- Выпей. Полегчает немного.
И за компанию сама пригубила.
Женька быстро захмелел, страдания размягчились в нем, он начал рассказывать о себе многословно, путанно. Ольга слушала терпеливо, сама больше кивала, сочувствовала, понимая, что ему выговориться нужно, а не советы слушать. Да и к советам ее он не был готов, потому что опять и опять повторял свое:
- На тот год расшибусь, а пройду.
- Может, не стоит.
- Как так? Что ж я, второй сорт, по-твоему?
- Почему второй?
- А потому, что будь ты студентка, так не мела бы здесь комнату.
Логика этого ответа была только одному ему понятна, и Ольга спор отложила. Стемнело незаметно.
- Отдыхай, Женя. Побегу я. Пора.
- Куда ж ты?
- Пора, - повторила она неуверенно.
Оставаться опять наедине со своими горестями ему было страшно, но как удержать Ольгу, он не знал. Попросил только:
- Не уходи.
И она осталась.
Утром Женька по-детски долго тер ладонями глаза.
- Это ты?
Видно было, что, как повести себя, он не знает. Ольга взъерошила ему волосы:
- Отвернись. Я одеваться буду.
Женька послушался, повернулся к стенке, но лежал напряженно, о чем-то думал.
- Понимаешь, - сказал, наконец, глядя, как она причесывается, держа шпильку в губах, - понимаешь, я ведь не могу сейчас жениться.
Она даже шпильку выпустила, уронила.
- Неужели? А я-то в загс собираюсь.
И ушла, оставив его в недоумении.
Дней через десять Ольга увидела Женьку на другой стороне улицы, когда выходила из поликлиники.
- Оль!
- Привет.
- Ты куда?
- А в чем дело?
- Поговорить бы нужно.
- Насчет женитьбы, что ли?
- Не обижайся.
Забегая вперед, он старался заглянуть ей в глаза, она шла себе, как обычно, не ускоряя и не замедляя шага. Ей было приятно, что он пришел и смотрит вот так, по-собачьи, но она не знала, что с ним делать.
- Ну, что у тебя?
Он толкнул встречного прохожего, потому что не смотрел вперед, и тот обругал его. Ольге снова стал" жаль этого неловкого Женьку, а он, спеша, говорил на ходу:
- Ты должна знать. Ты спасла меня тогда.
Наверно, слова эти он подготовил заранее, но они трогали, и ей стало неловко.
- Ну уж и спасла. Выдумываешь.
- Нет, нет. Я, знаешь, из окна хотел. Она остановилась:
- Спятил?
- Нет, правда. Ты должна знать. Я не хочу, чтоб ты считала.
- Да не считаю я ничего.
- Ты понять должна.
- Что ты жениться не можешь? И засмеялась первая.
Так у них возникли отношения, в которых перемешались случайность и жалость, участие и признательность, так и не определившиеся отношения не влюбленных, но нужных друг другу людей, отношения, в которых Ольге страсть заменяла прирожденная потребность сильного опекать слабого. Она не могла не чувствовать, что взятая ею роль не проста и не всегда успешна, что при всей нужде в ней и благодарности Женька не только не может, но и не хочет связать себя прочно, постоянно, что опека тяготит его, как и каждого слабого человека, сознающего свою слабость, страдающего от этого и мечтающего проявить себя с иной стороны, доказать противное. Потому нежность и признательность сменялась в нем то угрюмой хандрой, то оскорбительной заносчивостью, и тогда Ольга обижалась, уходила. Но совсем уйти не могла, мешала навязанная самой себе ответственность за незадачливого парня, с которым свела ее судьба в лице институтской приемной комиссии.
Тогда еще, в конце лета, после второго провала, оглядев Женьку как следует, Ольга решила категорически:
- Нужно тебе, Женя, отдохнуть. Экзамены с тебя полчеловека сделали, да и тот на ладан дышит.
- Возьму шезлонг напрокат, буду на балконе воздухом дышать. Вид у нас с верхотуры замечательный. В бинокль можно свиней разглядеть в пригородном совхозе.
