Когда подружки ушли, незнакомец представился: следователь Александр Борисович Турецкий. Лидию Петровну залихорадило, он мягко взял ее за руку, чтобы успокоить. Это подействовало.
- Я не буду спрашивать вас о домашних проблемах, - сказал он доверительным тоном, - меня интересует все, что касается убийства Василия Георгиевича Викулова. Я веду это дело.
Лидия Петровна откинулась на подушки и прошептала едва слышным голосом:
- Я была там…
Она думала, что следователь раскроет глаза от изумления, но он только кивнул, ожидая продолжения разговора.
- Это зафиксировано в материалах дела. Есть соответствующий рапорт.
Турецкий раскрыл свой портфель, достал бланк протокола допроса свидетеля, приготовился зафиксировать на бумаге показания Лидии Петровны.
На самом деле он не многого ждал от этого разговора. В рапорте оперуполномоченного угро отмечалось, что она, сидя на ступенях, сжимала голову убитого Василия Георгиевича. Как и другие, Турецкий полагал, что она пришла на свидание - иначе и быть не могло, и застала страшную картину расправы с шефом. О том, что она могла появиться раньше, почему-то никому и в голову не приходило.
- Я видела их, - прошептала Лидия Петровна.
- Кого? - безучастно спросил Турецкий, но Лидия Петровна готова была поклясться, что он весь напрягся. И она произнесла, как будто выдохнула с воздухом остатки сил:
- Убийц!
- Сколько их было?
- Двое…
- Вы можете их описать?
- Да, конечно, я глядела на них сверху, с лестничной площадки третьего этажа. Один был маленького роста, но не слабый, а очень коренастый, как говорят, широкоплечий. Он быстро надел белый халат и стал как будто помогать женщине.
- Женщине?
- Да! Она и стреляла. Как только вошел Василий Георгиевич, она отстранилась от того, в белом халате, и выстрелила.
Лидия Петровна приподнялась на подушках и тут же упала без сил.
- Успокойтесь, - произнес Турецкий терпеливо, теперь ему не следовало спешить. Перед ним оказался важный свидетель по делу об убийстве Викулова. На такую удачу они с Грязновым не рассчитывали. - Как выглядела эта женщина?
- Рыжая… Очень рыжая… Скорее всего, крашеная. А может быть, парик? Чтобы сразу бросался в глаза. А остальное не запоминалось.
- Если захотите, мой друг генерал Грязнов возьмет вас в уголовный розыск. Когда выздоровеете, - улыбнулся Турецкий.
Взглядом она выразила благодарность.
- Нет, мне поздно менять профессию.
- Больше ничего особенного не заметили?
- Заметила. Но не знаю, как сказать.
- А вы смелее.
- Я убеждена… Не знаю. Можете мне не верить. Но это была не женщина!
В глазах следователя проснулся острый интерес.
- Почему вы так думаете?
Лидия Петровна задумалась. Турецкий не торопил. И она первая отозвалась:
- Знаете, природа создала женщину на особый манер. Когда на эстраде мужчина изображает даму, даже талантливо, над этим можно посмеяться. Но в жизни ни один мужчина по-настоящему женщину не изобразит. В той рыжей все было мужское. Когда она вошла, я еще ничего не подозревала, но уже почувствовала странность. Уж очень неловко у нее подвернулся каблук. И все движения были резкие, как это говорят? Мужланские, что ли… А когда она выхватила пистолет, то уже каждое движение выдавало ее.
Она задумалась.
- Ну почему? - осторожно вставил слово Турецкий, чтобы возобновить разговор. - Среди женщин есть непревзойденные мастера. И скорострельщики, и снайперы, и борцы. А теперь уже и боксеры.
- Понимаете, женщина все делает мягче. А та рыжая и ходила, и разворачивалась очень уж по-мужски. А когда бежала, потеряв туфлю…
- Потеряла туфлю?
- Но тут же вернулась и подобрала ее. Да нет, конечно же это был мужчина. Хотя… Вам виднее. Вы же больше знаете.
