Перед уходом Анна еще раз обошла квартиру, рассматривая пристально каждый сантиметр: не упустила ли чего? Не остался ли хоть где-нибудь маленький признак небрежности или неряшливости? Что-то поправила, что-то подтерла. Тихонько вздохнула, глядя на удобный, купленный пару лет назад диван. Когда-то на этом месте стояла ужасная пружинная никелированная кровать, на которой лежала, не вставая, Анина старенькая бабушка. Бабушка уже не ходила и почти все время дремала, и Аня по очереди с мамой всегда находились рядом, чтобы поднести судно, дать лекарство, покормить, налить чаю или просто поговорить, если бабушка проснется. В общем-то, мамина очередь бывала реже, но это и понятно: работа с девяти до шести, потом в магазины за продуктами, потом на кухне еду готовить. Аня приходила из школы, быстро и ловко убирала квартиру и усаживалась рядом с бабушкой, делала уроки, потом читала. Читала она много, запоем. О том, чтобы пойти с подружками погулять или в кино, даже речи быть не могло. И, как бывало всегда, когда Анна вспоминала дни и часы, проведенные в этой комнате, и свою злость на бабушку, и на маму, и на обстоятельства, вынуждающие ее отказываться от обычной, такой притягательной и волнующей девичьей внешкольной жизни, она почувствовала, как внутри оживает и поднимает голову один из дремлющих Гадов. Оживает… и начинает нашептывать: "Ты была плохой внучкой. Ты сердилась на бабушку, ты считала ее виноватой в том, что у тебя нет той жизни, которой живут все твои ровесницы. Бывали минуты, когда ты ненавидела ее. Ты плохая, плохая и злая". Анна точно знала, что будет происходить дальше. Сейчас очнется Надсмотрщик и постарается загнать Гада назад, в темный глубокий подвал. Так и есть: сердце заколотилось, ее обдало жаром, ноги ослабели и задрожали – налицо все признаки появления Надсмотрщика. "А разве есть на свете девочки, которые в такой ситуации и в таком возрасте думали бы и чувствовали иначе? – зазвучало у нее в голове. – Ты не должна себя винить и считать плохой, ты очень хорошая, потому что выполняла все, что должна была, выполняла добросовестно и ответственно, ты ни разу не подвела маму, ни разу не оставила бабушку без присмотра, кроме тех часов, когда была в школе, но и в школе ты ни разу не задержалась ни на одну лишнюю минуточку. Тебе не в чем себя упрекнуть. Да, ты иногда злилась, но ты имела для этого все основания. И кто бы не злился? Нет таких. Ты честно отдала бабушке шесть лет из своей подростковой и юношеской жизни, не гуляла с подругами, не встречалась с мальчиками, не бегала в кино и на концерты, не приглашала к себе в гости и сама никуда не ходила. Разве ты обязана была при этом испытывать удовольствие и восторг? Делать ты должна была то, что положено, и ты делала, а вот что ты чувствовала – никого не касается. Ты имеешь право чувствовать так, как ты чувствуешь, и никак иначе".
Анна снова вздохнула, на этот раз громко и тяжело, почти со стоном, вышла из квартиры, заперла дверь и поднялась к себе, на два этажа выше.
* * *
Родители Анны выросли в этом доме. Мама жила на третьем этаже, папа – на пятом. Познакомились сразу после переезда, когда девочке Светочке было восемь, а мальчику Вите – одиннадцать. Ходили в разные школы, Света – в специализированную английскую, Витька – в обычную, на соседней улице, и компании у них были тоже разные. Он закончил школу, провалился на вступительных в институт и пошел в армию, когда вернулся – закрутил роман сначала с продавщицей из ближайшего универмага, потом с какой-то девицей, с которой познакомился на дискотеке. Светлана к тому времени поступила в институт и с удовольствием погрузилась в веселую студенческую жизнь. Так и жили они, Виктор с пятого этажа и Света с третьего, зная друг друга в лицо и по имени, но будто и не замечая. А потом, в один прекрасный день, вдруг заметили.
Все получилось молниеносно. И поженились скоро, и Анютка родилась меньше чем через год после свадьбы. Энергичный и спортивный Виктор любил альпинизм, серьезно увлекался им, постоянно тренировался, во время отпусков ездил с группами на восхождения. Из такой поездки он и не вернулся.
