Если шестой придерживал свою ценность одной рукой, теперь хватается двумя. И надзиратель подключает вторую руку. Целлофан натягивается.
- Падло! Ублюдок! - второй вертухайчик выхватывает дубинку. Замахивается, и тут зек отпускает свой край. Так как он держал со стороны выреза, то пакет обвисает в клешнях дубаря отверстием вниз. Содержимое неумолимо просыпается на пол.
Надзиратели, с дубиной, с пакетом, с ключами и четвертый, завороженно глядят только на пеструю россыпь пуговиц, отскакивающих и откатывающихся в разные стороны, на листопад порнографических открыток размером со спичечную этикетку, на подскоки конфет-"подушечек". И даже цепная сука закашливается лаем не на уголков, а на конфетный град. Внимание от контингента полностью отвлечено. И дубаки пропускают бросок. Слаженный, обговоренный бросок сразу на четверых вертухаев. И персонально на овчарку.
Ни один попкарь ни дрыгннуться, ни рыпнуться, ни заорать толком, ни дубьем воспользоваться - не успевает. А сука таки загвоздила до крови чью-то добровольную пятерню. Но портянкой ей перекрутили пасть, перекрыли кислород и тюкнули меж острых ушей каблуком бутсы, чтоб не участвовала и путалась.
А дубарей валят и бьют. Завладевают резиновым усмирителем и лупят им.
- Вяжи их! Вяжи!
Один дубак здоровый попался. Разбрасывает насевших, ревет "На помощь!", но на него наваливаются подоспевшие от вертухая, который уже связан. От овчарки, которую удавили.
- На, падла, на, на! - с каждым "на" носок советской выделки кеда мстит вертухайскому телу. Попкарь лежит, закрыв череп руками, смиренно пережидая расправу.
Слышно, как кто-то говорит:
- Тебе бы не Кукловодом кликать, а Пакетом.
- Братва! Запасы! У дубарей запасы! Которые нам втюхивают! Где-то здесь!
- В дежурке ихней мусорской, где еще! Айда!
- Рвем отсюда, - пытается кто-то перекричать остальных. - На прорыв! Из корпуса! К воле!
- Хаты отпирать! Братву выручаем! Дежурку берем, айда!
И толпа валит к решетке, в замке которой торчат ключи.
2
Этого они не планировали. Предположить такого не могли. Бунт! В их владениях, которые они держали мертвой хваткой. Как такое могло случиться? Почему ситуация ушла - и так быстро - из-под их контроля. Подумаешь, чуть надавили ужесточением режима! Стучите в свои миски, жалуйтесь - чем больше, тем лучше - голодовку объявите. Зачем же сразу идти на захват.
Холмогоров опять вышел в приемную. Не терпелось в кабинете среди молчащих телефонов и растопырившихся по горшкам алоэ. Разумеется, не выпуская рацию из рук. В кармане обернутая от стыда в газету брошюра "Как уберечься от сглаза". Интересненько, а можно сглазить весь сизо оптом?
- Игорь Борисович, мне перепечатать письмо в "Ленэнерго"? - подняла на шефа голубые глаза секретарши Верочка.
- Что? А, да, - начальник склонился над ее плечом. - Вы внесли мои исправления?
- Да, конечно.
- Тогда перепечатывайте.
Мыслей было миллион, и все сразу. И разумные, и безумные. И даже такая: "В этом бардаке под шумок можно было бы и заказ выполнить собственными руками. Шрам сейчас в карцере… Только в глаз целить надо, чтобы шкуру не попортить, а то чучело…" Холмогоров опомнился и всерьез испугался, что съезжает с катушек.
Снова ожила рация. Отвечая на вызов, Холмогоров вернулся в кабинет.
- Что? Повторите? В каком корпусе? Перекрыли полностью? Отлично. Ждите указаний.
Он сел за стол. Нет, своими силами, кажется не управится. Придется докладывать наверх, вызывать спецназ. А это означает конец службе. Происшествия такого масштаба, при его пошатнувшемся в последние дни положении у не простят. Или попробовать обойтись своими силами?..
3
- Ты все понял?
Баланюк сцикливо кивнул.
