Балка, в которую они собирались, была их любимым местом сборища вне города. Всего километров десять за городской чертой, уютная, поросшая густой травой, с остатками лесополосы неподалеку, откуда всегда можно было набрать сушняка-хвороста для костра.
Вскоре в низине балки бодро трещал костер, из багажников автомашин были извлечены большая кастрюля с замаринованным мясом для шашлыка, коробки с продуктами и ящики со спиртным: пивом, водкой и шампанским. Девушки расположились поудобнее на расстеленных пледах, парни готовили шампуры и откупоривали бутылки, в разовые пластиковые стаканчики наливался напиток по вкусу. Клара на правах хозяйки, держа в худой наманикюренной руке стаканчик с любимой водкой, решила произнести тост:
- Подруги! - обратилась она к собравшимся девицам. - Сегодня день замечательный! Во-первых, прекрасная погода! Во-вторых, мы собрались вместе, чтобы отметить "освобождение" из кабалы нашей любимой Ногалы-Галчонка! Не так давно она совершила ошибку, за которую заплатила слишком высокую цену, наши "работодатели" совсем оборзели! Ногала с сегодняшнего дня на полных правах опять вместе с нами, разреши я тебя поцелую, моя дорогая!
Подруги зааплодировали, некоторые из них даже взвизгнули, что означало высшую степень восторга.
Несмотря на сердечные слова, губы Клары были холодны, как пасть гюрзы, глаза тоже не излучали особой теплоты. Но, обнимая Ногалу, она не удержалась, потискала ее за груди и несколько раз провела рукой по упругому заду:
- Ты меня возбуждаешь, Галчонок! Какие шикарные мемки и задница! Я соскучилась по твоему телу, дорогая! Пока будут жарить шашлык, не отлучиться ли нам в лесочек?
Ногала покорно согласилась. "Розовый" сеанс длился недолго, но неистово, будто Клара делала все в последний раз. Когда подруги-любовницы возвращались в балку, Клара с видом насытившегося зверя и размягченная Ногала, по самой низине стлался ароматный дымок, над тлеющими углями румянились, слезясь жиром, отборные куски мяса на шампурах. Компания чувизма, пропустив еще по одной, вела оживленный разговор, в основном, о клиентах, которые совсем перевелись и испортились; так и стараются сделать ноги, не заплатив. Куда девались великодушные джентльмены, которые за ночь страстной любви высыпали на столик все содержимое бумажника? Одни упырки недоделанные остались.
Клара, опрокинув стаканчик и вонзив острые зубы в сочный кусок шашлыка, не спеша, прожевала его и снова овладела вниманием компании, градус которой заметно повысился:
- Внимание, девочки! Первую часть программы можно считать законченной. Теперь о другом.
Ногала перед всеми нами сильно провинилась. Нас стали шмонать немилосердно, отбирать больший процент выручки. Стали поговаривать о замене новыми путанами, которые были согласны работать за меньшую долю для себя. Хорошо, что этих чмошниц мы быстро отвадили подходить к гостинице.
Я сама понесла значительный ущерб. То, что Ногала сделала, хуже, чем преступление, это ошибка!
Клара как-то услышала эту знаменитую фразу Талейрана от образованного клиента, она ей понравилась и теперь Клара применяла ее к месту и не к месту.
Она продолжала:
- А, за ошибки, как известно, необходимо платить. По-моему, будет совершенно справедливо, если половину заработка она будет отдавать мне. Как ты считаешь, Галчонок?
Ногала поняла, что попала в ловушку. Затравленно оглядев собравшихся соратниц по цеху, увидела на их полупьяных лицах лишь выражение полного согласия со словами Клары. Она решительно и отрицательно покачала головой.
Клара мстительно и с видимым удовольствием проговорила, отчеканивая каждое слово:
- Ты неправильно понимаешь свое положение, Ногала! Тебе придется платить. А, чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений на этот счет, Санал с Лешей оттрахают тебя сейчас во все дыхательные и пихательные на наших глазах!
Ногала четко осознала, что это не шутка, все так и произойдет, ее просто публично изнасилуют два криминальных пьяных пацана. Надеяться на жалость Клары было полным идиотизмом. Бежать некуда. Она подняла со скатерти нож и встала на ноги.
А как красиво было вокруг! Солнце стояло почти в зените, мягкая трава отсвечивала изумрудным отливом, чистое небо безмятежно голубело бескрайним куполом божественного шатра. Только на греховной земле творилась всяческая гнусность. И так со времен сотворения мира!
Парни по команде Клары подскочили к Ногале, Санал выбил ударом ноги нож из ее руки, а Алексей толчком опрокинул на спину. Оба тут же навалились на нее, с ходу начав срывать с Ногалы одежду. Девушка, стиснув зубы, ожесточенно сопротивлялась, молча, но с завидным упорством и неожиданной силой. Саналу пришлось даже несколько раз ударить ее в висок для отключки, после чего дело у обоих пошло быстрее под Кларино подзуживание. От нетерпения насильники не удосужились снять с Ногалы колготки, а попросту разодрали их.