Светлана в двадцать пять лет осталась вдовой с двухлетней дочкой. "Видно, такая судьба у баб в нашем роду – девок без мужиков растить, – приговаривала ее мать, Анина бабушка. – Я тебя без мужа вырастила, вот и тебе придется". Была она женщиной ворчливой и не особенно приветливой, но лишь на поверхности, на словах, а в поступках – щедрой и любящей. Анютку растить помогала, весь быт на себя взяла, чтобы Светочке полегче было, чтобы время ей освободить для личной жизни. Бабушка никогда не была замужем, считала из-за этого свою жизнь ущербной и неправильной, горячо радовалась, когда дочь вышла замуж, а после гибели Виктора постоянно говорила о том, что "хоть какой-никакой, а мужик нужен". Посему старалась, чтобы у овдовевшей дочери была возможность "как-то устроиться". А что она могла? Не подыскивать же Светлане женихов… Вот только хозяйство и внучку на себя взять, чтобы у дочки время свободное было куда-то сходить, с кем-то познакомиться.
Горевала Света не очень долго, и сколько Аня себя помнила – всегда у матери кто-то был. С некоторыми она просто встречалась где-то, некоторые жили с ними, кто по нескольку месяцев, а кто и на пару лет задерживался.
Все закончилось, когда бабушка внезапно слегла. Сначала вроде бы просто заболела, ее даже в больницу положили, и Аня была уверена, что из больницы выпишут уже совсем здоровую бабулю, такую же, как прежде. Однако из больницы мать Светланы привезли на "Скорой" и в дом внесли на носилках. Переложили на кровать, и больше она уже не вставала. Аня тогда училась в седьмом классе.
С того дня жизнь Светланы и Ани изменилась радикально. Все стало подчиняться одному незыблемому правилу: кто-то должен сидеть с бабушкой. Светлана попыталась найти работу только на вторую половину дня, чтобы находиться дома, пока дочь не вернется из школы. Работа такая нашлась, но очень скоро выяснилось, что ненадолго. Да и денег за эти полставки выходило недостаточно, чтобы прокормить семью из трех человек. Пенсию бабушкину можно было не учитывать: копейки. Светлана вернулась к работе на полную ставку, договорившись с двумя соседками по дому, чтобы заходили хотя бы раз в час проведать больную, пока Аня в школе. Просить посторонних людей подать и вынести судно было неловко, да они и не согласились бы, но хотя бы проверить, все ли в порядке, напоить чаем, вызвать врача, если надо… Больше обращаться за помощью оказалось не к кому: родители Виктора скончались один за другим примерно за полгода до того, как слегла бабушка. После гибели единственного сына они сразу резко сдали, не справившись с горем, и болезни посыпались на них одна за другой. Квартира их, по всем документам оформленная на внучку, теперь стояла пустая, но жить в ней было некому. Светлана предприняла было попытку найти сиделку "с проживанием"; ей, выросшей в советское время, казалось, что предоставление двухкомнатной квартиры в центре города бесплатно является само по себе таким благом, перед которым устоять невозможно. Однако иллюзии рассеялись быстро: почему-то Светлана не подумала о том, что сиделке нужно чем-то питаться, как-то одеваться и ездить в городском транспорте, а при таком режиме занятости, какой требовался нанимательнице, никакого приработка эта сиделка организовать себе не сможет и никаких других доходов не получит. Так что человека, готового без всякой оплаты сидеть с бабушкой только лишь за право бесплатно жить в хорошей квартире, не нашлось, а платить даже минимальную зарплату Светлана не могла совсем. Квартиру родителей Виктора, теперь уже Анечкину, решено было сдавать, потому что зарплаты Светланы и двух крошечных пенсий – бабушкиной и Аниной "по потере кормильца" – никак не хватало на жизнь троих человек: часть лекарств бабушке полагалась бесплатно или со скидкой, но другую часть приходилось покупать за полную стоимость, да и "льготных" препаратов в аптеках – наищешься, редко бывают, а вместо них предлагают дорогущие "аналоги", за которые тоже нужно платить из собственного кармана.
Решение о сдаче квартиры пришлось отвоевывать в жесточайших битвах: интеллектуально сохранная, но обездвиженная мать Светланы была категорически против: "А куда ж ты кавалеров водить будешь? Не сюда же! В нашей хате все болезнью пропахло, Анютка то и дело с судном туда-сюда мотыляется, "Скорая" приезжает чуть не через день. А без мужика – это не жизнь. Мужик нужен. Значит, и место для жизни с мужиком нужно". Первое время Светлана против этого тезиса не особо возражала, соглашалась с матерью: красивой молодой женщине хотелось романтических отношений и замужества. С поклонниками у нее проблем не было, а вот с деньгами – были. Прожив несколько месяцев в режиме жесточайшей экономии и в надежде на то, что врачи ошиблись и бабуля все-таки встанет на ноги, Светлане пришлось отказаться от активной личной жизни и квартиру сдавать. Ее последним аргументом, перед которым мать спасовала, были слова: "Мама, если мы будем жить на одну мою зарплату и две пенсии, то и личной жизни у меня совершенно точно не будет. Кому я буду нужна – неухоженная, плохо и немодно одетая, замученная безденежьем? Только алкашам каким-нибудь опустившимся. Раньше нам хватало денег на все, потому что я работала как вол, не вылезала из командировок, оставляя Анютку на тебя, и за такую работу хорошо платили. А теперь я могу себе позволить только работу в бюджетной организации с жестко нормированным рабочим днем и без командировок, и на такой работе зарплата высокой не бывает".
