- Разве трудно догадаться? Они заметили мигалку и рванули под сто прямо от ограничительного знака.
Раздался стук в дверь, и вошел старший лейтенант с обветренным лицом и лупящимся носом.
- Что, Никонов?
- Удалось установить личность только одного человека. Это Гоги Кудидзе. Кличка Атос. Тянул два срока. Первый за угон автомобилей. Второй - за попытку ограбления сберкассы. Оба раза освобождали досрочно за примерное поведение.
Монахов задумался, потом потянулся к телефону. Набрал номер. Дождался ответа.
- Кочнев? Здравствуй, это Монахов. Ты не поможешь? С кем в последнее время работал Гоги Кудидзе? Точно, Атос. Терся в компании Шарадзенишвили? Все ясно. У тебя на него ничего нет? Есть? Куча дел? Тогда можешь их закрывать. Не можешь?
Монахов несколько минут слушал молча, потом попрощался и повесил трубку.
- Черт возьми! Это же те ребята, которые взяли обменный пункт. Сегодня их объявили в розыск. Только искали красный "москвич", а они уже гнали в черном "вольво".
- Кто они, известно?
- Один, как установлено, это Михо Целкаламидзе. Кличка Целка. О третьем пока сведений нет.
- И много они хапнули?
- Полтора миллиона долларов и три миллиона рублей.
Шабуров присвистнул:
- То-то все это так жарко горело! А как зовут Шарадзенишвили?
- Резо Иосифович, - ответил Монахов.
- Теперь мне все ясно. В бреду этот Атос сказал мне: "Резо, мы все сделали. Резо, прости, не получилось…"
- Включи это в протокол, Абузаров, - подсказал Монахов инспектору. - Глядишь, пригодится.
* * *
Два дня Синицын безвылазно жил в квартире Климова. Ни опытный омоновец, ни биолог с дилетантским опытом жертвы преследования за это время вокруг себя ничего подозрительного не заметили. На третий день Климов сказал:
- Сегодня, профессор, я тебя отправлю в деревню. Возьмем билет, доедешь на электричке до Телищева. Дальше десять верст на одиннадцатом номере до Мартыновки… Остановишься у полковника Лазарева…
- Где там одиннадцатый останавливается? - деловито спросил Синицын.
Климов расхохотался.
- Ты даешь, профессор! Одиннадцатый - это по-нашенски ать-два, по-пехотному!
- Я смотрю, - обиженно сказал Синицын, - тебе бы меня побыстрей спровадить отсюда. По-твоему, мне ехать в таком виде, как есть? Без смены белья, без бритвы, без зубной щетки? Ну, нет. Хочешь ты или нет, я заеду домой.
- Валяй, я погляжу, как тебе отвернут голову.
- Жора, не боись! Мы теперь тоже кое-чему научены. На рожон не полезу. Сперва проверю и, если что-то замечу, домой не сунусь.
Климов мрачно покачал головой. Затея ему не нравилась, но он знал, что убеждать Синицына значило не уважать себя. Биолог был упрям не только в постижении наук, но и в обычных житейских делах. Его дикое упрямство вынудило уйти из дому жену, которую он любил. Оно же не позволило ему защитить докторскую диссертацию. А уж если вопрос касался бритвы и зубной щетки, переубедить упрямца не смогли бы и десять тысяч братьев.
- Черт с тобой! - сказал Климов расстроенно. - Только будь осторожен. Голова у тебя одна…
Чтобы добраться до Мневников, Синицын сделал дикий круг. Он сперва доехал до станции метро "Молодежная" и оттуда автобусом двинулся к дому. Это походило на поездку из Москвы в Рязань через Курск, но такой маневр, по его мнению, вряд ли кто-то мог предугадать.
Последние две остановки перед домом Синицын шел дворами по противоположной стороне улицы. Прежде чем двинуться к дому, решил понаблюдать за обстановкой.
Прекрасным наблюдательным пунктом оказалась телефонная будка. Делая вид, что пытается дозвониться по номеру, который все время занят, Синицын достаточно быстро убедился: путь к собственному жилищу отрезан. На дороге стоял черный "мерседес", который уже был ему известен. Возле "Гастронома" без видимого занятия топтался крепыш в сером костюме. Он то смотрел на голубей, бродивших по газону, то поднимал голову и глядел на облака. Устав бездельничать, неторопливо пересек улицу, подошел к "мерседесу", перекинулся словами с водителем и опять вернулся на сдое место. Минуту спустя откуда-то со стороны к той же машине приблизился еще один человек. Он не просто поговорил с водителем, а взял у него пластмассовую бутылку и начал пить прямо из горлышка. Утолив жажду, вытер губы рукой и побрел на свой пост.
