– Об чем звук, – дружески похлопал его по плечу Анашкин, еще не потерявший надежды на удачу. Мясо тут всех знает, и все знают его, конюшни ему открыты, наездники доверяют, букмекеры частенько просят об услугах: неужели он не сможет помочь приятелю пристроиться при хлебном деле?
Сначала хотели отметить встречу в баре, но там полно народу – между заездами почти получасовой перерыв.
– Пошли на трибуны, – предложил Мясо.
Забрались на самый верхний ярус, подальше от патрульных милиционеров. Расстелили на лавке газетку, выложив на нее нарезанную толстыми ломтями колбасу и четверть буханки черного хлеба. Мясо протер граненый стакан несвежим носовым платком. Слегка сполоснув стакан водкой, он разлил, щедро предоставив Вороне право выпить первым.
– Дело у меня к тебе, – решился начать Гришка.
– Дело? – покосился на него Мясо. – Хочешь разбогатеть и надеешься через меня получить хорошую наколку на лошадку?
– Не совсем, – разливая остатки водки, криво усмехнулся Ворона. – Разбогатеть и не работать мне, конечно, никак бы не помешало, но я о другом. Знаешь, где я отдохнул пару лет? А теперь горбатиться не желаю, да и какую копейку зашибешь на заводике? На бутылку не заработаешь.
– Это если пить каждый день, – уточнил Мясо. – А ты пей с перерывами или по праздникам.
– Советчик, – сплюнул Гришка, незлобливо ругнувшись для связки слов. – Лучше бы помог здесь ближе к денежкам пристроиться. Помощник тебе не нужен?
– Ты, что ли? – допивая водку, крякнул Мясо.
– Хотя бы.
– Не возьмут. – Мясо погрустнел, с сожалением глядя на пустую бутылку.
– Почему не возьмут, – удивился Ворона, – горлышко целое. Разве у вас тут посуду не собирают?
– Я про тебя говорю, – собутыльник посмотрел на Гришку с жалостью. Можно было бы, конечно, пообещать Вороне переговорить насчет него, выжав еще одну бутылочку, но Мясо считал себя честным человеком. К тому же видно, что приятель не шибко богат.
– Чего так? – помрачнел Анашкин.
– Изменилось многое, – вздохнул Мясо, меланхолично ковыряя в носу. – Раньше каждый за себя был, а теперь кто-то силу взял. Понимаешь, я сам тут всю жизнь провел. Помню, объявился у касс совсем зелененьким, просто поглазеть захотелось. А потом мне один деятель билет дал. Я тогда и значения этому не придал – играют люди, выигрывают, проигрывают, а мне-то что? Да на мой билетик выигрыш выпал в пятьсот рублей. Они-то и сгубили, пошло-поехало. То круто брал куш, то спускал все до нитки, а после и дальше пошло – наездников подкупал, с кассирами шуры-муры заводил, с букмекерами свел знакомство. Сейчас знаю: тут свои силы, а они не хотят известности. Понял? Сюда из Питера, из Киева, из Харькова, из других городов едут играть и проигрывать. Деньги рекой текут, а я выпиваю сильно, шестеркой держат, на жизнь дают – и ладно, я на большее уже не зарюсь. Но те люди, что в силе, свой интерес жестоко блюдут и чужого не подпустят. Не смогу я тебе ничем помочь, изменилось все, извини.
– Чем же я чужой? – удивился Ворона.
– Не любят они отсидевших, – снова вздохнул Мясо и поднялся, давая понять, что разговор закончен. – Да и нет у меня тут старого авторитета. Времена меняются.
– А если мы с тобой вдвоем попробуем? – не отставал Гришка, пробираясь следом за знакомым к лестнице, ведущей вниз. – Начнем с мелочи, а там и…
– Шею свернут, – не оборачиваясь, бросил Мясо, – конкурентов здесь давят без жалости. Сходи за забор, погляди на двугривенную тотошку. Там алкаши собираются, которые давно спились, а бросить играть не могут, но и денег на ставки нет. Один предприимчивый для них и организовал развлечение по двугривенному. Так его уже от этого дела отшили, и теперь там свой человечек ставки принимает: пусть гроши, но, кому положено, идут, а не в чужой карман. Монополия!
