- Вы в своем уме?! - воскликнул Шапиро, пораженный аппетитом полковника. - И почему именно одиннадцать?
- Дорогой генерал, речь все-таки идет о президенте. Я получаю деньги - вы страну. Разве не так? Что касается цифры одиннадцать, уверен - она не испугает ваших работодателей. Да, и еще одно. Когда для вашего человека настанет время требовать жесткого порядка для страны, моя фамилия не должна фигурировать ни в каких списках. Я ведь прекрасно знаю, что у вас возникнет мысль о том, как за меня решить мою судьбу.
Штанько произнес последнюю фразу тихим, вкрадчивым голосом, каким обычно врачи сообщают родственникам тяжело больных о близости печального исхода.
- Не понимаю вас, - сказал Шапиро отчужденно и нервно забарабанил пальцами по деревянному подлокотнику кресла.
- Давайте, генерал, не испытывать друг друга на здравый смысл. Если вас мало заботит моя дальнейшая судьба, я разочаруюсь в вас, как в партнере. Но коли она вас волнует, спешу предупредить: оставьте опасные мысли. Я достаточно искушен в подобных делах, чтобы позволить обыграть себя каким-то образом. Учтите, ваша личная безопасность, честь, репутация - все теперь тесно связано с моей жизнью.
- Это похоже на шантаж, - сказал Шапиро недовольно. - Или я ошибаюсь?
Он оставлял полковнику шанс для почетного отступления. Но тот его не принял.
- Ошибаетесь, - сказал он. - Шантаж - это желание заработать за счет угрозы разоблачения. Мой заработок в полной мере будет зависеть от сохранения нашего договора в тайне. В данном случае я просто предостерегаю вас, генерал, от неверных решений. Надеюсь, с этим предупреждением вы познакомите и своих работодателей.
- В отношении вас никто ничего че замышляет, - сказал Шапиро после некоторого раздумья. - Все ваши опасения беспочвенны. Впрочем, если у кого-то такие замыслы против вас возникнут, что я смогу сделать?
Штанько улыбнулся, тряхнул седой головой. Добрая лучистая улыбка осветила его круглое лицо.
- Мой генерал! - воскликнул он с юным энтузиазмом. - Даже странно слышать от вас такое! Вы должны, более того, вы сделаете все, чтобы ни у кого такой мысли не возникало. Меня нельзя убрать, не задев вас и ваших работодателей. Система возмездия сработает автоматически, будьте уверены. И она вне ваших возможностей предотвратить ответ. В один миг миру станет известно все. Даже этот наш разговор…
Штанько протянул руку в сторону. Шапиро проследил за направлением этого движения и увидел, что полковник снял газету, прикрывавшую снятую с телефонного аппарата трубку. Она лежала на толстой книге телефонного справочника "Вся Москва", развернутая микрофоном к беседующим. Шапиро сделал движение рукой, но полковник опередил его и положил трубку на аппарат. Теперь он уже не улыбался.
- Вы опасно играете, Василий Васильевич, - сказал Шапиро жестко и властно. - Существует масса методов борьбы с шантажом…
- В данном случае таким методами вы не располагаете. - Штанько говорил в том же жестком и властном стиле. - Либо мы равные партнеры, либо потеряем все вместе. Вам, учтите, терять больше, нежели мне. Кстати, если кто-то вздумает взять меня и горячим утюгом будет гладить по пузу, эффекта не будет.
Полковник вынул из пластмассового пенала, лежавшего рядом с ним, большую иглу, поднял левую руку, развел пальцы в стороны и проткнул ткань между большим и указательным.
- Это в опровержение ваших слов о существовании разных методов заставить человека изменить мнение.
Штанько покрутил ладонью, демонстрируя иглу, пронзившую руку насквозь.
- Будьте добры, генерал, помогите вынуть…
- Увольте, - сказал Шапиро сухо.
Штанько улыбнулся.
- Как угодно, ваше высокопревосходительство. - Он двумя пальцами резко потянул иглу, вынул из тела и небрежно швырнул в пенал. Падая, игла тихо звякнула. - Как вы считаете, мы договорились?
- Да, конечно, полковник.
- Дата?
- Вам ее назовут дополнительно. Но вы торопитесь.
* * *
Демократическая вольница способствовала появлению в России уникального явления: на президентских выборах избиратели не столько голосуют за достоинства нового кандидата, сколько выражают недоверие уже отсидевшему срок на троне предшественнику. Именно на волне такого протеста избирателей и всплыл к президентскому креслу Елкин Борис Иванович, политик беспринципный, недалекий, наделенный сполна одним качеством: ради собственного возвышения обещать избирателям златые горы, молочные реки и самые низкие цены в мире на самую дорогую водку.