Сержант бздел не хлебного "Макарова", сейчас отведенного от виска, а заточек, одна из которых жадно щекотала спину (воткнут и прощай почка), и зековской злобы.
Выдра угадал с дубаком. Еще бы, не угадать! За три ходки жизни обучишься и крапленую людскую подкладку козырно сечешь с полумаху. Один глаз закрой, оставшимся увидишь: попкарь слабак дрыстливый.
- Пошли!
Коридорный Баланюк первый, за ним трое ряженых вертухаев. Другие зеки присекретились за коридорным поворотом.
Баланнюк заколотил в дверное железо, будто ему двойную порцайку конского возбудителя впрыснули.
- Вася! Баланюк я! Быстрее!
Отошла заслонка, открывая зарешеченное и застекленное оконце.
- Мы перекрылись, Петя!
- Рехнулся! Они вот-вот вломятся в коридор, сидят на пятках, нас разорвут! Козел!!! - Баланюк выорал переполнявшие его злость и страх.
Как велели, Баланюк едва не квасил рубильник об окошко, чтоб не разглядели, кто стоит у него за спиной. Отсвечивает форма и кайфово.
- Разорвут! Рехнулся! Подохнем! Перережут! - с перепугу Баланюк был очень натурален в своем надрыве. - Спасай, Васька-сука! Замочат нас!
- Только быстро, Петя, бегом! - рожа скипнула из окошка, затем клацнуло, звякнуло.
Выдра приготовился наставлять "Макаров" из хлебного мякиша.
Дверь поехала внутрь.
Опять сработало. На этот раз отпирают корпусную дверь. Прочие коридорные решетки и двери уже пройдены. Они уверенно и быстро движутся вперед. Это заводит круче наркоты…
4
В коридорах обнимались. Бесцельно, но много перемещались. Царапали на стенах "Менты - козлы", "Болт вам в сраку", "Зенит - чемпион" и другое. Кто-то швырял отломок железной трубы в коридорную лампу, промахивался или трубу принимала на себя оплетка, но метание груза не обрыдало. Кто-то продожал, расхаживая меж братвы, лупасить по миске.
Последнего попкаря пинками и шмазями затолкали в хату.
- Теперя ментовская хата будет!
- Опоганили место.
- Давай мусоров размажем? Или давай их опустим!
- Тебе же сказано, нельзя! Ильяс не велел. А тебе чего так под вышак охота?
- Всем вышак не впаяют.
Злая, распаленная, прибабахнутая успехом орава вернулась со стороны выхода на лестницу.
- Заперли на этаже!
- Нехай! Этаж наш.
- Братва, потом срока наварят!
- Глохни, шавка легавая! К мусорам кину!
Оттуда, откуда вернулась с прогулки камера номер сорок пять, откуда все и началось, прибежал посланный Ильясом запыхавшийся шнырь.
- Замуровали… там… заперли…
Кто-то открыл кормушку "мусорской" хаты и орал в нее:
- Не спать! Лечь-встать! К стене! За баландой - с-стройсь!
А в дежурке перерывали по новому кругу ящики, шкафчики, простукивали стены. Копались в трухе и пружинах, искромсав диванную обшивку. Найденную в дежурке бутылку водки опустошили за пять секунд или за десять глотков, поделив на десять зажаждавшихся глоток. Больше фуфырей вертухаи здесь не хранили. Как и иной дури.
Сухарчик с приемником в руках стоял в центре вертухайской комнаты. Приемник, выведенный на полную, ударно зажигал:
Надоело нам на дело свои перышки таскать.
Мамы, папы, прячьте девок, мы идем любовь искать.
Надоело нам волыны маслом мазать день-деньской,
Отпусти маманя сына, сын сегодня холостой.
Никем не принуждаемый к тому Сухарчик отплясывал на вертухайском хламе, раскиданном на полу, нечто народное, с притопами. Доламывались под его ногами сорванные стенды с кривыми ужасов показателей, шуршали плакаты, хрустнули чьи-то солнцезащитные очки, раскрошилась доминошная коробка.
- Сохни, босота! - призвал Ильяс.