Подошла медицинская сестра, очень миленькая, в накрахмаленном белом халате, который она, как видно, носила с гордостью. Даже укол она сделала с удовольствием, как бы показывая всем своим видом, что работа в больнице доставляет ей подлинную радость.
- И долго будут вас лечить? - поинтересовался Турецкий.
Ответ его не интересовал вовсе, так как он уже знал, что бывшую секретаршу Викулова выпишут через два дня. Но важно было дать ей расслабиться, отвлечь ее, чтобы она не запамятовала из-за волнения какие-то важные детали.
- Последний укол! - сказала Лидия Петровна, повеселев.
Теперь можно было осторожно вернуть ее к главной теме.
- Вы смотрели на них сверху. И лица этой женщины, конечно, не могли разглядеть?
- Нет… Да… Женщину я не видела. Но коротышка один раз поднял голову. Мне даже показалось, что он заметил меня. Но женщина уже убегала, и он последовал за ней. Я бы его узнала…
- Кого?
- Коротышку.
- Скоро такую возможность будете иметь.
Лидия Петровна радостно вскинулась:
- Вы его поймали?
Турецкий пожал плечами:
- Нет, к сожалению. Но вы нам поможете составить фоторобот. А это уже кое-что.
Записав показания Лидии Петровны, Турецкий покинул больничную палату.
Глава 15 Марина
- Меркулов попросил меня приехать, - произнес Грязнов, появляясь в кабинете Турецкого. - А тебя не вызывал?
- Только что был звонок, - ответил Турецкий радостно, поднимаясь из-за стола и пожимая руку начальнику МУРа.
- Значит, по этому делу, - заключил Грязнов.
Турецкий не стал спрашивать, по какому. Ясно, что убийство Викулова.
- Ну что же? Пойдем держать ответ.
В просторном кабинете Меркулова все было знакомо до мельчайших подробностей. И все же Турецкий каждый раз внутренне мобилизовывался, входя в кабинет начальника. "Как говорится, дружба дружбой, а табачок - врозь".
Самое странное, что в этом чувстве некоторой зависимости ему признался недавно и Вячеслав Иванович Грязнов. А уж, кажется, сам занимает по положению одну из вершин.
Секретарша с улыбкой пригласила их войти. Они вошли и остановились. Кабинет был залит солнечным светом. Сам хозяин сидел в жестком кресле с невысокой спинкой и узкими подлокотниками. Был слух, что кресло изготовлено по личному проекту Меркулова. Но ни Грязнов, ни Турецкий никогда не решались об этом спросить.
- Что стали? Проходите! - грубовато пригласил Меркулов. - Если бы я был психоаналитиком, я бы сразу сказал, что ни черта у вас не клеится с этим делом. А между тем генеральный спрашивал. Вячеслав Иванович, и твой министр интересовался. На этом можете сгореть. Про тебя не говорю, - Меркулов кивнул в сторону Грязнова. - А тебе, Александр Борисович, грозит…
- Стараемся, - с притворным смущением произнес Турецкий.
- Вот об этих стараниях я бы и хотел услышать.
Меркулов в своем мундире всегда выглядел величественно. Даже речь менялась. Точно без мундира, в цивильной гражданской одежде он мог шутить, смеяться, называть друзей по именам. Но, надевши прокурорский темно-синий мундир с золотыми пуговицами, стремился только к одному - улавливать шевеление начальства, с нижестоящими обращаться как можно строже и повелевать.
Подхватывая игру и привыкнув к таким метаморфозам, Турецкий старался вести себя тише, изображал подобострастие, пока оба не начинали безудержно хохотать. Но сейчас было не до смеха. Хотя в любой ситуации командный тон Меркулова Турецкий без иронии не воспринимал.
- Допрошены два десятка свидетелей, - скромно сказал он.
- Это, конечно, ничего не дало? - догадался Меркулов.
- Ну почему же? - глядя в сторону, парировал Турецкий. - Один наблюдательный бомж видел двух незнакомых людей, заходивших в подъезд как раз в то время, когда был убит Викулов.