Вознесясь над обществом и обштопав всех своих конкурентов, Елкин быстро понял: в кандидатов избиратели швыряют тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. В неугодного президента могут швырнуть нечто более увесистое, например, противотанковую гранату. Поэтому одним из первых деяний президента стало учреждение корпуса личной стражи, которому в лучших демократических традициях он присвоил наименование "Службы охраны президента" - СОП. Во главе организации, сразу вознесшейся над остальными федеральными силовыми структурами - контрразведкой, разведкой, армией и органами внутренних дел, встал доверенный человек президента, его второе "я" генерал-майор Иван Афанасьевич Дружков.
С лицом овальным, широкоскулый, с ехидными узкими губами, с глазами проницательными и пройдошистыми, в зависимости от точки зрения его можно было назвать и честным служакой, и авантюристом. Особо сильно последнее качество подчеркивал его властный подбородок. А крепкая бычья шея к тому же свидетельствовала о незаурядных резервах физической силы генерала.
В воинском звании Дружков не преуспел, но должность начальника СОП давала ему возможность ощущать себя выше всех многозвездных генералов армии и внутренних войск, вместе взятых. Это его превосходство выражалось хотя бы в том, что при встречах не Дружков первым протягивал руку многозвездным, а они сами старались поймать и пожать раньше других его цепкие твердые пальцы.
Ежедневно, ежечасно общаясь с президентом, Дружков быстро разобрался в том, что посвятил себя служению человеку мелочному, недалекому, но в то же время властолюбивому, упрямому и крайне мстительному. Ко всему его шеф был тугодумом, который не мог оценить и принять точку зрения советников, если она шла вразрез с тем, что втемяшилось в его голову ранее.
К тому же президент пил. И еще как. На водку он был крепок. Мог запросто высадить бутылку, вторую, не проявляя заметных признаков опьянения. В какой-то неожиданный момент его самоконтроль ослабевал, и очередная, самая малая рюмка, казалось бы, ничего не значащая для бугая, каким президент выглядел со стороны, враз сбивала его с ног. Он не шатался, не качался на ходу, не двигался пьяной походкой, а сразу падал, как подрубленное дерево, грохаясь огромным телом о землю, о пол - в зависимости от того, где его настигала отключка. Главное в таких случаях для охранников было не пропустить момент, когда сознание начинало выключаться. Протяни они руки к драгоценному телу чуть раньше, президент мог яростно рявкнуть: "Я что, на ногах не держусь?! Уберите руки, поганцы!" Слегка опоздаешь, падающую камнем тушу уже не удержишь. Ловкость подхвата считалась высшим достоинством тех, кто сопровождал президента по пятам.
В целях конспирации службы охраны всегда именуют своих подопечных кличками или номерами. Конечно, властителю во всем и всегда быть Первым или Хозяином, но если идти навстречу такому желанию, то вся конспирация летела бы к чертовой матери. Говорят, что в царской охранке император Николай Второй проходил под седьмым номером. Это больно задевало императорское самолюбие, но царь вынужден был терпеть. Когда Чехов написал знаменитую фразу в книге жалоб: "Хоть ты и седьмой, а дурак", знавшие истинную причину люди перемигивались и посмеивались. А предмет насмешки вынужден был хранить молчание.
Над тем, как назвать президента, Дружков немало поломал голову. Шеф был крайне обидчив и рассматривал любую неосторожную фразу как скрытый выпад против своей персоны.
После долгих раздумий и примерок остановились на псевдониме Бизон. Недавно кто-то из завистников капнул шефу, как его называют в охране. Капнул и промахнулся. В подпитии шеф терял нюх.
- А вы что, - сказал он с улыбкой, - могли бы назвать меня Телком?
В этом случае вся суть политики: стараться заранее угадать, где найдешь, где потеряешь, и на все заранее иметь правдоподобный ответ.
* * *
Дружков оглядел свой кабинет - одну из главнейших крепостей. Бизона в мире окружавшей его вражды, зависти, коварства.
На столе мелодично тренькнул телефон прямой связи. Выход на этот аппарат имели немногие, в первую очередь, конечно, сам президент.
- Слушаю, - сняв трубку, настороженно произнес Дружков.
- Здравствуйте, Иван Афанасьевич, - голос звонившего звучал вкрадчиво, почти ласково, даже, если уточнять, с нотками заискивания. Звонил Сергей Пилатов, начальник бюрократического президентского аппарата. Его Дружков узнал сразу. - Хотел бы поговорить с вами.
- Я загляну, - сказал Дружков, проверяя, насколько серьезны намерения одного из наиболее сильных людей в окружении президента, чье влияние насколько велико, настолько же тайно.