Не раздумывая, Синицын повесил трубку, приоткрыл дверь и выскользнул из будки. Пешком дошел до проспекта Маршала Жукова, сел в троллейбус двадцатого маршрута, доехал до "Полежаевской" и направился в метро.
Слежку Синицын заметил уже на "Беговой". Не чувствуя никакой угрозы, он тем не менее внимательно вглядывался в тех, кто ехал в вагоне… Лицо одного из пассажиров, стоявшего у самой двери, было прикрыто развернутым журналом. "Сокол", - прочитал на обложке Синицын и тут же обратил внимание на серый костюм. Точно такой же был на "топтуне", слонявшемся у "Гастронома".
Сердце екнуло и упало. Перейдя по вагону к последней двери, Синицын встал так, чтобы выскочить на перрон в любой момент.
Уйти от "хвоста" сразу не удалось. Несмотря на все ухищрения, "серый костюм" не отстал ни при пересадке на кольцевую линию на "Баррикадной", ни на "Киевской", где Синицын перешел на радиальную линию. Держа в поле зрения своего сопровождающего, Синицын доехал до "Арбатской". Делая вид, будто не собирается выходить, придержал ботинком дверь. В момент, когда все остальные захлопнулись, выпрыгнул на платформу. Из последней двери того же вагона столь же стремительно выскочил "хвост".
Синицын быстро обогнул портальную колонну и взбежал по лестнице к переходу, который вел на станцию "Боровицкая". Он торопился, спиной ощущая преследователя. Вниз по эскалатору бежал, семеня ногами. На его счастье, к платформе сразу подошел поезд, следовавший в сторону Серпуховки. Он втиснулся в ближайший вагон и остановился у двери. Когда она захлопнулась, увидел преследователя в сером костюме. Тот стоял и растерянно озирался, как бывает в случаях, когда теряют из виду что-то нужное. Было желание помахать рукой, но благоразумие взяло верх, и Синицын прикрыл лицо газетой.
Доехав до "Полянки", он стремительно выскочил из вагона, лавируя в толпе, пересек платформу и сел в хвостовой вагон поезда, который шел к "Боровицкой". Когда состав прибыл туда, Синицын, чуть пригибаясь, чтобы быть менее заметным, бросился к переходу на станцию "Библиотека Ленина". На эскалаторе огляделся. Знакомого серого костюма за ним не маячило.
Через час с рюкзачком за плечами Синицын вошел в зал ожидания Казанского вокзала. Здесь пахло густым перебродившим запахом общественного сортира, табаком и потом. Поморщившись с непривычки, смешался с толпой. Нашел свободное место в ряду стульев с продавленными сиденьями. Снял рюкзак, уселся, поставил поклажу на колени. Никто не обратил на него внимания. Осмотревшись, вынул из кармана газету и погрузился в чтение, в то же время не забывая внимательно поглядывать по сторонам.
За пять минут до отхода поезда Синицын вышел на пригородный перрон. Две электрички, готовые к отправлению, стояли рядом. Он подошел к той, которая ему не была нужна. Стоял и ждал, когда объявят отправление той, что была за его спиной.
Он вскочил в электричку в момент, когда двери закрывались. Створка с сорванной резиновой прокладкой больно саданула по левому плечу. Он продрался в тамбур. Здесь также воняло табачным дымом и какой-то едкой химией. Теснясь друг к другу, стояли бабы с огромными мешками, приготовившиеся сходить на первой остановке. Но все это уже не волновало Синицына. Он оторвался от "хвостов" и ехал, ехал.
Призрак внезапной опасности остался там, в затянутой дымкой Москве.
От Телищева до Мартыновки дорога шла по опушке леса. Справа лежали поля пшеницы, плохо ухоженные, замусоренные пыреем. "Агропиррум", - вспомнил Синицын латинское название пырея. - "Огонь полей". Вспомнил и остановился. Поля пшеницы - кормилицы великой страны горели огнем беды, и никто не стоял на меже, не кричал криком, не бил тревогу.
Видимо, нет в мире существ, которые живут в большем разладе с природой, чем люди. Не потому ли, что большинство из нас перестало ходить по земле пешком? Не потому ли, что от постоянного сидения за столами в конторах и Думах, на мягких подушках в автомобилях задница человека разумного оказалась боле? развитой, чем его голова?
Что видит чиновник - выборный или назначенный, - проезжая в машине мимо березовых лесов и зеленых полей, на которых пасутся буренки? Думаете, природу, попранную в правах? Как бы не так!