- Кто они? - загремел командирским тоном зам генерального прокурора.
- Мужчина и женщина.
Меркулов задумался, перевел дыхание. Потом произнес издевательским тоном:
- Ну, удивил, Санек! Как же их искать среди двенадцати миллионов? Или сейчас уже больше людей в Москве? Что еще удалось сделать нашему старшему следователю по особо важным делам?
Турецкий намеренно выдержал паузу, чтобы несколько изменить тональность разговора. Иногда Меркулов начинал давить без меры: сказывалась многолетняя привычка начальствовать. Александр Борисович тоже был не на последних ролях, но так и не научился командовать, вернее, приучил себя сдерживаться.
- Удалось побеседовать с бывшей секретаршей Викулова.
Меркулов поглядел на Грязнова, как бы приглашая его поучаствовать в разговоре.
- Представляю себе, какой кладезь информации. Пустая баба.
- А что так, Константин Дмитриевич? - невинно спросил Турецкий.
Меркулов, не заметив иронии, продолжал греметь:
- Из двух секторов института милиции ее выжили. Оказалось - не нужна. Один Викулов ее и держал.
- Чем держал?
- Известно чем…
- Так вот, Костя, - Турецкий перешел на жесткий тон, - эта пустая баба дала ценнейшую информацию. Она оказалась очевидцем убийства.
Глаза у Меркулова полезли на лоб.
- Одного из двух убийц она запомнила. И в ближайшее время мы будем иметь его фоторобот.
- В какое ближайшее? - с досадой произнес Меркулов, все еще недовольный собственным промахом.
- Дня через два, - сказал Грязнов.
- Да вы что?!
- Она находится в тяжелом состоянии. В больнице. Сотрясение мозга… - продолжил Вячеслав Иванович, уже знавший от Турецкого о ценной свидетельнице.
Но Меркулов уже поднялся и опять загремел:
- Да вы что?! Этих двух киллеров могут убить, заметая следы. Они могут залечь на дно, в конце концов. И ценность полученной информации будет сведена к нулю. Немедленно! Сегодня должен лежать у меня на столе фоторобот. И не только у меня - у всех сотрудников милиции Москвы и области. Нужно объявить их в федеральный розыск по всей матушке-России. Пусть врачи накачают секретаршу любыми средствами, чем угодно. Дорог каждый час.
- А если?.. - начал Турецкий.
Меркулов напрягся, вперив в него яростный взгляд.
- Знаешь, что такое указание вышестоящего руководства?
Турецкий вытянулся в струнку:
- Слушаюсь!
- Слава! - Меркулов повернулся к начальнику МУРа. - Очень тебя прошу. Возьми это на себя. И сделай так же быстро, как сделал бы Турецкий. У него куча недостатков, но некоторые достоинства, несомненно, есть.
Грязнов крепко сжал ему локоть, показывая этим, что соглашается со всеми доводами.
- А для тебя, Саша… - Меркулов погрустнел и сник. - Одно очень деликатное поручение. Надо встретить Марину.
Всего ожидал Александр Борисович, только не этого.
- Костя! - взмолился он. - Я не хочу быть черным вестником для этой бедной девочки. Пусть встретит кто-нибудь другой.
- Она уже знает обо всем, - сухо прервал его Меркулов. - Оттого и прилетает. Ее самолет приземляется через час. И, кроме того, другой достойной кандидатуры у меня просто нету. Ты же у нас самый большой знаток женской души.
- Костя, сейчас не надо об этом, - попросил Турецкий.
- Как раз надо, Саша, - серьезно ответил Меркулов. - Чтобы ободрить немного, уменьшить боль у девочки. Тут нужен не только ум, но и опыт.