Говорил он с неприятной усмешкой, чуть перекашивающей рот.
- Поезжай на море. Недельки на две. Женька скорчил уже сознательную гримасу:
- Я не ослышался? Прошу только море уточнить, Средиземное? Ницца? Копакабана?
- Наше море, обыкновенное.
- Это меня не устраивает. Хочу на Гавайские острова. Всегда останавливаюсь в Хилтон-отелях.
- Перетерпи разок. У меня есть хозяйка одна знакомая. На самом берегу домик.
- Она его за красивые глаза сдает?
- Я одолжу тебе.
Денег он брать не хотел, возмущался, долго изводил ее и себя уничижительными словами.
- И чего ты кипятишься? Заработаешь - отдашь. Женька выдохся наконец, согласился.
Вернулся он загоревшим, поздоровевшим, Ольге обрадовался, но жил по-прежнему в себе, часто замыкаясь, прячась, отгораживаясь.
И снова потянулись отношения, к которым уклончивое понятие "встречаемся" было применимо в самом прямом смысле. И хотя в постели он, забываясь шептал искренние, берущие за сердце слова, оставались они людьми не только разными, но противоположными по мироощущению. То, что составляло суть одного, скрывалось от другого за семью печатями, ибо смотрящий сквозь рентген не замечает живой плоти, обычный же нормальный взгляд видит живое тело, а не скрытые в нем кости. Ольга смотрела на мир открытыми глазами, Женька видел скелеты.
Редькин жил в одном из крайних, похожих друг на друга домов, и Ольге пришлось, как всегда, поискать нужное здание по номеру. Из лифта она вышла с некоторым волнением, потому что никогда не знала, как поведет себя Женька.
Он был дома и показался Ольге желчнее обычного. Курортный подъем давно миновал.
- Киснешь? - спросила она с порога.
На такие вопросы Женька обычно отвечал очередными жалобами на жизненные неурядицы, но сегодня возразил:
- С чего ты взяла?
- Небритый, желтый.
- Я приболел немного.
- Что случилось?
- Ерунда, все в порядке, - сказал он с необычайным оптимизмом, запирая за ней дверь.
Ольга переспросила недоверчиво:
- Значит, не киснешь? Это хорошо. А я прямо со станции. Погребла немного. Только под конец Девятов настроение испортил. Ну что за противная рожа!
- Если баба мужика ругает, значит, он ей нравится, - сказал Женька убежденно.
- Кто это тебя такой мудрости научил? - спросила она.
- Сам знаю. Не маленький.
- В самом деле?
Он вдруг взъерепенился:
- И тебя знаю.
При всей необязательности их отношений Женька считал необходимым время от времени проявлять собственнические чувства.
- Да ну тебя! - разозлилась Ольга. - Все-таки киснешь ты, мозги закисли. Кончай сразу, а то уйду.
- Ладно, - будто бы уступил он. - Что у вас там с Девятовым вышло?
- Ревнуешь или изображаешь?
- Ничуть не ревную, спрашиваю просто.
- Не было ничего. Не нравится он мне - и все.
- Чем же настроение испортил?
Ответить было трудно. В самом деле, ничего особенно неприятного Девятов не сделал, а надо же, сорвалось с языка, что испортил.
- Да про утопленника завел разговор.
- Что еще за утопленник?
- Парень один. С таксопарка. Утонул поблизости от станции.
Обычно события, непосредственно Женьку не затрагивающие, будь то хоть землетрясение, интересовали его мало. Однако на этот раз он проявил любопытство.
- Ты его знала?
- Видела раза два. Тренировался он у нас.
Отвечая, Ольга доставала из сумки еду, купленную по пути.
- Лопать будешь? Я голодная.
- Съем немного.
- Тогда умывайся, да причешись. А еще лучше, побрейся. Противно с тобой за стол садиться.
Он послушался нехотя. Включил электробритву, поелозил по заросшим щекам, потом пошел в ванную. Вышел причесанным, внешне пободрее, но ел плохо, отламывал маленькие кусочки батона, крошил по столу. Зато у Ольги разыгрался аппетит, она жевала быстро, энергично.
