4
В областном городишке, куда Савинову выпало распределение, его полюбили. Коллеги - за обходительность. Директор - за солидный диплом. Ученики - за то, что их Дмитрий Павлович оказался абсолютно лоялен к ним. Даже к самым отпетым прогульщикам и шалопаям. На вопрос, какой их любимый предмет, все отстающие так и отвечали: "История!".
Иногда в комнатке семейного общежития Савинов думал: имел ли он право лишать Марину ребенка? Их сына. Вспоминал ее беременной, неуклюжей, боявшейся всего, прижимавшейся к нему по ночам, точно в нем одном было спасение - и для нее, и для крохи. Марина то и дело говорила: "Я даже мечтать не могла, что нам выпадет такое счастье". Притягивала его голову к животу, затаив дыхание, шептала: "Только послушай, как он там бьется. Живчик - весь в тебя". Да, все это было. Но было в другой жизни. Поэтому он не знал, что ответить. Обвинять себя или простить раз и навсегда.
И больше никогда не вспоминать?..
Чаще он думал об Илье Инокове. Он видел его - мальчишку, школьника. Иноков чурается одноклассников, но наверняка уже упрямо размалевывает альбомы дешевой акварелью, потому что на дорогую, ленинградскую, у его матери нет денег. Но Илье хватает пока и этих красок. Мутных, сероватых. Да и не знала она - то ли наладчица, то ли фасовщица - о такой акварели. Хорошая краска - большой дефицит по этим временам! Только для посвященных.
Савинов закрывал глаза - так было удобнее грезить о будущем - и, затягиваясь папиросой, видел, как в безымянном дворике, куда однажды он еще придет, мальчишки лупят по мячу, разбивают колени, зовут своего сверстника: "Илюха, давай к нам!". А Илюхе и дела до них нет. Он сидит на кухне и выводит удивительные каракули. Светлые, похожие на вертикальные облака силуэты; темные, грозные зигзаги. Через десять лет из этой игры светотени выплывут его ангелы, которые удивят весь мир.
Савинов курил и мечтал о будущем. Время работает на него, и только на него. Ему остается ждать.
5
Спустя год по окончании института он вернулся в свой город. Вернулся и не узнал его. Может быть, потому что здесь ему вскоре предстояло вести настоящий бой - не на жизнь, а на смерть?
А время было интересное. Еще немного, и последние генеральные секретари коммунистической партии, эти великолепные старцы, станут дохнуть, как мухи, один за другим. И страна будет следить, строить догадки: а что же дальше? И кого в очередной раз ей на диво вынесет грозной волной, именуемой "заседанием Политбюро"?
В первых числах июля он решил увидеть человека, с которым ему придется сражаться в первую очередь.
Федор Иванович Игнатьев.
Савинов знал все этапы пути будущего мецената. Последние два слова, произнося про себя, он непременно закавычивал. И не мог поступить по-другому. Он делал это с тайным удовольствием. И пренебрежением. Как-никак, а в его руке был волшебный меч - провидение. Время играло на него, помогало ему. Где-то, за тысячей темных пологов, Принц указывал ему дорогу.
Он крайне удивился, когда в заместителе начальника отдела кадров городского строительного треста № 4, тридцатипятилетнем худощавом мужчине в скромном костюме отечественного пошива, с роговыми очками на носу, узнал дородного и респектабельного Федора Игнатьева, хозяина двух европейских художественных галерей.
- Что вам, молодой человек? - спросил хозяин кабинета.
- Можно к вам устроиться на работу?
- А что вы умеете делать? Какой у вас диплом? Стаж работы?
- Год преподавания истории в старших классах.
Игнатьев поправил очки.
- Но здесь не школа, молодой человек…
- Потому и пришел.
- А что, с историей нелады? Или натворили чего?
- Я абсолютно чист. Просто хочется поближе к жизни, знаете, к трудовым людям. Поработать на славу… Возьмите прорабом.
От такой наглости просителя Игнатьева едва не перевернуло.
- Вы смеетесь?