Марине хотелось, чтобы самолет летел бесконечно и не приближался к Москве. Но объявили посадку. Запретили курить. Она нарочно не пристегнулась ремнями, но и тут обошлось благополучно. Выходили в наступившей духоте на белые раскаленные плиты, между которыми непостижимым образом пробивалась зеленая трава. Марина попыталась взглядом зацепиться за траву, чтобы сдержать поток отчаяния. Но он все нарастал, захлестывал. И когда ей показалось, что она никогда не дойдет до здания аэровокзала, где недавно ее провожал отец, в толпе встречающих показался человек, который больше других напомнил о недавнем счастливом времени. Турецкий махнул рукой. Марина ответила. Отчаяние не уменьшилось, но прибавилось каких-то внутренних сил. И Марина, протянув руки, дошла до первых поручней и ухватилась за них.
- Я нашел одного убийцу, - сказал Турецкий. - Скоро найду и второго. И они расплатятся за все. Ты мне поможешь?
Он сознавал, что безмерно преувеличивает. От фоторобота до поимки преступника дистанция огромная. Но ему важно было успокоить Марину.
- Что нужно делать? - еле слышно спросила она.
- Потом объясню. Это очень важно.
Ощущение своей полезности, необходимости помогло ей справиться с навалившимся горем. Всю дорогу она плакала, ожидая скорбной встречи с отцом. Но поняла, что выдержит.
Грязнов сдержал свое слово. А еще большим молодцом оказалась Лидия Петровна. Она мужественно перенесла поездку в ГУВД и ЭКУ - экспертно-криминалистическое управление. Ее сопровождала лечащий врач, но никаких экстренных мер не понадобилось. К вечеру сотрудники ЭКУ изготовили фоторобот одного из киллеров. Фоторобот был напечатан в типографии ГУВД и разослан во все отделения милиции города. Одним из первых его получил генерал-майор милиции Семен Николаевич Игнатов. И Борец, или, как его называли, Горбоносый получил второй раз за последние дни "приглашение" на Волхонку. Это значило, что в известном ему отделении милиции следовало взять важное сообщение.
И незамедлительно.
Глава 16 Беглец
У Крепыша было нежное домашнее имя - Алик. Но так его никто не называл уже много лет. Он и сам начал забывать свое имя. Ни отец, ни мать так ни разу и не вспомнили о нем с тех пор, как он убежал из дому.
Сколько он помнил себя мальчишкой, отец все время собирал бутылки. И, набирая после выходных целый брезентовый мешок пивной тары, говорил с гордостью:
- Во! Урожай…
На стене в комнате, это отчетливо помнилось, висел портрет отца в военной форме. Но это, наверное, было так давно, что Крепыш даже представить не мог отца в таком виде. Отец в сильном подпитии часто разговаривал с портретом, как с живым человеком. А после этого принимался плакать или бить посуду.
Иногда, остервенев, гонялся за сыном. Маленький Алик, еще не бывший крепышом, даже лежал в больнице после побоев, и бедняцкие ступинские палаты казались раем после постоянного семейного кошмара. Кормили в больнице плохо, он все время испытывал чувство голода и таскал хлеб у болящих старух.
И все же, когда пришла пора возвращаться домой, Алика охватил такой ужас, что он забился под кровать и долго не отзывался на голоса искавших его людей.
За время, пока он пролежал в больнице, мать тоже приохотилась к бутылке. И если раньше она его защищала от отцовских побоев, то теперь в ответ на крики сына только полнее наливала себе стакан, чтобы отцу не досталось.
- Где водка? - отбросив плачущего сына, орал тот.
Иногда в минуты просветления он обнимал Алика и приговаривал:
- Последыш мой! Кровиночка…
Старшего брата Алик никогда не видел. Тот сел в тюрягу надолго и неизвестно за что. По крайней мере, Алику не говорили. Но слово "последыш" всегда напоминало ему о старшем брате.
Отцовские ласки Алик ненавидел даже сильнее, чем побои. Потому что они приносили ему еще больше страданий и обид.