По ходу гадостного дела, вошедшая в раж Клара, исступленно давала кровожадные советы специалистки:
- "Очко ей разорвите крестом!…
Когда Ногала пришла в сознание, ей стало ясно, что самое худшее уже произошло. Голова, все тело, особенно его нижняя часть, нестерпимо болели, будто раскаленный металлический стержень погрузили туда. Плавающими зрачками она не могла сконцентрироваться на чем-нибудь конкретном, но лежащий в траве на расстоянии протянутой руки нож "зацепила" глазом сразу. Слабой, дрожащей рукой она взяла его в руку, собрала все силы и воткнула клинок в бедро Алексея.
Тот завизжал дурняком:
- Санал! Эта тварь меня пырнула ножом!
Санал, уже мало что соображающий, схватил пустую бутылку, отбил у нее донышко и "розочкой" - острой зубчатой кромкой стал полосовать голое беззащитное тело лежащей на траве девушки. Совсем обезумев от водки и крови, он нанес последний смертельный удар, рассек ей горло до шейных позвонков…
Часа через два обезображенное тело Ногалы обнаружил подпасок с ближайшей чабанской точки, чуть не обделался от страха и стремглав бросился бежать домой…
Когда к концу дня приехала оперативно-следственная группа из города, то в лучах заходящего солнца было видно, что некогда точеную шею от уха до уха пересекала уродливо-безобразная зияющая рана, в глубине которой крупные серые степные мухи уже откладывали яйца.
Ноябрь, 2009 г.
РАССКАЗЫ
Посвящается ветеранам органов прокуратуры Калмыкии,
честно и самоотверженно отслужившим свои конститу-
ционные сроки.
САЙГАЧЬЯ ОХОТА
Приготовление к охоте на сайгаков проходило обстоятельно. Как только от знакомых охотинспекторов появилась информация, что в сагах (ровных и гладких степных солончаковых участках), в километрах десяти-двадцати от села, ими были замечены небольшие шайки антилоп, у Мергена сразу же возник нестерпимый, ничем не унимаемый зуд. Это вам не почесуха какая-нибудь или чесотка! Зуд исходил изнутри, он нарастал постепенно, переходил в неосознанное беспокойство, когда все буквально валилось из рук, пока не превращался в четко оформленную мысль: душа требовала выезда на охоту.
Мерген и все человечество делил на две категории: охотников и не охотников. Сам-то он охотником был страстным! Его кровь, потомка кочевников-скотоводов и охотников, хранила в своих генах гоны на лис и волков, соколиные забавы, опасные выходы на дикого кабана, когда человек, вооруженный одним ножом или пикой, оказывался один на один с разъяренным и очень опасным зверем. Раньше здесь все было на равных и зависело от смелости, сноровки и умения обращаться с оружием, которое по своим технологическим свойствам мало чем превосходило природные клыки огромного вепря.
Гоны на лис не были столь опасными, но требовали ловкости наездника и меткой стрельбы из лука. Когда на полном скаку конь с всадником приближался на досягаемое расстояние к огненно-рыжему лисовину, расстилающемуся по бурой степи в отчаянном беге, требовалось искусно послать одну-единственную стрелу, которая поразит цель наповал.
С волками обстояло гораздо сложнее и не так безобидно. Традиции предписывали, чтобы, догнав зверя, охотник, не снижая темпа гонки, спрыгнул с коня на спину волку и кривым ножом пересек ему глотку или поразил в сердце. Это дело было ответственным. Можно было неудачно спрыгнуть с коня и просто разбиться оземь, но такое у степняков случалось крайне редко. Наконец, завозившись в схватке со зверем, что бывало с некоторыми новичками, не исключалось получение жестоких, а иногда и смертельных, ран.
С появлением огнестрельного оружия знак равенства между охотником и зверем исчез, хотя элемент риска сохранился, но не это было главным. Тут действовал природный "ископаемый" инстинкт, зов крови, с которым никакая цивилизация не в силах бороться.
Соколиная охота была привилегией ханов и князей-нойонов, да и некогда было простому скотоводу заниматься этими дорогостоящими пустяками, тут семью бы прокормить.
То, что досталось Мергену от древних предков, закрепилось в его собственной жизни во время прохождения военной службы в Афганистане. А служил он в разведбате, и делать им там приходилось то, о чем он никому никогда не рассказывал, даже "утопив свою совесть в тяжелом вине" - слова из любимой песни "Не стреляй!" группы "ДДТ".