- Ничуть. Я в трудовом лагере был лучшим строителем из всего нашего курса. Даже пострадал на стройке, - он очень серьезно провел пальцем по брови, - шрам от трудовых будней на всю жизнь остался!
- Шрам ваш, это, конечно, хорошо. И диплом ваш - тоже хорошо. Но пока я вам могу предложить только работу, так сказать, с кирпичами. Или с раствором. Или с тем и другим одновременно. По второму разряду. Не бог весть как много, но на первых порах хватит. Есть у нас парочка свободных мест… Ну как?
Про себя Савинов просто умирал от смеха. Значит, кирпичи бросать предлагает ему Федор Иванович? Эка он загнул, господин "меценат"! Невежливо…
- И все-таки - лучше бы прорабом.
Игнатьев пристально посмотрел на него, затем, уже уходя в документы, сухо произнес:
- Всего наилучшего, молодой человек.
6
Нет, он не пойдет в журналистику, зачем она ему? Кому и что дала журналистика в провинциальном городе? Средства на квартплату и на пропой.
Тем более, были другие перспективы…
В конце августа зайдет к нему школьный приятель - Петька Тимошин. Предложит подзаработать. Не кирпичи таскать, не статейки пописывать и не преподавать. "Фарца, - объяснит Петька. - Прокатился туда-сюда, первый раз на плацкарте, второй - в купейном, третий - в СВ. У меня вакантное место появилось. Не думай, формат надежный. Для собственного кармана. Пару вечеров в ресторане, хорошие девочки, - и за уши не оттянешь! Разочек-другой вместе скатаем, а потом сам. Мне процент. Я себе на этом деле кооперативную квартирку смастерил".
"Начальный капитал нужен, еще как нужен!" - размышлял Савинов. - Через пару-тройку лет деньги станут залогом успеха его предприятия. Свобода-то не за горами. Вся Россия - одно Гуляй-поле. Тогда, в первой жизни, его покоробило от такого предложения. Обиделся даже. Ненавидел он торгашей! Да и страшновато было, если честно. Барахлишко, левые деньги. А где и доллары - страх-то какой! Все это казалось чем-то полукриминальным, недостойным. Пугало. Жить все время точно в тени. В другом мире, не иначе. Вот наивные были люди! Даже те, что уже не в первый раз мотались по городам за своим интересом. Тряслись над десятком джинсов и нейлоновыми колготками. Не за горами время, когда политики государство свое будут распродавать, как дачные участки.
- А ведь думал - не согласишься, - довольный, уже на пороге усмехнулся Петька Тимошин. - Наудачу зашел!
Матери объяснил: работа по коммерческой части, с командировками. Все лучше, чем балбесам преподавать. Им история век не сдалась.
- Кому не сдалась, а кому сдалась, - вздохнув, ответила мать. - Молодежь-то разная, Дима.
- Лет через двадцать треть этой молодежи с бутылкой засыпать будет, - неожиданно прорвало его. - Еще одна треть - с иглы не слазить. А третьей части, последней, кто бабки будет заколачивать, история и подавно не пригодится. Они будут свою историю сочинять, - он усмехнулся, - и еще какую историю!
- С какой такой "иглы"? Что за "бабки"? - Мать сокрушенно покачала головой. - Это все тот случай тебя испортил. Несчастье то, когда ты оземь шлепнулся. С Мариной расстался. Точно все в тебе перевернулось…
Но он только усмехнулся: думайте, как хотите! Не вылепить им больше из него неудачника. В этот раз все должно сложиться так, как он задумал! За его спиной стоял Принц, и была в этом особая и незыблемая гарантия. Проскочит он в эту лазейку, пусть мышиную, никого вперед не пропустит!
- А время-то, Петька, будет интересное, - говорил Савинов своему компаньону. - Такое нарочно не придумаешь. Злое будет время…
- Куда еще злее-то? От коммунистов и так спасенья нету. Только и думают, как за задницу прихватить. Империя зла, блин!
Оба, осоловевшие от "Столичной", под перестук колес возвращались домой в СВ.