По кругу снова летели разномастные кони, ревели трибуны, глухо стучали копыта, в один сияющий круг сливались спицы в колесах колясок, рябило в глазах от разноцветных камзолов и шапочек наездников, слепило яркое солнце…
– Я тут давно никому не верю, – глядя в сторону, сказал на прощание Мясо. – А ты заходи, посидим, побалакаем.
– Ладно, – буркнул Ворона и поплелся к выходу.
Перекусить он решил в столовой. Жевал, не чувствуя
вкуса пищи и мрачно раздумывая о постоянных неудачах. Сунулся в одно место – пусто, теперь прокатился в другое – и, как оказалось, тоже мимо денег. Сплошная невезуха, хоть волком вой! Кругом все прибрано к рукам, и у каждой кормушки свои свиньи, никто не хочет потесниться и дать место у корыта.
Доев, он отнес грязную посуду к окну мойки и, услышав разговор, приостановился.
– Неужели не был? – спрашивал у приятеля лохматый парень.
– Ну, старик! Натуральный нэп, паноптикум нравов, звериный оскал конкуренции. Сходи, не пожалеешь.
– Прямо у метро? – уточнил собеседник.
– Ну да, доедешь до Рижской, а там тебе рынок любой покажет, не заблудишься…
"Рижский рынок", – понял Ворона. А что, не съездить ли и ему туда поглядеть, как выразился лохматый, на звериный оскал?..
Рынок его оглушил гомоном толпы, обилием ларьков и прилавков, пестротой товаров и бешеными ценами. Люди сновали взад-вперед, толкались, приценивались. Анашкин слегка ошалел. Какие же перемены произошли на воле, пока он парился в зоне! Нет, читал в газетках, слышал, конечно, но надо было увидеть… Продавали чуть ли не все, что только можно придумать, но цены, цены!
В углу, окруженный любопытной толпой зевак, немолодой щербатый мужичок предлагал сделать любому желающему цветную татуировку по избранному трафарету – хочешь, профиль бывшего "вождя трудящихся всей земли", хочешь, хризантему, а если позволяют средства, то разукрасят спину картиной в семь цветов.
– Модно на Западе, – авторитетно разъяснял щербатый, – даже миллионеры с наколками. У нас все, как положено, с гарантией от СПИДа. Машинка японская, иглы и тушь остались в прошлом веке. Красители импортные, цвета от времени не теряют.
Вороне отчего-то стало стыдно за свои блекло-синие разводы татуировки, и он ретировался.
"Нет, – подумал Гришка, – как не вертись, а жопа сзади. Придется, видно, сползать по адресочку, который шепнули в зоне. Среди братии на рынке мне явно делать нечего, и тут я чужой".
Адресок, по которому он надумал отправиться, внушал сомнения в своей достоверности – Выставка достижений народного хозяйства, детский фотограф Леонард Дмитриевич. Хотя чего гадать и раздумывать – до Выставки отсюда рукой подать.
Верный своим принципам, до ВДНХ Ворона поехал на троллейбусе, а на территорию проник без билета, проскользнув мимо бабок-контролеров с толпой экскурсантов. Увидев молодого парня с фотоаппаратом, поджидавшего клиентов около Чебурашки и крокодила Гены, сделанных в человеческий рост из папье-маше, Анашкин подошел к нему.
– Леонарда Дмитриевича знаешь? Тоже фотограф. Где он?
– Прямо, – не удостоив Гришку даже взглядом, лениво ответил парень. – У фонтана работает, не заблудишься.
Ворона поплелся к фонтану, злобясь на собственную неудачливость, усталость в ногах и припекающее солнце – вот она, свобода, о которой он днем и ночью мечтал в зоне. Обиваешь без толку ноги то на ипподроме, то в гаражах, то в отделении милиция, то на Выставке. Надоело. А дома тетка встретит вопросом: как дела? Какие у него дела, что он, прокурор или министр? Все ждет от него чего-то, старая дура, может, думает, что он будет ее поить каждый день в знак признательности за долголетие?