При встречах с друзьями-полчками, прошедшими ту же кровавую, грязную мясорубку, они старались не касаться этой темы, упоминая ее вскользь. Первые полгода после демобилизации по ночам Мерген будил всю семью страшными криками: ему снилось афганское прошлое, которое не завесишь никаким иконостасом медалей и орденов. Но самое страшное, что с ним произошло, и Мерген не отдавал в этом отчета, - он теперь мог запросто убить человека. Естественно, не старика, женщину или ребенка, но врага, представляющего опасность. А реальность или нереальность опасности существенного значения не имели; это очень неконкретные понятия, зависящие от субъективного восприятия ситуации.
Он почувствовал вкус крови, и сам поначалу недоумевал, почему его так тянет резать скот своими собственными руками. Вид свежей, алой, дымящейся крови возбуждал в нем противоречивые чувства: с одной стороны - напоминал все страшное, чем он был обязан Афгану; с другой - обнажал другого человека, жестокого, готового легко отдать свою жизнь и также легко забрать ее у другого.
Мерген, закончив после службы в армии юридический институт, занимал один из ключевых постов в правоохранительных органах района. И эти, новые свойства его характера накладывали отпечаток и на профессиональные качества: жесткость, часто неоправданная, прямолинейность при рассмотрении дел, где обвиняемый - он и есть обвиняемый, а также непоколебимая уверенность в собственной правоте.
Однажды к нему в кабинет пожаловали кавказцы. Их родственник проходил по делу о краже скота и парился на нарах следственного изолятора. Родичи сначала просили о смягчении участи своего соплеменника, но когда попытка дачи взятки успехом не увенчалась, перешли к прямым угрозам физической расправы.
Мерген, презрительно развалившись в кресле, с недоброй улыбкой произнес:
- Убить меня хотите? Давайте, валяйте, если вы такие крутые! Я в Афгане стольких ваших единоверцев отправил к Аллаху, что, наверное, заслужил возмездие! А сейчас договоримся так: или вы тут же приводите свои угрозы в исполнение, или выметаетесь из моего кабинета, чтобы даже запаха вашего не осталось, или я достаю из сейфа пистолет и заваливаю вас всех до одного!
Изрек настолько твердо и уверенно, что у посетителей не осталось даже тени сомнения, что этот сумасшедший так и поступит.
Убедившись, что ни посулами, ни угрозами от начальника ничего не добьешься, кавказцы, что-то бубня по-своему, вышли из кабинета. Мергена можно было убить, купить - невозможно.
Мерген был из многодетной сельской семьи и эту добрую традицию перенес и на свое собственное семейство. Первыми родились два мальчика, а потом, словно по заказу, пошли одни девчонки, четыре подряд.
Мерген по этому поводу горделиво произносил услышанную где-то фразу: "У настоящих мужиков родятся исключительно девочки!".
И если к сыновьям он был, как и положено, строг, для их же блага, то каждая новая появлявшаяся на свет девчушка тут же становилась любимицей отца, его маленькой "принцессой". Жена Бая все свое время проводила между кухней и ванной за постоянной стиркой, валясь обессиленная в постель глубоко за полночь. Тем более, что их дом больше походил на проходной двор, где постоянно находились, потчевались за столом и ночевали близкие и дальние родственники, друзья и знакомые. И каждого надо было угостить джомбой, горячим шулюном. У калмыков, особенно селян, исстари так заведено. У каждого народа свои традиции.
Когда младшую Айсу было решено отдать в детский сад, Мерген благодушно сказал:
- Ну, вот! Бая отдохнула, пускай теперь поработает!
Сказал совершенно искренне, полагая, что восьмилетний чадородный период был для жены чуть ли не отпуском. Хотя, чего греха таить, Баю он любил.
В работе Мерген был азартен. Начинал он рядовым следователем районной прокуратуры. Жизнь подсказывала ему, что он всегда должен быть первым. За службу в Афгане он был отмечен медалями и особым боевым орденом, который давали за реальные, опустим слово - "героические", дела. Оказавшись на факультете, простой сельский парень сразу увидел пробелы в своем образовании и общей подготовке. Честолюбие не позволяло ему сидеть на вторых ролях, и, отбросив в сторону все соблазны студенческой жизни, он засел в тиши библиотеки, донимал преподавателей вопросами, не боясь показаться смешным и неотесанным, общался с сокурсниками, чей уровень был гораздо выше.
В результате, поступив по целевой разнарядке в юридический институт, с довольно скромными знаниями, он окончил его с "красным дипломом" и прекрасно ориентировался в хитросплетениях юриспруденции. Но это была теория. Практику предстояло постичь в жизни.
В райцентре, где Мерген начинал рядовым следователем прокуратуры, ему достался шеф, под началом которого он получил необходимую закалку и выучку: трудоголик, жесткий, требовательный, беспощадный к себе и подчиненным. Не имея семьи и каких-либо отвлекающих увлечений, прокурор сутками просиживал в своем кабинете и постоянно работал, либо мотался по району. Того же он требовал от своих подчиненных. Уход с работы раньше двадцати часов и невыход на службу в воскресенье расценивались шефом, как манкирование своими обязанностями, прохладным отношением к делу.