- Что вы, Иван Афанасьевич, я зайду сам. Вы свободны?
Дружков улыбнулся. Пилатов хорошо знал, а если нет, то догадывался, что его кабинет в Кремле, равно как и все другие, прослушивался службой охраны. Исключил из списка подозреваемых лиц Дружков только президента и себя. Чем ближе к Бизону стоял чиновник, чем он был доверенней, тем с большей вероятностью и выгодой для себя он мог продать шефа его конкурентам. Значит, Пилатов собирался поговорить о таком, что не должно дойти до ушей слухачей.
- Заходите, Сергей Владимирович.
Пилатов появился сияющий, жизнерадостный.
- Вы прекрасно выглядите, Иван Афанасьевич. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. - Сказав это, он улыбнулся.
В арсенале Пилатова имелось десять разных улыбок, отработанных перед зеркалом и намертво закрепленных в памяти: брезгливая, презрительная, саркастическая, недоуменная, одобрительная, поощряющая, застенчивая, веселая, угодливая и заискивающая. Последняя легко переходила в смех, который подтверждал остроумие того, перед кем Пилатов считал необходимым подчеркнуть свою вторичность и полную зависимость.
- Садитесь, - предложил Дружков. - Чай или кофе?
Боже мой, Иван Афанасьевич! Какие могут быть церемонии? Спасибо, ничего не надо.
- Тогда я слушаю.
- Разговор серьезный и доверительный, - стирая заискивающую улыбку и принимая озабоченный вид, сказал Пилатов. - Вы читали последнюю сводку ФСК?
- Что вы имеете в виду? Я столько читаю, что трудно вспомнить.
- О росте антипрезидентских настроений в обществе.
- Да, читал.
- Она вас не пугает?
- Меня давно ничто не пугает, Сергей Владимирович. Меня это только настораживает.
- Простите, может, не так выразился, - Пилатов улыбнулся угодливо. - И все же надеюсь, вы понимаете, насколько опасна тенденция этой по-дурацки развивающейся демократии. Во всяком случае, для нас с вами.
"Крыса, - подумал Дружков. - Учуял, что корабль дал течь. Но крыса умная: не пытается бежать с борта, а ищет способа заткнуть дыру".
Вслух сказал:
- Я внимательно отслеживаю ситуацию.
- Простите, Иван Афанасьевич, отслеживать - сегодня мало. Нужны действия. И очень решительные.
- Что вы подразумеваете под словами "решительные действия"?
- Диктатуру, Иван Афанасьевич. Пора кончать с этой детской болезнью демократизма. Только жесткость и решительность сегодня могут спасти реформы.
- Вы уверены, что условия для такого шага созрели? Ведь любое неверное движение может нарушить хрупкое равновесие сил.
- Все условия для установления диктатуры есть. Вспомните, на чем пришел к единовластию Сталин. Он обещал народу, что жить станет лучше и веселее, если партия уберет с политической сцены лишние фигуры болтунов. Что надо работать и работать, а не трепать языками. А народ в то же время видел перед собой болтающего Бухарина, разглагольствующего Каменева, треплющегося Зиновьева. В том, что те говорили об опасности сталинской диктатуры, была сплошная правда, но их уже не слушали - всем эта болтовня надоела. Люди желали твердой власти. Твердых цен. Товаров в магазинах. Вот почему, когда народ встал перед выбором - деловой Сталин или разговорчивые демократы, успех связали с именем вождя. Диктатура.
- Это прошлое, - махнул рукой Дружков. - Давно прошедшее время, как говорят немцы.
- Э, нет, Иван Афанасьевич! У любого прошлого всегда прямые связи с настоящим. Прямые, я подчеркиваю. Сложилась ситуация, когда конкретные дела делает исполнительная власть. Мы с вами. А в Думе и Федеральном собрании только болтают, делят видимость власти.
- Да и за вами особых дел нет, - скептически возразил Дружков. - Жить людям лучше не стало.
- Пегому, что люди меньше работают, чем болтают. Это так называемая оппозиция.
- В народе есть немало таких, кто понимает: законодатели поставлены в условия бесправия. С одной стороны, у них все атрибуты власти - выборность, размах обсуждаемых проблем, высокая материальная обеспеченность, с другой - минимальные возможности влиять на правительство.
Пилатов весело засмеялся.