- Как же он утонул? - вернулся Женька к старому.
- Я знаю? Пьяный был, говорят. А вообще-то странно как! Гребет человек, в волейбол играет - и вдруг - нету!
- И нас не будет, - заверил Женька.
- Ну, нас не скоро, - возразила она с наивным оптимизмом.
Он хмыкнул:
- Крюков тоже так думал, наверно.
- Крюков! Откуда ты знаешь, что его Крюков звали?
- Ты же сказала.
- Я не говорила.
- Забыла.
- Не забыла я, - возразила Ольга. - У меня память хорошая.
- Что ты так уставилась? Ну, слыхал я про этот случай. Одна ты все знаешь, что ли?
- Если слыхал, зачем расспрашивал? - обиделась она.
Поведение Женьки ей не нравилось. Вообще день не клеился. Разговоры какие-то ненужные, разговоры. С Мазиным болтала чепуху, потом Девятов, а теперь Женька муру несет.
- Потому и расспрашивал, что слыхал. Инженер один говорил - Горбунов. На море познакомились. Ничего мужик, с машиной. Ему этот Крюков замок менял.
Объяснял он, явно заглаживая грубость, но у Ольги сдвиг произошел, ощущала она в себе недоброе чувство к Женьке. "Нашла парня, ничего не скажешь. Подобрала. На тебе, боже, что нам негоже.".
- Да на что мне еще Горбунов какой-то!
- Ты же спрашивала, откуда я знаю? Я и говорю: не понял я сначала, про кого речь, а потом догадался.
- Догадался! Какой догадливый. Тебе б в милиция работать.
Он скатывал шарики из хлебного мякиша, щелчками сбрасывал их со стола. И это Ольге, девушке из семьи, где всегда уважительно относились к хлебу, тоже не нравилось.
- По-твоему, в милиции догадливые?
- Будь уверен. Между прочим, я сегодня на том месте, где Крюков утонул, одного дядечку из уголовного розыска встретила. Он только важными делами занимается.
Женька засмеялся желчно:
- Институт у них под носом обнесли. А поймали налетчиков? Шиш!
- Не бойся, поймают.
- Пинкертон пообещал?
- Если хочешь знать, он как раз этим делом занимается.
- Прямо тебе доложил?
- Представь себе.
Женька посмотрел недоверчиво:
- Скажи-ка! Подошел и доложил?
- А что особенного? Разговорились мы с ним.
Женькину настойчивость она воспринимала как желание ссоры, хорошо знакомую скверную его особенность, но Ольге больше не хотелось уступать злому полумальчишке, всегда и всем недовольному и вымещавшему на ней свои подлинные и мнимые обиды.
- Как это вы с ним могли разговориться?
В раздражении Ольга допустила неточность, малую ложь, она не хотела давать ему повода для новых наскоков, для ревности, в которую не верила.
- Подошел он, и разговорились.
- Подошел. Подошел. - открыто разозлился Женька. - Вы что, приятели? Где это он к тебе подошел?
Пришлось продолжить вранье, которому она значения не придавала. В конце концов, какая разница, кто к кому подошел?
- Остановилась я на берегу перекурить, а он подошел, попросил спичку.
- И разговорились?
- Поболтали немножко.
- О том о сем?
- Представь себе.
- Довольно трудно представить. Врешь ты все.
- Ну, Женька.
- Не врешь? Тогда скажи, пожалуйста, о чем же вы болтали? Он что, приставал к тебе?
- Глупость какая! Про меня разговор был. Устраивает?
- Про тебя? Его заинтересовала твоя особа?
- Жизнь каждого человека интересная.
- Что же ты о себе поведала?
- А тебе зачем?
- Интересно. Как-никак знакомые. Может, ты и обо мне рассказывала?
- В первую очередь.
Он воспринял слова эти всерьез:
- Да какое ты право имела?
- Право!