- На куриных лапках держится твоя империя, - беззаботно усмехнулся Савинов. - Это я тебе говорю по секрету, как коммерсант коммерсанту. Как коллега. Тыква это гнилая, а не империя зла. Через пятнадцать лет станем мы сырьевым рынком, страной третьего мира. Производить ничего не будем. Только торговать. Представляешь? - все торгуют! Как мы с тобой. Ха! Вся страна. Только не своим, а китайским и турецким. - Закусывая шпротами, Савинов рассмеялся. - И полное падение нравов. Вот сейчас ты продал кассету с "Греческой смоковницей", где тетку с голыми сиськами показывают, всего-то, - доблестная милиция тебя цап - и на долгие годы. А завтра на улицах порнуху будут продавать. Завтра - это уже лет через десять. Эх, обидно им будет, любителям "Смоковницы", этого гимна безгрешности, за решеткой-то, на все это глядючи.
- Ладно заливать-то, - отмахнулся Тимошин, - сказал тоже: порнуху на улицах.
- А что ты думаешь? Да это так, цветочки. Берешь, например, газету, на последней полосе - номера массажных салонов.
- Каких? - нахмурился Петька.
- Массажных, - повторил Савинов. - Бордели, Петр, бордели. Набираешь номер - тебе проституток подгоняют. Все законно. Хочешь - брюнетку доставят, хочешь - блондинку. Можно - маленькую, а можно - секс-бомбу. Желание клиента - закон.
- Чего мелешь? А закон? - Тимошин оглянулся на двери купе. - Ладно, фантаст, брось гнать. Номера в газете! О таком борделе если милиция узнает…
- Да какая к черту милиция! Она с владельцев этих борделей откат будет получать. Как зарплату. Крышевать их будет. Понял? Все легально!
Савинов говорил - водка развязала язык. Не сдержался. "Скоро все изменится, Петька, - говорил он. - На самом деле! Все перевернется с ног на голову. Белое черным станет. И наоборот. Большие люди большие куски отхватят. А то, что от страны останется, на откуп отдадут - хапугам помельче, бандюкам и прочей сволочи…"
Савинов, опрокидывая рюмку за рюмкой, говорил, а Петька хмурился. Даже пить перестал. Начал бледнеть, несмотря на выпитое. Но друг его был на подъеме, жестикулировал. Точно душа из него так и рвалась наружу.
- Куда же тебя несет-то, Дима?..
- По ветру меня несет, по ветру, Петя.
- Ты что ж, диссидент? Не пойму я…
- А хотя бы и так. Пей, дружище, пей.
Они выпили. Тимошин - неуверенно. С опаской. Он глаз не сводил с приятеля.
- Надеюсь, что ты не стукач, - сказал Петька. - А то ваш брат после исторического так в КГБ и норовит…
- Славная конторка. Только тоже гнилая насквозь окажется, как и все остальное. Никакого им дела не будет до государственной безопасности. Дело это для всех последним станет.
- И как тебя за такие мысли из комсомола-то не поперли?
- Пусть попрут, Петя. Пусть. И в партию пусть не примут. Это не беда… - Он нервно рассмеялся. - Шмотки! Тьфу! Скоро первые лица нашего государства будут фарцовать целыми эшелонами танков и баржами с медью. На экспорт. А барыши - в свой собственный карман.
Петька пьяненько отмахнулся:
- Слушай, ты напился совсем. Что несешь-то?
- Знаю, потому и несу, - вяло огрызнулся Савинов.
- Да ну тебя. Знаешь! Чего ты можешь знать? Антиутопия какая-то. Наш формат - держи язык за зубами и пей коньяк. Или "Столичную", - кивнул он на бутылку. - А ты - первые лица государства! Бред какой-то. Не знал я, что ты пьяный - такой. Лишнего тебе употреблять не надо. Загремишь еще с тобой, Дима, по пьяной лавочке. Честное слово…
- Смешно это все, право, - качал головой о своем Савинов. - Ой, как смешно…
- Все, спать буду. Ничего не слышал, ничего не видел. - Петька Тимошин вытянулся на своей лежанке, закрыл глаза. - Бай-бай, Дмитрий Палыч. "Спя-ят уста-алые игру-ушки, - тоненько завыл он, - книжки спя-ят…"
7
И вот уже время заиграло на своей дудочке губительную для власть придержащих мелодию. Выстроившись в ряд, некогда мощные старцы готовы были один за другим ступить в темные воды забвения. Вначале Савинов с интересом наблюдал, как хоронили отца застоя и великого женолюбца "дядю Леню", как уронили его гроб, к ужасу всей страны, как рыдали родственники, готовясь к худшей доле; как в том же направлении, на пушечном лафете, повезли борца за трудовую дисциплину - гэбэшника Андропова. "Гляди-ка, а вот этот - боровичок", - сказала, довязывая носок, мать о следующем генсеке. Савинов не стал ее разубеждать - все увидит сама.