Бабушка сдалась, хотя еще долго сердилась и ворчала.
Обычно люди к собственному жилью относятся бережно, а вот к съемному – кое-как: не мое, да и временное. Сдаваемая внаем квартира на пятом этаже через три-четыре года приобрела вид совершенно ужасный, но позволить себе сделать ремонт Светлана никак не могла, берегла каждую копейку, остававшуюся после самых необходимых трат: продукты, лекарства, квартплата и коммунальные услуги, одежда для дочки Ани, бесконечные взносы в школу. Появился рядом с ней мужчина, ради которого ей хотелось хорошо выглядеть, а на это нужны деньги, и немалые… Правда, жил этот мужчина далеко-далеко, а к ним в город наведывался только в командировки, хотя довольно частые, а порой и длительные.
Когда бабушка умерла, Светлана заявила дочери:
– Все, Анютка, теперь давай сама, а я к Никите уезжаю. Оставляю тебе две квартиры, распоряжайся ими, как хочешь, мне уже сорок три года, и я свой шанс упускать не могу. Другого такого, как Никита, мне не найти, он ведь столько лет ждал, когда я смогу наконец к нему приехать.
Аня совершенно не понимала, что мать нашла в этом Никите – неказистом и, на ее девичий взгляд, глуповатом. И почему он не может переехать сюда и нормально работать в их городе? Почему надо обязательно уезжать за тридевять земель? Медом там намазано, что ли? С другой же стороны – и хорошо, и пусть мама едет, куда хочет, а у Ани начнется настоящая свобода! Теперь-то она наверстает все, что упущено за годы сидения возле бабушкиной постели.
Вот так двадцатилетняя Анна Зеленцова, студентка третьего курса филфака, осталась в родном городе совершенно одна, зато с двумя квартирами в одном подъезде. Дождавшись, когда съедут последние наниматели, Аня внимательно изучила жилище и оценила масштаб разрушений. Да уж… Чтобы привести это в вид, "пригодный для логарифмирования" (это выражение она вынесла из школьных уроков математики и очень любила им пользоваться), нужно вкладывать и вкладывать… С такой же тщательностью она оценила и ту квартиру, в которой жила. Бабушка была чистюлей и аккуратисткой, и дочь свою так же воспитала, и внучку, любая соринка, царапинка или неисправность устранялись немедленно. Аня обошла строительные рынки, покопалась в Интернете, просидела несколько дней со сметами и расчетами и пришла к выводу, что если она собирается продолжать учебу в институте, то есть не работать и не получать зарплату, то ей придется переехать на пятый этаж и жить в загаженном и раскуроченном "сарае", а квартиру на третьем этаже сдавать. Поскольку квартира не в идеальном состоянии, то на первое время цену за найм она определит не очень высокую, подкопит деньжат, подремонтирует, купит кое-что из мебели, потом плату поднимет и начнет копить на то, чтобы привести в божеский вид отцовское жилище, в которое сейчас и людей-то пускать стыдно, и стоимость придется назначать копеечную: у Ани просто совести не хватит требовать высокую оплату за этот свинарник.
План свой, расписанный по суммам и срокам, Аня выполнила за три года. А вот с планами "наверстать упущенное" как-то не задалось. Девушка даже не смогла понять, когда, в какой момент, после каких событий в ней поселились эти Гады, постоянно мешавшие ей наладить нормальные отношения с людьми. Аня так мечтала о том, что у нее будут подруги, с которыми она после занятий будет ходить во всякие приятные места, и они будут разговаривать обо всем на свете! В голове засела фраза, вычитанная у кого-то из классиков девятнадцатого века: "Я теперь непременно хочу говорить с вами, вы должны мне все рассказать, все-все". Как можно было судить из литературы, в те времена люди вообще любили поговорить, а именно эту литературу Аня и читала, сидя с бабушкой. В доме были многочисленные собрания сочинений русской классики, доставшиеся от родителей отца, а на покупку современной литературы мама денег не давала. Ане казалось, что вот теперь-то у нее появятся друзья, с которыми она будет и говорить о личном, и обсуждать книги и вместе посмотренные фильмы. Но почему-то оказалось, что за три первых года обучения все компании на курсе уже сложились и укрепились, а Зеленцову все привыкли считать нелюдимой и необщительной. На нее просто-напросто перестали обращать внимание. И пришлось приложить немало усилий, чтобы студенты-одногруппники поняли: если они задумают собраться и потусить, то теперь Аня не откажется, она веселая и умная девчонка, а домашняя ситуация, не позволявшая ей участвовать в общих затеях, изменилась.