Тренированный мозг дельца-экономиста сразу переводит живое в кубометры древесины и тонны мяса, которые еще не проданы за границу. Властителей судеб страны сегодня волну-егне будущее живого, а комиссионные от распродажи национальных богатств.
Горькие времена, горькие мысли! Безвременье.
Плесень цивилизации "перестройки", растекающаяся по нашей земле, все заметнее пожирает и себя и природу. И следы этого пожирания видны на каждом шагу.
Умелый мелиоратор - черт его побери! - спрямил петли рек, прирезав к площади посевных земель изрядный клин. А речка - это-то в среднерусской благодатной полосе! - перестала течь и высыхает еще до середины лета. Спасая положение, ревнители прогресса построили огромную запруду: без воды селу жить нельзя. Сразу поднялся уровень грунтовых вод в округе. Подтопило все погреба в деревнях, а пруд затянуло ряской и зелеными водорослями…
Звеня на рытвинах разболтанными железными суставами, Синицына догнал велосипед. Поравнявшись, седок поздоровался и спросил:
- В Мартыновку, аль куда?
- В Мартыновку.
- Простите, что-то ваше обличье мне не знакомо. Вы к кому?
- Я друг Георгия Климова. Знаете такого?
- Жору-то? Кто ж его тут не знает! Наш человек, мартыновский. Сейчас в Москве. Голова! И вы из Москвы, выходит?
- Оттуда.
Велосипедист соскочил с седла.
- Не возражаете, если пройдусь рядом?
- Это я вас должен спросить, - улыбнулся Синицын. - Вы здесь хозяева.
- Ага, - согласился мужчина. - Хозяева, пока пашем и сеем.
- А потом?
- Потом распорядиться нашим добром хозяев хватает и без нас. Одно слово - рэкет.
- Бандиты?
- Все тут - господа-товарищи из налоговой инспекции, городские грабители… А мы что можем? Не мудрено отдать, мудрено: где взять.
- Что, до перестройки лучше жилось?
- Не в пример! Конечно, советская власть деревню не миловала. Что произведено по госпоставкам, под гребло выметали. Но жить было можно. Тащили по дойам колхозное и не гибли. А теперь фермеру у кого утащить? У себя? Так с нас и без того шерсть с кожей стригут.
- Зато говорят, фермер знает, что работает на себя.
- А хрена мне с этого? В колхозе я по восемь часов ишачил и свое получал. На ферме нужно себя круглые сутки силь-ничать. И чего ради?
- Где же выход?
- Вот заново колхоз думаем сладить. Только справедливый. Чтобы и работать и отдыхать. А кто не желает - под зад коленом. Еще оружие покупаем. Патрончики снаряжаем. Придет пора стрелять - за нами не станет. Авось нас сразу услышат..
Они шли по дороге, местами сохранившей асфальтовое покрытие. Слева миролюбиво шумел пронизанный солнцем лес-березняк. Справа ветер катил зеленые волны по хлебному полю. Где-то вдалеке играл на сухой лесине дятел: оттянет щепу, отпустит и слушает, как по лесу дробью разливается треск. Вроде бы мир и благодать царили во Вселенной. Ан нет, рядом шел человек и криком кричал о своих неизбывных бедах.
Кричал, а кто его слушал?
Власти в столицах больших и малых? Если и так, то слушали и не понимали, хотя считают себя русскоязычными.
Вокруг крики ужаса и озлобления, а в Москве удивляются - от чего они и почему?
Наши власти быстро становятся понятливыми, когда доведенный до отчаянья человек берет в руки топор. Куда же дальше?
Не отсюда ли тот заговор, к которому прикоснулся он, никому не нужный биолог, и теперь стал фазаном, на которого зарядили ружья охотники?
* * *
Тима Жаров, двадцатидвухлетний корреспондент "Московских вестей", настырный парень, всерьез мечтавший о всероссийской известности, брился у зеркала, водя электрической бритвой по розовым щекам. Встал он пораньше, потому что в последнее время добираться до редакции стало делом хлопотным - плохо ходили автобусы, увеличились интервалы движения поездов метро, а опаздывать не хотелось, в свежем номере "Вестей" должна была выйти его статья "Петя Камаз" об участии министра обороны в спекуляции грузовиками, которые принадлежали армии.
Материалы об этих фактах к Жарову поначалу попали случайно и даже показались малозначительными. Но когда Тима копнул дело поглубже, то сказать что он ужаснулся, было бы очень слабо. В армии, которую разваливал министр обороны Петр Сергеевич Хрычев, шло повальное воровство. То, что раньше могли утащить все прапорщики, вместе взятые, ни в какое сравнение не шло с тем, сколько разворовывали генералы. Особенно усердствовал генерал Степан Батраков, любимец и фаворит министра. Во славу России и ее армии он готов был продать даже Царь-пушку, Окажись она в одном из его арсеналов.