Сухарчик поспешно вырубил музон.
- Я знаю как живем! Бум менять дубаки на водяра. Один дубак - один ящик пойла.
- Точно, Ильяс! Умно! - загалдели в дежурке. - Хоть на что-то сгодится мусор.
- Ну, если удолбали говорилка… - татарин запрыгнул на стол, пододвинул к себе телефонный аппарат.
- Гляди, Ильяс, - рядом засуетился шнырь, - тут под стеклом все номера записаны. Пожарка. Сантехники. Электрики. Бухгалтерия. Гляди, Ильяс, кумовской номерюга! Начальнику звони!
Рука с наколотым минаретом подняла трубку телефона внутренней связи.
- Гудит, шайтан…
5
- Кто звонит?
Уф! Сейчас бы коньяку стакан, да не хватало только потом, объясняясь со всеми мордами, что нагрянут, дышать на них коньячным выхлопом.
Зеки начали шантажировать заложниками. Водки им на халяву! Как мелко. Стоило ли ради этого бунтовать.
- Передайте, что мы обсудим их предложение.
Холмогоров повесил трубку. Нет, дольше тянуть нельзя, Надо докладывать наверх и будь что будет…
6
Толстые арматурные прутья не пущали. О них билась, как волна о дамбу, женская плоть. Любому шторму свойственно когда-нибудь улечься - затухала и ярость бабьего бунта.
По эту стороны решетчатой дамбы вертухай шептал в рацию:
- Нормально, перекрыто. Держим. Хотят кого-то из начальства для переговоров.
По ту сторону преграды закончились угрозы расправы над заложниками, если тут же не отопрут. Убедившись, что не отопрут, бабы согласились дождаться прихода ответственных лиц. В ожидании прихода настроение женской гущи менялось на игривое.
- Эй, мальчик, иди сюда, пощупай, разрешаю!
- Просовывай, красавчик, я ухвачу! Или у тебя из палок только дубинка резиновая?
- Так пусть хоть ее кинет!
Нежный пол одет кое-как. Блузы расстегнуты, у некоторых дамочек так и вовсе в скатанном виде перекинуты через плечо. Юбки завязаны спереди узлом. Кто-то в одних трусиках. Кто-то в одних тапочках, только на голове полотенце под чалму.
- Пускай на меня посмотрит! Ты таких не видел! А не лапал точно. - К решетке пробилась гренадерского роста бабища, распахнула кофту и наружу радостно выскочили две розовые груди, похожие на регбийные мячи. Баба сжала свои буфера, приподняла, отпустила, повела плечами, бурно всколыхнув урожайные нивы.
Вертухаев на стреме было двое. Оба переживали странную мешанину чувств: и смешно, и зло, и нервно, и пикантно, и не до того, и даже кого-то или чего-то жалко.
Задорная молодка выбралась в первый ряд:
- Покажи, красавчик, а? Забыла, как выглядит!
- Он переживает, что не понравится.
- А мне любой годится. Я любой обработаю. Ну-ка, разойдись, девки, я наклонюсь. Не устоит. - Молодка распихала сеструх, высвобождая место. Как и обещала, наклонилась, задрала юбку.
- Поверти задницей, Люська! Глубже прогнись.
- Гляди, бабы, у него встает! Не отворачивайся! Ну, миленький, пожалуйста, расстегни штанишки…
Один вертухай повернулся и прошептал второму:
- Может, показать им? Отвлечь, так сказать.
- Ты чего, рехнулся? Им только покажи, прутья перегрызут!..
7
Сердца молотились, как от чифиря. Они не только просочились на лестницу, но и сгрузились на первый этаж. Трюк с "Помоги! Открой! Догоняют!" срабатывал безотказно. Баланюк нес "угловую" службу давно, его все свои знали и оставлять на растерзание не решались.
Уголки оказались на распутье. Отсюда можно или выкатываться во двор, или пробираться в административный корпус.
Двадцать три человека, исключая Баланюка, гадали, как им кочевать. Во двор крантово - он простреливается с вышек. Вышкари, верняк, приведены в боеготовность, шмалять начнут без раздумий и сожалений, только покажись. В административный - поди прорвись.