Первым неожиданным и довольно неприятным открытием оказалось осознание того, что в этих затеях ей откровенно скучно. Разговоры все поверхностные, обезличенные какие-то, и вместо глубокого, как ей мечталось, обмена чувствами и ощущениями была только оглушительная музыка, выпивка, духота и непереносимый шум. Нет, не этого ей хотелось, совсем не этого… И почему она была такой дурой! Злилась на бабушку и завидовала тем, кто может позволить себе после занятий потусоваться… И что в этом хорошего? Ровным счетом ничего. Ей хотелось "задушевных" подруг, но все девчонки в группе и на курсе таковых уже давно имели и приближать к себе Анну Зеленцову не намеревались.
Она поняла, что на сокурсников рассчитывать нечего и если она хочет иметь близких подруг, нужно искать работу, которой можно заниматься, не прерывая учебу. Преподаватели всегда хвалили ее письменные работы, отмечая отточенность слога и выразительность стиля. Писала Анна действительно легко, быстро и без малейшего напряжения. А ведь на отделениях филологии или журналистики всегда находятся, причем в огромном количестве, те, кто совсем не умеет писать, но зато может заплатить. Аня разместила объявления в Интернете на местных городских сайтах, ведь для нее важным было познакомиться лично и завязать отношения. К ее большому удивлению, на объявления откликнулись первыми вовсе не студенты многочисленных вузов города, а рекламщики и промоутеры: идеи в их головах кипели и бурлили, а вот внятно их сформулировать и придумать красивый и броский слоган получалось далеко не у всех.
Она принялась ездить на бесконечные встречи, выслушивала идеи, получала задания, выдавала результат и с удовлетворением отмечала каждую новую сумму, появлявшуюся или на ее карточке, или в кошельке. Суммы были не бог весть какими, но зато ее надежды на новые знакомства оправдались полностью. Анечка действительно была милой, обаятельной и умной девушкой, очень хорошенькой и располагающей к себе. На ее предложение "пойти выпить кофейку в ближайшую забегаловку" никто не отвечал отказом, и почти всегда после этого следовал обмен телефонами и искреннее желание новой знакомой (или знакомого) пообщаться еще раз в неформальной обстановке. А дальше начались новые неожиданности, еще более неприятные, чем те открытия, которые Аня сделала для себя после первых студенческих вечеринок.
Она была патологически честна. Не то чтобы Аня Зеленцова не умела лгать, нет, конечно. Отлично она умела и, как и все люди, регулярно лгала по тому или иному поводу. Но говорить о себе неправду тому, кого стремишься считать другом, близким человеком, Аня считала бессмысленным. Если нельзя сказать правду о себе и о своих мыслях и чувствах, то зачем тогда нужны эти отношения? Иметь подруг или хотя бы только одну подругу ей хотелось именно для того, чтобы открывать всю себя, ничего не искажая и не приукрашивая, и ощущать при этом, что это для кого-то важно, интересно и небезразлично. Слишком долго просидела она возле бабушки, ничем и ни с кем не делясь, только поглощая книги одну за другой… Когда Аня, читая Достоевского, попыталась поговорить с бабушкой о стремлении к страданию и униженности, то понимания не встретила: бабушка, всю жизнь проработавшая швеей, книг не читала вообще, разве только в школьном детстве. Маме – так и вовсе не до разговоров было, она не видела в дочери личность, полагая, что в ребенке не может быть ничего интересного, а вот успеть купить продукты, приготовить еду и еще выкроить время на свидание – совсем другое дело. Девочка здорова, прилично учится и успевает после школы не только уроки сделать, но и всю квартиру вылизать, а больше Светлану ничего не интересовало.
Все, что накопилось в ее душе за долгие шесть лет вынужденного одиночества, Ане хотелось излить. И свою злость на бабушку, и чувство вины за эту злость, и стыд за то, что мама поставила всю свою жизнь в полную зависимость от мужчин, которые оказались для нее важнее дочери, и ощущение собственной ущербности при мысли о том, что если мужчины для мамы важнее, то, стало быть, она, Аня, плохая, недостойная того, чтобы занимать в жизни и в душе матери сколько-нибудь существенное место. Ну конечно, она плохая, потому что ее не только мама не любит, но и ее мужчины не считают девочку человеком. Когда Ане было лет семь или восемь, с ними жил очередной мамин "гражданский муж", разведенный, оставивший в прежней семье двоих детей. И когда Анечка спросила его: "Можно я буду называть вас папой?", резко ответил: "Нельзя. У меня есть свои дети, для них я папа, для тебя – нет". Наверное, именно тогда в Ане впервые поселилась мысль о том, что она недостаточно хороша…