Петр Сергеевич Хрычев, вознесенный президентом на высокий государственный пост, был человеком недалеким, хамоватым и самоуверенным. Он верил в три весьма сомнительные вещи: в бесконечность доверия к нему президента, в свою непотопляемость и, самое страшное, - в свой полководческий гений.
Стать министром в мирное время - разве это карьера для честолюбивого генерала? Спроси сейчас любого полковника, кто был министром обороны в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, и он вряд ли вспомнит. Зато кто такие Суворов, Кутузов, Жуков, знают даже солдаты. Что надобно для того, чтобы войти в историю? Всего одна война: небольшая, но победоносная. Его, Хрычева, война. Пока такой войны не было, Хрычев обогащался.
Воров неудачливых в России не любят. Ворам удачливым - завидуют. Не повезло и Хрычеву. Какой-то чудак из военной прокуратуры, веря в идеалы добра и справедливости, узнав о повальном воровстве в армии, начал проводить следствие и даже открыл уголовное дело о хищении и преступной растрате крупными военными чинами боевого имущества Российской армии. Поскольку расследование вышло на людей с большими звездами на погонах, высшие власти его прекратили. В ответ чудак, все еще уверенный в том, что справедливость восторжествует, передал ксерокопии некоторых следственных документов в руки журналистов. На основе собранных фактов Тима Жаров опубликовал две убийственные статьи, "долбавших" министра обороны и начальника главного управления военной разведки генерала Лыкова.
Появление разоблачительных статей вызвало в обществе большой скандал. В него вмешался сам президент. Он нисколько не усомнился в точности публикаций, а только сказал, что "министра обороны чернить не следует". В обществе это поняли, что свыше дана индульгенция всем крупным ворюгам и аферистам. Оба генерала - Хрычев и Лыков - отрицали причастность к казнокрадству, но доказать свою моральную чистоту фактами не могли.
Имя Тимы Жарова получило широкую известность. Хрычев при слове "корреспондент" теперь приходил в неудержимую ярость. Да и как можно было относиться к тому, кто ляпал грязь на его новенькие погоны и мундир, разработке которых Хрычев уделил внимания куда больше, чем обеспечению жильем и бытовыми удобствами офицеров хиреющей армии.
Как любой вороватый самодур, Хрычер вынашивал мстительные планы в отношении Жарова. Мешало скорой и праведной расправе с блудным газетчиком то, что он уже отслужил в армии, и не в силах министра было призвать его в строй, чтобы там отдать в руки лихого прапорщика, сломать, стереть в порошок.
Тима Жаров брился новенькой бритвой "Браун" с двойной сеткой и не знал, что именно в этот момент министр, разъяренный его статьей в утренней газете, говорил по телефону с Лыковым. Министр выговаривал начальнику разведки:
- Нас помоями поливают, а ты сложил руки и посиживаешь.
- Почему посиживаю? Я готовлюсь подать в суд…
- Другое нужно, другое, Лыков. У тебя целая куча дармоедов в управлении и в академии. Их учат, учат, а куда потом девать, даже я не знаю. Вот и заставь кого-то поработать. В порядке учебной практики…
Лыков был искушен в подобных разговорах и министру возражал редко. Он знал - любое сопротивление разозлит Хрычева, он перейдет на мат и упреков придется выслушать в два раза больше. Поэтому, дождавшись паузы, сразу задал вопрос:
- Что прикажете сделать?
Слово "прикажете" он вставил в фразу совершенно сознательно. В случае чего можно будет сказать: мне приказал министр.
- Прицепи этому писаке "хвост". Пусть вцепятся в задницу и держат днем и ночью. И все на учет. Абсолютно все. С кем встречается, как проводит время. Особое внимание на контакты с военными. Надо выяснить его источники информации. Кто из наших под нас копает? Фотографии. Адреса - все! Пусть обратят внимание на женщин. С кем и где встречается. Когда. Если сумеете, сделайте фотографии с голым задом. Короче, собери какой можно компромат. Соберешь, мы этого Жарова без суда по стенке размажем.
- Не смогу, - сказал Лыков после раздумья.
- Почему?! - в голосе Хрычева звучали злость и растерянность одновременно.
- Слежка за гражданами в стране - не наше дело. Если что-то соскользнет, грянет грандиозный скандал.
- Уже соскользнуло! - Хрычев ко всему и выругался. - Уже скандал. Впрочем, ладно. Я понял. Собрать компромат, не засыпавшись, твоя разведка не может.
- Так точно.
- А ты собери! И так, чтобы не поскользнуться. Это приказ, понял?