- Ваша оружейка при начальниках?
Выдра встряхнул Балнюка за ремень.
- Да, - сержант не нашел в себе бодрости на вранье.
- Как туда вписаться? К буграм?
- Со второго этажа. Но там дверь бронированная, за ней постоянный вооруженный пост. А сейчас охрану, конечно, усилили. Нас изрешетят. Нам не откроют. Туда нельзя.
- А куда можно? - Выдра не отводил колючего, холодного взгляда-буравчика от пытающихся скрыться вертухайских бельм.
- Я не знаю.
- А ты темя сморщи, мусор.
- Может, во двор, Выдра? - вмешался сокамерник Выдры, которому тот передал свой хлебо-булочный "Макаров". - И к воротам на рывок.
- Вышкари положат.
- Не всех. Кто-то проскочит. Или, подождем, когда остатняя братва подоспеет и - толпой, а?
- Погоди коптить. Я не договорил с нашим огрызком.
Выдра слазил в карман за выкидухой, нажатием кнопочки выщелкнул узкое студеное жало. После молниеносно и деловито произвел некое действие, смысл которого сержанту Баланюку стал ясен, только тогда, когда ему под нос поднесли раскрытую ладонь.
Быстрее, чем защипала боль и по шее потекло теплое и липкое, коридорный надзиратель сообразил, что ему показывают мочку его собственного уха.
- Если ты, дубачина, не начнешь мозгой метаться, отсажу ухо под корень. Думай, мудак!
Выдра знал, ссыкалистых слабаков ничто не впечатляет так сильно, как вид собственной крови и отсеченной плоти.
"Какой у него острый нож. Почему мы его не нашмонали", - совсем не те забились мысли у Баланнюка.
- Я думаю, думаю, - опомнившись, зашептал надзиратель и действительно начал думать, о чем так убедительно попросили. - На крышу выбраться будет тяжело, и через крышу попасть не дадут. Вышки, колючка, решетки.
- Подвал? - подсказал Выдра.
- Подвал, подвал… Нет… Зачем подвал?..
Под репой дубака явно зашевелилась идея.
- Ну, телись! - не выдержал Выдра.
Баланюк расплылся в улыбке счастливой, какая, не иначе, наползла на фармазона Ньютона, озаренного новым законом физики.
- Есть способ! На втором этаже имеется переход в хозяйственный корпус, проход свободный, без решеток и дверей. Под лестницей хозкорпуса есть кандейка. С двумя дверьми. Вторая выводит ну не совсем в административный, а в пристройку между санчастью и административным, понятно?
- Да, да, говори, - Выдра смиренно выслушивал внезапное словоблудие дубака, как откровение Иоанна-богослова. Про такое грех не послушать подольше.
- Понастроили, понапридумывали. Кандейку предполагали уборщикам для удобства. Чтоб далеко не обходить. А потом про нее забыли. Про нее никто и не знает. Я случайно наткнулся. Крыс недавно морили, нас тож подписали. Я и набрел.
Баланюк чувствовал себя спасенным и счастливым. За такую помощь его пощадят.
- Молодец, - не подхватив улыбчивость дубака, похвалил Выдра. - Так, глядишь, скоро тебя и отпустим. Ты! - Выдра ткнул пальцем в грудь одного из сокамерников. - Остаешься здесь, ждешь наших, мы пробьемся - откроем вам входную дверь, запустим к начальничкам…
8
Начальник караула едва поспевал за широко шагающим замом по воспитательной части Родионовым Олегом Федоровичем.
- …Форменная буза. Мы задействовали отдыхающую и бодрствующие смены, все посты усилены. Такого никогда не было, - лейтенант на ходу заканчивал доклад. - Только не через двор. Не исключен прорыв на улицу. По коридорам идите, товарищ полковник.
Родионов вернулся с брифинга, проходившего в Большом доме. Вроде бы удалось заинтересовать предложениями. А также заручиться поддержкой Черкизова. Полномочный представитель президента - лицо влиятельное, Олег видел, как к словам Черкизова прислушивались генералы. После мероприятия президентский наместник отвел Олега в сторону. Разговор у них состоялся дружелюбный, Черкизов обещал поддержку.