Леонарда Дмитриевича он заприметил сразу – средних лет тощий мужичок в старомодной шляпе-сеточке. Фотограф ставил детишек около старинного экипажа, щелкал затвором, затем переводил их к Микки-Маусу, снова щелкал затвором и получал деньги, а в стороне ждала очередь. Улучив момент, Ворона подошел ближе и потянул Леонарда за рукав полотняного пиджака:
– Я от Колчака.
– М-да? – иронично хмыкнул фотограф. – Адмирала давно шлепнули.
– Этот живой, лямку тянет, – ответил Гришка, услышав отзыв на пароль.
– Погуляй часок, – показав глазами на очередь, попросил Леонард Дмитриевич, – потом поговорим.
Чертыхнувшись, Ворона потащился в тень и сел на лавку.
Когда он вновь подошел к фотографу, тот был свободен. Заметив Анашкина, он приветливо улыбнулся, показав золотые коронки на передних зубах:
– Погулял? Ну как там наш общий приятель?
– Трудится, – присаживаясь на корточки по привычке заключенных, коротко ответил Ворона.
– На свободу с чистой совестью, – снова улыбнулся фотограф. – А ты давно откинулся?
– Недавно. Колчак сказал, помочь можете, к делу пристроить.
– Можем, – покосился на него Леонард Дмитриевич, словно оценивая возможности нежданного посетителя.
Понимая недоверие фотографа, Гришка коротко описал ему знакомого по зоне, прозванного Колчаком, назвал адрес тетки, рассказал, за что получил срок и чего он хочет от Леонарда Дмитриевича. Тот молча выслушал, полуприкрыв набрякшими веками глаза и никак внешне не реагируя на услышанное, потом спросил:
– Права на вождение машины у тебя есть?
– Нету, – вздохнул Анашкин. Были бы права, он нашел бы себе местечко, а не шлялся по выставкам и ипподромам. – Любую тачку водить могу, а прав нету, и отдадут еще только через год.
– Плохо, – пожевал губами фотограф, раздумывая о чем-то своем. – Денег я тебе дам, но надо будет отработать.
– Сделаем, – повеселел Ворона: кажется, лед тронулся?
– Скорее получай паспорт и приходи. – Опустив руку в карман необъятно широкого пиджака, фотограф вытащил пачку червонцев и сунул Гришке. – На, отработаешь потом, но с паспортом не тяни, понял? Поручитель у тебя серьезный, хочу надеяться, что не подведешь. А люди по жизни должны ходить как волки, стаей! Один пропадешь, запомни, сынок!…
Получение паспорта прошло буднично – моложавый майор из паспортного стола вручил красную книжицу в полиэтиленовой обложке и пожал руку, пожелав всего доброго.
Уже на улице Ворона почувствовал облегчение – наконец-то и он полноправный гражданин. А все-то, оказывается, заключается в красной книжице, именуемой паспортом. Никого не интересует, что па самом деле у тебя в голове, куда ведут тебя жизненные дороги, к чему стремишься и чего избегаешь, хочешь ты работать или нет, – главное, у тебя есть паспорт, уравнявший в правах с остальным населением.
Дома он отметил это событие с теткой, купив бутылку водки. Выпили, потом он сгонял за портвейном, снова выпили и завалились спать. Утром, наскоро попив чаю, побрившись и сполоснув лицо холодной водой – одеколона в доме не водилось, поскольку его тоже можно пить, а к тетке захаживали разные люди, – Ворона заторопился на Выставку, к фотографу…
– Молодцом, молодцом, – листая новенький паспорт Анашкина, ласково щурился Леонард Дмитриевич, – как есть молодцом, не подвел старика. Хвалю. А я тут уже успел кое с кем парой словечек перекинуться, просил за тебя, бедолагу. Цени.
– Век буду благодарен, – убирая паспорт, заверил Ворона.
– Поглядим, – усмехнулся фотограф. – Ты вроде малый тертый, людей понимать должен, вот и определю тебя в помощь к одному уличному крупье.
– Чего? – непонимающе выкатил глаза Гришка. Ни как свихнулся дед: какие тут, в Москве, могут быть крупье, да еще уличные?
