когда у него нет детей и больной тещи на руках. А потом, кто сказал, что можно ехать даже к лучшим друзьям, не предупредив их заблаговременно о своем прибытии? Где жить, когда приедешь, куда пристраивать детей учиться? Нельзя же месяцами стеснять давших тебе приют знакомых. Они тоже люди, у них есть конец терпению и свои дела. Пришлось созваниваться, просить, договариваться, слать телеграммы и денежные переводы, утрясать множество бытовых вопросов, чтобы был готов и стол, и дом.
– Рафаил!
Это опять жена. Кажется, костюм нашла, а теперь что?
– Ты узнавал, там есть английская школа?
– Школа? – держа бритву в отставленной в сторону руке, переспросил Хомчик. – Кажется, есть. В конце концов отдадим мальчика в испанскую. Сейчас Латинская Америка бурно развивается. Так что пригодится и этот язык.
– А где будет учиться наша девочка, ты подумал?
– "Подумал" – беззлобно передразнил жену Хомчик. – Там прекрасный университет, и пока еще никто не требует говорить только на местном языке. Не волнуйся.
Звонок в дверь заставил Хомчика вздрогнуть, и проклятая бритва рассекла кожу. В дверях ванной немедленно возникла враз побледневшая жена. Ее глаза, увеличенные сильными линзами очков, с тревогой уставились на супруга.
– Звонят, – зловещим шепотом сообщила она.
– Слышу, – так же шепотом ответил Рафаил, как будто его могли услышать стоявшие за дверью. Схватив полотенце и прижав его к кровоточащему порезу, он прокрался к входным дверям.
– Не открывай! – испуганно взвизгнула жена.