Этого Ольга стерпеть не могла. Злил он ее все больше. "И почему эти слюнявые мужики, с которыми возишься, как с писаной торбой, тебе же еще и хамят, воображают о себе черте что, хотя сами во сто крат хуже баб, никудышные!". Ольга вскочила Но Женька замахал руками, не дал ей рта открыть.
- Погоди, погоди ты! Сядь. Сама рассказываешь, что пристал к тебе тип из милиции, про меня расспрашивал, а я и поинтересоваться разговором не могу?
- Да что тебе интересоваться! Ты кто - бандит, убийца? Зачем ты, понимаешь - ты! - мог Мазину понадобиться?!
Он искривил желтое лицо:
- Милиция не только убийцами занимается.
- Ну? Натворил что? Говори!
- А он расспрашивал про меня?
- Чего ты боишься?
Женька не находил нужных слов;
- Понимаешь. Ты же знаешь, как мне важно поступить институт?
- Знаю, что вбил ты это в голову. Дальше что?
- То, что честно туда не поступишь.
- Глупость.
- По-твоему. А по-моему - нет. Поэтому я веду переговоры.
- Какие еще переговоры?
- Это секрет.
- Да в чем дело-то?
Раздражение перемешивалось в ней постепенно с тревогой.
- Ну, Горбунов, что Крюкова знал, имеет в институте часы и экзамены принимает. Короче, может помочь.
- Взятки берет? - спросила она коротко и брезгливо.
- По-твоему, взятки.
- А по-твоему?
- По-моему, помогает. Его благодарят, конечно. Но один-то он ничего сделать не может, понятно. Другие тоже участвуют. Кого-то, наверно, милиция и разнюхала. Это они могут. Это тебе не налетчик с пистолетом.
Про налетчиков Ольга пропустила мимо ушей. Ощущала одно - брезгливость.
- Удивил ты меня, Женя.
- Чем?
- С такой сволочью связался. Ведь это ж последняя сволочь, что с людей, которые учиться хотят, деньги вытягивает. Да какие деньги! Ты вот, откуда возьмешь?
- Он и про это спрашивал?
- Кто?
- Сыщик твой.
- Слушай, Женька, ну что ты за жалкий трус!
Он крикнул:
- Кто трус? Я? Я? Да что ты понимаешь!
- Объясни, если не понимаю.
Женька стих:
- Я маме обещал.
Но даже упоминание о матери не вызвало в Ольге на этот раз сострадания "Все врет. И про мать выдувал", - подумала она, видя в Женьке лишь жалкого человечка, по собственной никчемности неспособного добиться не столь уж значительной, с ее точки зрения, цели, готового на подлость, лишь бы пристроиться, "зачислиться в высшее образование", представлявшееся ему какой-то отмычкой в другую, легкую и приятную жизнь.
- Дерьмовый ты парень, Женька.
На этот раз он сорвался полностью.
- Потаскуха! Шпионка! С любым готова. И доносишь. - выкрикивал он несуразные слова, и чем больше выходил из себя, тем больше успокаивалась Ольга. Вот и выяснились отношения. Она молча собрала свою сумку. Нелепые оскорбления не задевали ее.
- Тебя же выгнали! Выгнали! Даже с разрядов выгнали!
- Ладно. Поговорили. Прощай, Женечка. Ошиблась я. Но жалеть не о чем. Желаю всяческого.
И, не договорив, хлопнула дверью.
От стука он вздрогнул, схватился за голову, прислушиваясь, как гудит лифт, увозящий Ольгу. Потом выскочил на балкон, посмотрел, как идет она прочь, решительно, не останавливаясь. Перевел взгляд прямо вниз, на асфальт, и сжал поручни балкона. "Две секунды - и все!" - подумал, соизмеряя взглядом расстояние. Стало страшно, но и как-то болезненно сладко.
Женька вернулся в комнату, сел к столу, лихорадочно написал на листке бумаги: "Я выбрал смерть".