– Да-да, – дробненько посмеялся Леонард Дмитриевич, – именно крупье. Наперсточки теперь дело прошлое, сильно взялись за них, закон издали или указ, для меня разница не велика. Важно другое: подрезали крылышки деловой инициативе. Пришлось на рулеточку перейти. Отправишься ребяткам помогать, должок отрабатывать и на жизнь копеечку ковать, а там видно станет.
Крупье оказался молодым курчавым мужчиной крепкого сложения. Пожав Гришке руку, он отрекомендовался Бобом и посвятил нового помощника в тонкости ремесла. Все оказалось просто – за что и кому отдавать свои кровные деньги, личное дело каждого гражданина. Азартных людей в огромном городе хоть отбавляй, это еще и наперсточки показали – многим охота померяться силами с изменчивой фортуной.
Игрушечная рулеточка приобретается за гроши, но в умелых руках становится просто-таки золотой, особенно если руки принадлежат человеку, обладающему хитростью и инициативой. Можно просто играть и обирать простаков, можно замаскировать игры продажей лотерейных билетов "по выигрышу", продажей книг, всякой мелочи – в зависимости от обстоятельств. Приходится опасаться милиции, конкурентов из противоборствующих кланов – те опаснее стражей порядка: если нет своей охраны, то намнут шею, отнимут выручку и поломают инвентарь, чтобы не раскладывал столик с рулеткой в чужом районе. Задача у Вороны проста – стоять на стреме и вовремя предупреждать о появлении постовых, патрульных машин и конкурентов. Охрану несут другие люди, держит банк на рулетке сам Боб, а по завершении работы каждый получает долю.
Первый выход назначили на завтра. В действительности первым он был только для Анашкина, но не для остальной компании. Выходили к площади Белорусского вокзала, раскидывали столик, и Боб хорошо поставленным голосом ярмарочного зазывалы привлекал внимание прохожих. Как только их собиралось достаточное число, начиналась игра, вернее – действо. Каким образом Боб умудрялся обжуливать лопухов, Гришка так и не смог понять, но вечером получил свою долю, из которой тут же предложили отдать "чирик" в счет погашения долга Леонарду.
Через несколько дней Ворона привык к "работе" – высматривал милиционеров, предупреждал, вместе с компанией обедал в шашлычной, распивая бутылочку сухонького винца, ездил подыскивать новые места для работы, получал "бакшиш" и отдавал "чирики" за долги, В общем, жить стало веселее и не так обременительно, даже тетка приутихла и не донимала нытьем.
Беда пришла совершенно неожиданно. В один из вечеров, раздав положенный заработок, Боб приказал:
– Завтра отправишься в Текстильщики вместе с Пятаком.
Пятак, низкорослый крепыш с борцовской шеей, похлопал Ворону по плечу тяжелой лапой:
– Не робей, нас больше!
Все это Гришке очень не понравилось, но делать нечего, и утром пришлось ехать в Текстильщики. Пятак уже ждал. Вместе с ним еще с десяток парней.
– Сейчас двигаем к магазину, – объяснил Пятак, имени которого Анашкин так и не узнал. – Там чужие затеяли игру, надо поучить. Бить не жалея. А ты чего, пустой? – Он поглядел на руки Гришки.
Вороне немедленно выдали металлический прут, завернутый в газетку. У парней было, чем проучить конкурентов: нунчаки, кастеты, короткие резиновые дубинки.
– С другой стороны тоже зайдут, возьмем их в коробку и отметелим как бог черепаху, – по дороге наставлял Пятак.
Анашкину сделалось тоскливо. Подраться в подпитии, когда водяра шибает в голову, – это понятно. А тут могут и самому звездануть в глаз или по тыковке – у чужих охранников тоже наверняка есть кастеты и нунчаки, иначе кто бы их держал? Впервые у Вороны возникло желание увидеть рядом с магазином усиленные наряды милиции. Тогда все разойдутся миром.
Но милиции не было. Орали репродукторы, и вечно молодой Карел Гот высоким голосом выводил знакомую мелодию, а на углу, хорошо видимые сквозь стекла витрин, расположились конкуренты, раскинув столик с рулеткой. Пятак напружинился, играя мускулами и взвинчивая себя перед дракой.
– Вон они, – свистящим шепотом сказал кто-то из парней.