Однажды, когда мать с отцом не поделили водку, досталось Алику. Сын прятался от отца на кухне, в сарае, на чердаке. Но отец везде находил и догонял его. Размазывая по лицу слезы и кровь, Алик помчался через дорогу. Юркнул в кювет перед фарами мчавшейся машины. Он слышал только визг тормозов и крики. А отец, протянувший было руку за сыном, был сбит легковушкой и рухнул в тот же кювет.
Забыв про побои, Алик подполз к нему. Но отец, очухавшись, первым делом стал выкручивать ему руки. А может быть, просто бессознательно искал опору. Алика охватил тогда такой страх, что, вырвавшись, он убежал и больше не возвращался домой. Переночевал на станции возле баков, где разогревали асфальт. Утром, чумазый, с запекшимися царапинами, сел в электричку. В пустом вагоне ехать боялся и пошел в голову поезда, где наткнулся на компашку таких же беспризорников. Там ему дали хлеба, и в Москву он приехал уже не один, а в стае брошенных волчат, которые лютовали везде, где можно поживиться.
Он поселился в каком-то подвале, где пахло псиной и мокрыми тряпками. Ошеломленный, раздавленный, но в то же время полный необычных впечатлений и надежд. Кто хотел, мог его ударить, отнять какую-нибудь вещь или еду. Он все сносил покорно. Через неделю с него сняли башмаки. Потом постепенно отобрали штаны, курточку, рубаху.
Он плакал и просил отдать одежду обратно. Ответом был смех. И он перестал плакать.
До октября ходил по Москве босиком. Как-то в холодину его, почерневшего и голодного, окружила толпа сострадательных теток, которые ахали, охали, выспрашивали адрес, чтобы вернуть домой, призывали милицию, но ни одна не догадалась купить тапочки. Так и держали дотемна босиком на морозе, пока он чуть не околел от ихнего сочувствия. Из последних сил прыгнул, расталкивая чужие растопыренные пальцы, и был таков.
А с обувкой решилось просто. И вскорости. Притащился к ним парень старше Алика и худющий, как скелет. Он тяжело дышал, кашлял кровью, и Алик, сузив глаза, ударил его кирпичом. Отнял башмаки. Постепенно добыл и другую одежду для зимы. И больше никогда не плакал.
Смерть ходила за ним по пятам, но он научился чувствовать ее приближение и, сузив глаза, успевал нырнуть в сторону.
Однажды он все-таки угодил в облаву. Его поместили в детский приют, директрису которого он ненавидел. Но бежать, как другие, не пробовал. За несколько лет превратился в крепкого приземистого паренька, который умел постоять за себя. Ростом только не вышел - ниже отца с матерью. В армию, однако, взяли. Потом был Афган. То, что вожди трепались про интернациональный долг, до него не доходило. Зато там были взаимовыручка и честность. Он дважды был ранен, но не покинул часть. Солдатская дружба тогда многое значила.
Потом начался внезапный позорный вывод войск при Горбаче. Поражение в юродивом колпаке благочестия. А чего было ждать от человека, который вскоре променял могучую державу на придурочный Горбачев-фонд? И они, "интернационалисты", отдавшие Родине лучшие годы, получили одну компенсацию за потерянное время и обманутые чувства - запойный бред. Оказались брошенными своим государством. Как женщины, воевавшие, не щадя своей жизни, в Великую Отечественную. Это он знал по своей бабке.
В запойном бреду он попал в команду Борца, где собрались такие же отпетые вояки, которых обучили единственному делу в жизни - метко стрелять. И они стреляли, не задумываясь о последствиях и повинуясь только приказу. Это хорошо оплачивалось. Они научились не оставлять следов и на любое дело шли без колебаний. А кого жалеть? Разбогатевших выскочек, которые обманом наживались на других? Так объяснил командир. И этого было достаточно. Что делать, если такая страна? Не они ее выдумали. Главное, платят хорошо. А прессе уже проскочило название "банковские". Крепыш знал, что это звучало всякий раз, когда упоминались заказные убийства, выполненные командой Борца. А у него имелась мохнатая рука в самых верхах милиции. Значит, он действовал правильно. Хотя в последнее время начал присваивать себе чужую долю.