Главное - его жизнь только начиналась…
Он возвращался с товаром из Москвы. Дмитрий Савинов принарядился - коттоновая рубашка, джинсы в обтяжку. Не какие-нибудь "Левис"! Держась за поручни, Савинов смотрел в окно - на убегающие назад леса. Сейчас, ночью, спальный вагон выглядел тишайшим местом. Разве что перестук колес нарушал тишину. Этакий мирно похрапывающий корабль, летящий через безмолвный космос.
Савинов оглянулся на шум открывающейся двери в начале вагона. Проводница. Он махнул ей рукой. Затворив дверь, девушка направилась в его сторону. Ее настроение выдавала походка - она была немного томной, легкой.
- Не спится? - подходя, тихо спросила она.
- Обижаете, Катюша. Я вас жду. Как мы договорились. Армянский коньяк на столе. И закуска тоже. Все готово. - Он улыбнулся. - Надеюсь, вы не передумали компанию мне составить?
Девушка поймала его взгляд:
- Нет.
Он открыл дверь купе.
- Тогда - прошу.
Оглядев убранный яствами столик, Катюша села на пустующую полку.
- Хорошо, когда едешь один, - сворачивая пробку, сладко пропел Савинов. - Можно пригласить гостей, - он уже наливал коньяк в походные стопки. - Посидеть, поговорить по душам.
- И часто вы так по душам говорите?
Круглые колени проводницы приковали внимание Савинова.
- Как правило, мне попадается ответственный работник, который беспощадно храпит после законного пол-литра того же армянского коньяка. Так что сегодняшняя ночь - исключение. - Он поднял свою стопку. - За знакомство? И волнующие последствия? - в последней фразе читался вежливый вопрос, заданный галантным кавалером.
Опуская глаза, девушка снисходительно покачала головой:
- Вы своего не упустите, это точно.
- Может быть, на ты?
- Ты своего не упустишь, - поднимая голову, девушка открыто взглянула на спутника. - Но вы мне нравитесь, Дима. Ты мне нравишься…
"Своего не упустишь…". "Барыши со шмоток - это, конечно, хорошо, - думал он, глядя в глаза девушки. - Но неужели нет вариантов получше? Ведь они должны быть! Где-то совсем рядом. Сейчас все по земле ходят, кажется, пустой, но под ногами-то - россыпи: золото-брильянты. И почти никто об этом не знает. Но только не он. Возьми лопату, копни! У кого власти побольше, через несколько лет на экскаваторах будут ездить, разгребать, обогащаться. Шмотки - нет, это ерунда на постном масле. Насмешка. Глупость. Надо найти лопату получше, приготовиться…"
- О чем ты думаешь? - спросила Катя.
- О вас. - Он улыбнулся. - Прости, о тебе.
Дома, поставив чемоданы и сумки на пол, Савинов сел на табурет в прихожей и оказался перед зеркалом. Мать, бесконечно обрадованная его приездом, гремела посудой на кухне. Она всегда переживала за него, пока он странствовал.
- Тебе супа полную тарелку? - спросила она оттуда. - А, Дима? - Мать вышла в переднике, с половником наперевес. - Чего не раздеваешься?.. Устал?
- Немного, - не сразу ответил он, разглядывая розовый шрам над правой бровью.
- Супа, спрашиваю, полную тарелку?
- Половинку.
- Почему?
- Обедал в ресторане. В вагон-ресторане.