Но вот его намеки Олег не вполне понял. Кажется, наместник давал понять, что наверху зреет намерение поставить Родионова начальником следственного изолятора, отправив нынешнего на пенсию. Или Олегу показалось? Почему бы Черкизову не высказаться напрямую, зачем темнить? Или уж договаривать и ставить точки, или вообще не заводить преждевременный разговор. Олег так понимал.
Не успел зам по воспитательной пройти второй пост, как коридоры донесли до него отголосок крика. Полковник ускорил и без того быстрый шаг. Он направлялся к Холмогорову, от которого надеялся получить разъяснения.
Но дойти было не суждено. Коридоры административного корпуса взбаламутились тревожными звуками, которые уже больше не смолкали.
Ну ладно бы крики и визги. За миг, как вдали раздалась автоматная трескотня, на зама навалилось острое ощущение опасности, будто он снова там, среди обветренных камней, выгоревшей травы и мертвых русских ребят. Инстинкт включился. Стреляли короткими очередями. Стрельба шла на втором, где находится дверь, отделяющая административный корпус от остального тюремного мира.
Олег перешел на бег. Из-за поворота ему навстречу выплеснула толпа в форменных юбках, галдя, будто у них эрогенные зоны скипидаром намазаны:
- Олег Федорович! Мама! Олег Федорович! Ворвались! Господи! Овчарок голыми руками передушили!!!
Позади женского взвода ковылял тучный начальник отдела кадров.
- Куда?! - пропустив женщин, Родионов отловил кадровика и прижал к стене. - Назад! У них оружие? Я спрашиваю, уголовники захватили оружие? Оружейная комната? Охраняется?
- Не знаю. Не знаю, - трясся и бормотал кадровик.
- За мной! К оружейной комнате! - полковник взял за плечо и толкнул начкадра в сторону, откуда тот прибыл. - Не отставать! За трусость будете отвечать!
Полковник Родионов, не оглядывался, отстает-не отстает кадровик. Конечно, отстанет, с таким животом он может только не отставать от женщин и то тогда, когда бежит с поля боя. А куда потерялся нач караула? И собак-то за что убивать, разве они виноваты? Замполит на бегу расстегнул кобуру, вытащил "Макарова", снял с предохранителя…
9
За последние где-то два часа попкарь ни разу не прильнул к "глазку", не прогромыхал сапожищами по коридору. Что у них там стряслось? Война с Америкой началась?
Сергей уже не сомневался, что сегодняшний день выкинул фортель размером с изолятор "Вторые кресты". Каким-то восьмым нюхом улавливал токи напруги, пронизывающие все бетоны и кирпичи. А тут припухай на краю доски, пока спина не заноет. Заноет - отжиматься на загребалках. Лежать на бетоне - упаси господи. Лучше помучиться несколько часов или даже дней, чем всю жизнь маяться застуженными почками.
Заткнулись даже стуки таинственного происхождения, пробегавшие откуда-то куда-то по холодной трубе. Все зашухарилось и вымерло. Триллер какой-то…
Сергей, как приходу весны, обрадовался скромненькому шуму, наконец-то проявившемуся поблизости. Сначала какое-то буханье где-то на дальнем мередиане коридора, потом реальный топот.
Не сапогами грохочут. Несколько человек. Трое-четверо. Опа, сюда! С замком ковырялись долго, будто подбирая ключи. Все-таки дверь сдулась.
- Шрам! - кто-то робко покликал в темноту сволочильника. - Ты здесь?
- Где ж мне быть. - Сергей выбирался в коридор.
Зажмурившись от лампового света, потянулся, распрямляя утомленный костяк, отмахал несколько прогибов назад. Потом приоткрыл веки. Джеки, Боксер и Китай - тот парень, за которого, выходит, не зря Сергей в буру отигрался. И никаких дубаков. В руках у Боксера попкарьская резиновая дубинка.
- Ну, и что вы там отчебучили, гуси-лебеди?
- Шрам, а мне еще две подружки письма прислали, - поспешил поделиться радостью Джеки, - Тонька - одна, а вторая - Иринка…