С листком он подбежал к дивану, улегся, вытянул ноги, перечитал написанные слова. Надпись понравилась. Показалась удачной. Лаконичной и значительной, как латинские изречения. Женька долго лежал и рассматривал бумагу.
3
Трофимов допустил оплошность.
Выяснилось это так…
У Мазина была привычка возвращаться к освоенным материалам. И хотя эти ретроспекции редко приносили открытия - как правило, обрабатывались материалы опытными сотрудниками, и вся полезная информация "отжималась" жестко, - случалось, Что и ускользала от перегруженного глаза какая-то мелочь. Впрочем, сейчас Мазина интересовали не случайно упущенные мелочи. Ему хотелось понять некий очевидный факт, засвидетельствованный многими людьми.
Из этих многих основных свидетелей было двое - растерявшийся при налете общественник и девушка-студентка, случайно оказавшаяся возле машины, в которую вскочили бандиты. Именно они рассмотрели налетчиков лучше других, и оба показали: один из нападавших был приземистым, лысоватым, второй, видимо, молодой человек - в маске и надвинутой на лоб кепке.
Это несоответствие внешнего вида преступников и обратило на себя внимание Мазина. Выходило, что тот, то имел характерную примету - лысину, не счел нужным ее скрывать, в то время как его сообщник тщательно замаскировался. Пока Мазин видел два возможных объяснения этого странного факта: замаскированный преступник опасался встретить на месте нападения хорошо знавших его людей, или же под маской скрывалась примета особо броская, более редкая, чем лысина. Могли действовать и свойства характеров, но Мазин полагал, что два человека столь разных - презирающим опасность смельчак и личность сверхпредусмотрительная и осторожная вряд ли могли объединиться в таком рискованном сговоре.
Все это были, однако, лишь предположения, и Мазин почувствовал необходимость расспросить свидетелей.
- Будь добр, Трофимыч, пригласи ко мне студентку. - попросил он капитана.
Попросил по внутреннему телефону и, углубившись в работу, не обратил внимания, что Трофимов с ответом помедлил. Зная, как до педантизма добросовестно относится инспектор к своим обязанностям, Мазин, не дожидаясь ответа, положил трубку и продолжал вчитываться в странички свидетельских показаний, когда через несколько минут Трофимов собственной персоной возник в его кабинете. Вид у инспектора был смущенный, и это Мазин заметил сразу, несмотря на все отвлекавшие его внимание обстоятельства, ибо Трофимову смущаться приходилось чрезвычайно редко. Работал он хорошо, и цену себе тоже знал.
- Случилось что-нибудь? - спросил Мазин.
- Боюсь, не смогу я свидетельницу пригласить, Игорь Николаевич.
Мазин молча подождал разъяснений.
Инспектор пояснил коротко:
- Назвалась она Сидоровой Галиной, студент строительного института. Такая студентка действительно есть, но на месте преступления не находилась.
- То есть свидетельница обманула нас?
Мазин поднялся и подошел к Трофимову. Досада его проявилась в одном: он обратился к инспектору на "вы".
- Почему же вы не сообщили мне об этом?
Уж от кого-кого, а от Трофимова он оплошности не ожидал.
- Виноват, Игорь Николаевич. Не проверил документов. Показания снимали на месте. Не доверять девчонке оснований не было: общественник слово в слово то же самое показал, да и другие подтверждают. Стало быть, попытка ввести в заблуждение исключена.
- Зачем же называться чужой фамилией?
- Не захотела впутываться, Игорь Николаевич, выступать в суде. Вы же знаете.
Конечно, Мазин знал, что нередко свидетели малодушничают, уклоняются от показаний. Довод Трофимова звучал убедительно, но сам инспектор выглядел не убежденным собственной аргументацией.
- Почему, Трофимыч? - спросил Мазин, одолевая досаду. - Что-то подозреваешь?
- Чувствую! - ответил Трофимов, вызвав этим словом улыбку Мазина. И не потому, что тот не доверял трофимовскому чутью - относился к нему Мазин всегда серьезно, - улыбку вызывала многозначительная интонация, нарушившая простую манеру речи инспектора.