- Опять впустую тратил деньги?
- Тратил.
Мать вздохнула:
- Ну что мне с тобой делать?
- Ничего.
- А котлеты - две?
- Две, - вздохнул он.
Этот шрам - точно печать. Да вот только чья? И к чему обязывает?..
- Ладно, раздевайся, мой руки, - уходя на кухню, настоятельно проговорила она.
Но он, продолжая смотреть в зеркало, едва расслышал мать. В нем, Диме Савинове по прозвищу Спортсмен, ворочался другой человек. Ему давно было неуютно в юношеской утробе. Он советовал и учил. Настаивал. Если что, мог садануть по печени, защемить артерию, вцепиться в желудок. Он был неудачником и теперь не хотел все повторить. Потому что ему обещали. Он верил этому обещанию. Требовал верить в другого себя. И ему это удавалось…
Мать негромко запела на кухне. А он, привалившись к стене, смотрел на себя и не мог оторвать от изображения глаз…
Так как же диссидентство и бессребреничество? Нет, ему это не сдалось! Теперь не сдалось. На рубеже веков и тысячелетий как все это будет выглядеть глупо и ничтожно! Когда фигуры будут расставлены по местам. Когда бывшие коммунисты, из мудрых, и новые демократы на ниве развивающегося капитализма найдут общий язык. Пока такие, как он, будут радоваться новоиспеченному строю, захлебываться свободой, драть глотку, что-то отстаивать, сложившие партбилеты чиновники усядутся на самые денежные места в стране. Завладеют нефтью и газом, банками. И что прикажете делать ему: знать обо всем, быть в курсе самых неправдоподобных курьезов и оставаться в стороне? Еще раз покричать, повопить, порадоваться за новое светлое будущее, - сделать свое солдатское дело, - а потом услышать пренебрежительное: "Отвали!" Так?!
"Нет, - точно оживая, стряхивая пелену с глаз, он отрицательно покачал головой. - Так дело не пойдет…" Все будет по-другому. И больше его не купить болтовней. Но откуда эта уверенность в нем, с каждым часом, минутой становящаяся все сильнее? Он чувствовал поддержку, чей-то локоть, плечо.
Того, кто смотрел на него из зеркала?.. Или кто, невидимый, стоял за его спиной?
- Дима, я наливаю суп! - призывно крикнула из кухни мать.
- Я слышу.
Савинов встал, снял плащ. Повесил на крючок кепи. Потянулся, расправил плечи.
- Я с собой коньяку прихватил! - громко сказал он. Усмехнулся своему отражению, подмигнул. - Бахнем по рюмочке, ма?
8
Сидя за столом ресторана, в удушливом табачном дыму, Савинов улыбался беспардонной напористости Петьки Тимошина.
- И как вас зовут, девочки?
За их столом, напротив, скромно приютились две девушки - блондинка и брюнетка.
- Людмилы, - ответила брюнетка за обеих.
- Что, обе - Людмилы? - удивился Тимошин.
- Обе, - ответила блондинка.
- И не шутите?
- Нет, - засмеялись в ответ девушки.
- Ты слышишь, Дмитрий? Они обе - Людмилы. Фантастика! И какой формат! Симпатишные, веселые. Что будете пить, Людмилы?
- Коктейль, - ответила брюнетка.
- И какой же?
- "Кровавую Мери".
- Обеим?
- Да, - ответили разом девушки.
И встретившись взглядами, вновь прыснули.
- Будет вам Мери. - Он уже возбужденно махал рукой. - Официант, две самых кровавых Мери!
Но Савинов не замечал - ни хорошеньких Людмил, ни своего приятеля. Он смотрел на столик в другом конце ресторана. Там сдержанно пировали трое молодых мужчин. Знакомая униформа - те самые серенькие костюмчики, галстучки. Правильные стрижки. Лицо одного из них, мордатого, с пухлой талией, было очень знакомо Савинову.
- Ты кого там увидел, призрака?
- Почти…
- Знаешь, - сбавляя голос, тихонько зашипел Тимошин, - я тебя бояться стал, когда ты вот такой.
- Какой?