– Вперед! – скомандовал Пятак. – Ворона бьет крупье!
Это Анашкину показалось самым лучшим в сложившейся ситуации – вряд ли сидящий за столиком с рулеткой парень ожидает нападения. Подскочить, врезать по рулетке, разбив ее вдребезги, а потом рубануть крупье по плечу и быстро отваливать. Потеря столика и рулетки для конкурентов плевое дело, а вот после удара прутом по плечу рука у крупье надолго повиснет, а без нее, какой он работник?
Шустро растолкав зевак, Гришка размахнулся и ударил по рулетке. В стороны полетели осколки, люди закричали, сзади уже началось побоище – Пятак и его приятели налетели на охрану конкурентов, а с другой стороны спешила еще одна группа бойцов, нанятых Бобом. Но ударить крупье Вороне не удалось, тот успел ловко увернуться, и прут врезался в витрину, на асфальт посыпалось стекло, а Гришку кто-то сильно ударил по спине.
С трудом повернувшись, он начал бестолково размахивать прутом, ничего не соображая и боясь упасть под ноги дерущихся. Куда-то попадал, кто-то взвыл, перед шалыми от боли глазами мелькали чужие кулаки и потные, разбитые в кровь физиономии.
– Обрываемся! – услышал Гришка и, бросив прут, побежал прочь от месива тел, подгоняемый звуком сирен: приближались патрульные машины…
Вечером встретились у Боба. Пятак со смехом рассказывал, как разбили витрину и как дали по шеям конкурентам, а остальные поддакивали и обменивались впечатлениями. Мрачный Гришка не поддался всеобщему праздному веселью – выпив стакан портвейна, он, неожиданно для самого себя, заявил:
– На разборы больше не пойду.
– То есть как? – удивленно уставился на него Боб. – Бабки получил? Получил. Должок еще не отработал, а хочешь слинять? Забыл, что рубль вход, а выход чирик?
Анашкин не успел ничего понять, как в голове у него словно взорвался снаряд, и он очутился на полу. У Боба, как он и предполагал, оказался тяжелый кулак.
Подскочил Пятак, схватил за грудки и, приподняв, врезал с другой стороны. Комната поплыла перед глазами Вороны, ноги не держали. Он хотел поднять стул и опустить его на голову Боба или Пятака, но руки отказывались служить.
В лицо плеснули водой, потом дали пинка под зад и вышибли за дверь, приказав явиться завтра для продолжения работы…
Дома Гришка приложил к подбитым глазам мокрую газетку и долго лежал на старом диване, размышляя о превратностях судьбы. Куда теперь податься? Боб и компания могут заявиться завтра с утречка и продолжить "учебу". Этого не хотелось.
И тут вспомнился придурок Манаков, попросивший позвонить одному человеку и передать нужные слова. Мало того, Манаков твердо обещал, что за эту услугу хорошо заплатят. Может, попробовать? Виталик-то за валютку присел на четыре годика. Как же зовут этого мужика, которому надо позвонить, – Михаил точно, а дальше как? Ага, вспомнил – Михаил Павлович! И номерок телефона выплыл из гудевшей головы. Не доверяя себе, Ворона встал, записал номер и имя на клочке бумаги – так, пожалуй, надежнее.
Утром действительно заявился Пятак, рассмеялся, увидев лицо Гришки, и согласился дать неделю-другую передышки – все равно с разбитой мордой только людей на улицах пугать. Итак, есть две недели, а потом его снова возьмут в оборот. Ну, Михаил Павлович, выручай!
Через несколько дней, когда синяки немного поблекли, Ворона выбрался из дома и, найдя уютную уединенную телефонную будку, набрал заветный номер. Все оказалось правильно – ответил сам Михаил Павлович, судя по голосу, мужик солидный. Договорились встретиться сегодня же, в Сокольниках…
Когда Ворона пришел в себя, Михаила Павловича рядом уже не было.
"Козел безрогий, – зло подумал Анашкин, вставая на четвереньки. – Бьет, как лошадь копытом, сволочь. Где же я промахнулся с ним, в чем обмишурился?" Во рту был противный привкус меди – наверное, разбил губы, и теперь они кровоточат.