Женатый к тому времени Мерген, имевший уже первого ребенка, стиснув зубы, делал все, чтобы ни одно уголовное дело не оказалось просроченным, на попутках в любую погоду добирался до Элисты, чтобы назначить ту или иную экспертизу, ночами оттачивал обвинительные заключения, дабы они не вызвали неудовольствие шефа. Бая, державшая на себе семью, была ему надежной опорой, и Мерген ценил это. За свои тылы он мог быть совершенно спокойным.
Только после трагической гибели прокурора в автомобильной аварии, Мерген понял, какого учителя и наставника послала ему судьба. Ведь шеф был не только мастером распекать, делать выволочки и изнурять сотрудников на работе. При случае он мог дать дельный юридический совет, подсказать правильное решение, но делал это только тогда, если видел, что следователь старается, работает не за страх, а за совесть. Главное, чему он научил Мергена: принципиальности, умению схватывать суть дела, давать ему правильную правовую оценку, стойкости при отстаивании своей позиции, отвращению к прогибанию позвоночника в поясничном отделе при виде высокого начальства с обязательным - "чего изволите?".
Прокурора приводили в ярость многочисленные правонарушения со стороны сотрудников милиции, и за три с небольшим года они с Мергеном пересажали едва ли не треть работников местного РОВД. Так что, врагов Мерген нажил себе достаточно.
Однажды ему на работу позвонило доверенное лицо и сообщило скороговоркой:
"Мега! Срочно поезжай домой. Милиция собирается устроить тебе провокацию взяткой!".
Успев только предупредить жену, чтобы никому не открывала дверь, Мерген стремглав выскочил из здания прокуратуры, и его "копейка" (к этому времени он обзавелся подержанной машиной) понеслась по ухабистым улицам райцентра. Вбежав во двор своего служебного особняка, он увидел разгуливающую там "взятку", упитанного барана с тавром на боку. Закинув тяжелого валуха на плечи, Мерген с большим трудом, хотя силенкой природа его не обделила, перебросил "взятку"- барана через высокий забор в соседней переулок. Затем метлой удалил овечий помет и следы от копыт. Прибывшую милицию встретил светлым взглядом и любезным вопросом:
"Какого хрена вам здесь надо?".
Республиканское начальство оценило усердие молодого следователя, его хорошие рабочие показатели и деловые качества, и через пять лет Мерген был назначен в другой район уже прокурором. К тому времени он заматерел, почувствовал вкус к руководящей работе, хотя не чурался и поденного следственного труда, знакомого ему досконально. Своих следователей держал в разумной строгости, скупо поощрял старательных и без раздумий избавлялся от бездельников.
Прибыв на новое место службы в более высоком качестве, он сразу же поломал "порочную", на его взгляд, практику, когда его предшественник, бесхарактерный и сильно выпивающий, на полусогнутых бегал на доклады к главе района по первому звонку. Мерген искренне считал, что "хозяином" района должен быть он, прокурор. Новый прокурор на вполне законных основаниях возбудил несколько уголовных дел в отношение подчиненных главы администрации района, после чего глава сам стал приезжать на доклады в кабинет к Мергену. Единственная уступка, на которую пошел прокурор, чтобы не ронять авторитет главы, заключалась в том, что на еженедельные планерки, на которых собирались все руководители района, он все же являлся, но держался там очень независимо.
Когда Мерген навел порядок в прокурорском хозяйстве, выяснилось, что у него оказалась масса свободного времени. К спиртному он был равнодушен, жене не изменял, досуг свой заполнял возней с ребятней, работой по двору, игрой на бильярде, к которому пристрастился с недавних пор, и, естественно, охотой.
Друзья и сослуживцы, знавшие об увлечении Мергена, дарили ему на дни рождения ружья и разные охотничьи принадлежности. У него уже имелись "ижевка" 20-го калибра, пятизарядный карабин "Сайга" и мечта многих охотников - дорогой немецкий "Зауэр", двуствольный, 16-го калибра.
Поздним октябрьским вечером, накануне выезда на сайгачью охоту, он сидел за столом, накрытым чистой тряпицей, и при свете настольной лампы приводил в окончательный порядок свое охотничье снаряжение. С удовольствием, вдыхая запах ружейного масла и натуральной кожи от чехлов и патронташей, он тщательно чистил шомполом стволы, придирчиво разглядывая ружейные каналы на свет, удаляя малейшие соринки. Вид тускло поблескивающих металлических деталей, сам процесс неспешной сборки оружия возбуждал Мергена, доставлял ему чисто эстетическое наслаждение.