- Трудно представить, сколько усилий от меня потребовало создание такой ситуации. А коль скоро она создана, наша с вами задача - ее использовать. Я не обладаю всей информацией, как вы, но мне кажется, против президента существуют разного рода заговоры. Больше всего меня настораживает в окружении президента генерал Щукин. Он не с самого начала в команде, а в его распоряжении пять элитных полков. В старые времена сказали бы- лейб-гвардейских. Ты посмотри, как он набирает самостоятельность. Интервью по телевидению, высказывания о политиках, за которые даже нам шеф надавал бы по заднице. Весьма заметно, что к Щукину неравнодушна группа Васинского. Во всяком случае, в ее изданиях фамилия генерала за месяц упоминалась двадцать три раза. Представь, если в самом деле Щукин уйдет к ним…
- Я посмотрю за ним, хотя один генерал у Васинского уже есть. Не много ли ему двух сразу?
- Кто там еще?
- Дронов, заместитель министра обороны.
- Вы предполагаете или утверждаете?
- Это установлено точно. Дронова пестует сам Васин-ский.
- Хорошо, считай, что Дронов с должности уже снят. Я это ему обеспечу. Генерал без войска, такое не страшно, верно?
- Когда как.
- И все же в первую очередь - Щукин.
- Ты что-то крутишь, Сергей, - вдруг перейдя на "ты", сказал Дружков. - Насколько я помню, господин Пилатов был одним из первых, кто поддержал идею президента об элитных полках.
- Верно, но учти, - Пилатов без труда принял предложенное ему "ты", - мысль о них шеф высказал сам. Решил проверить на мне. Теперь представь, что случилось бы, начни я его отговаривать. Он в последнее время стал крайне подозрителен. Не думай, что ты сам в полной безопасности. Черт знает, какие мысли в отношении каждого из нас роятся в голове самого. Поэтому с так называемой демократией и пора кончать. При ней шеф любого из нас вышибет из окружения, либо всех разом, либо поодиночке. И ничего с ним не поделаешь. Снять его самого без серьезных последствий нам не по плечу. У демократии свои порядки. Значит, надо возвести его на трон. Ликвидировать болтающие инстанции. Законопроекты сумеем готовить и мы с тобой, без всяких выборных органов. Год, два таким образом окажутся у нас в запасе. Как известно, на переправе коней не меняют.
- Что-то ты сильно раскрылся, Сергей, - сказал Дружков с удивлением. - Я тебя спрашиваю: почему? На тебя такое мало похоже.
- Ты мне не веришь?
- Естественно.
- Между тем, сейчас я с тобой искренен, как ни с кем другим. Подумай сам: кто был и остается самыми преданными Бизону? Ты и я. Мы при нем приобрели положение, нас с тобой в равной мере забрызгала кровь, которую он успел пустить соперникам. Сегодня и ты и я не зеленые новички в политике, а зрелые государственные деятели… Не улыбайся, Иван, я говорю, что думаю…
- Я не улыбаюсь, - сказал Дружков. - Что-то не до веселья.
- Фактически это мы с тобой создали систему, на которую опирается Бизон: структуру безопасности, связи, управления. Но человек не вечен. Ты сам видишь - Бизон сдал. Выиграть выборы у нас шансов нет. Полный ноль, Иван, на то, чтобы усидеть наверху. А падать - высоко.
Дружков задумчиво качнул головой: об отсутствии шансов на продолжение карьеры в условиях поганой демократии, когда власть зависит от прихоти пьяного обывателя, он уже думал. Искал союз с некоторыми перспективными политиками, но где гарантия, что его оставят в связке?
Пилатов тем временем продолжал:
- Если все так, как я говорю, тебе не страшно оказаться у разбитого корыта? Придут другие, нас обязательно смешают с говном. Ты об этом думаешь?
- Как же ты видишь перспективу?
- Честно? Подлинного диктатора я вижу в твоем лице. Ты - и никто больше. Потому что ты умный, волевой, которому по плечу сжать в кулаке разболтанное племя русских ланцепупов и держать его в повиновении. Так! - Пилатов сжал кулак и показал наглядно, что он имеет в виду.
"Врет, собака, - подумал Дружков. - Врет и не краснеет. Диктатором он видит себя самого. Ишь, как уверенно трясет кулаком. А на меня рассчитывает спихнуть грязное дело: убрать все помехи на пути к его диктатуре. Я, конечно, их уберу. Но вот кто воспользуется плодами, еще посмотрим. Во всяком случае, Сережу к верховной власти не допущу. Хорошая пенсия, и пусть мемуары пишет. Совести у него ни на грош. Скольких уже продал. Потому даже мемуары должен прочитать цензор".
Вслух сказал:
- Какой я диктатор. Ты - другое дело. Я тебя охранять буду.
Пилатов потупил взор.
- Не будем об этом пока. Время все по местам расставит. Но за Щукиным - пригляди. Ты или я, он обоим помеха.
- Спасибо, Сергей, ты заставил меня о многом задуматься…