Мои слова повисли в воздухе. Если Бутурлин и услышал в них намек (а намек был), то внешне никак на это не отреагировал. Во всяком случае, выражение его лица осталось по-прежнему доброжелательно-отстраненным. Я не сводил с него глаз. С улицы доносилось разноголосое пение птиц. Интересно, что он сейчас мне скажет?
– Могу только заметить, – спокойно сказал Бутурлин после небольшой паузы, – что по необычному способу убийства мне трудно предположить, что убийца – из браконьеров.
– Вы действительно так считаете?
Бутурлин спокойно прикурил новую папиросу и легко усмехнулся:
– Прошу заметить, Петр Петрович, что это всего-навсего мое личное мнение. И к существу нашей приватной беседы отношения не имеет.
– Понятно, – спокойно сказал я, сминая окурок в медной пепельнице. – Беседа наша, конечно, не совсем приватная, но тем не менее… А сейчас, Николай Сергеич, расскажите, пожалуйста, поподробнее о вашей вчерашней встрече с покойным Пахомовым.
Глава 7. СТАСЯ
Все же милиционеры отечественной выпечки – военная косточка, и сейчас участковый Антон Михайлишин доказывал это не словом, а делом.
Краем глаза я видела, как он совершает замысловатые маневры по саду – благо места хватало. Используя все естественные и искусственные складки местности, Антон демонстрировал повышенное внимание к цветочным клумбам, ко всем деревьям вообще и к отдельным кустарникам в частности. То есть, ко всему, кроме меня. Он напоминал мне посетителя Московского ботанического сада, эдакого увлеченного экскурсией садовода-любителя в аккуратно выглаженной летней милицейской форме. Загорелое лицо участкового было, на мой взгляд, отмечено печатью несколько чрезмерной серьезности. И, может быть, поэтому по его виду никто, кроме меня, не мог догадаться, что Антон Михайлишин волнуется, как школьник-восьмиклассник перед первым свиданием. К своему удивлению, если не сказать священному ужасу, я давно и твердо поняла, что старший лейтенант Михайлишин по уши влюблен в Станиславу Федоровну Бутурлину.
То есть в меня.
Кажется, он влюбился в меня по-настоящему, что называется, без дураков. И судя по всему – первый раз в жизни. Хотя вообще-то он мог похвастаться многочисленными романами со скучающими дачницами. Мимолетными, правда. Пассии его были весьма разнокалиберны – блондинки и брюнетки, симпатичные и не очень, толстые и худые, но всех их объединяло одно: они одинаково стремительно западали на нашего мужественного участкового. Климат у нас в Алпатове, что ли, способствует быстрому сексу? Правда, все его романы проходили весьма споро, удобно для обеих сторон и заканчивались безболезненно: обычно с наступлением осенних холодов, когда наш поселок пустел более чем наполовину, бляди поднимались на крыло и улетали на юг, в Москву. К чести Михайлишина надо сказать, что он имел дело исключительно с незамужними особями женского пола.
Об всем этом мне рассказывали достаточно подробно, в красках и деталях. Рассказывали люди, которым я могу верить. И, разумеется, без упоминания имен. Но со мной у него все шло несколько по-другому.
Попался, который кусался.
Итак, я внимательно за ним наблюдала. Исподтишка. Вижу, Михайлишин собрался с духом и повернул за угол, потому что перед домом меня уже не было. Михайлишин должен был обнаружить меня за особняком, на небольшом огороде.
И обнаружил.
Он, наверное, думал, что я полностью поглощена сбором клубники. Сбор был такой: одну в лукошко, две – в рот. На якобы бесцельно фланирующего по саду участкового я не обращала ни малейшего внимания. И лишь когда высокая фигура показалась из-за теплицы, приблизилась ко мне и его до блеска начищенные туфли сорок пятого размера оказались в угрожающей близости от клубничных грядок, я перестала срывать ягоды и подняла голову.
И окинула Антона таким бесхитростно-удивленным взглядом, словно мы не виделись с прошлого года, а не здоровались с ним пять минут назад.
Михайлишин жутко смутился и брякнул, судя по всему, первое, что пришло в голову. Мог бы и получше придумать. Вот что он сказал:
– Хорошая у вас нынче клубника выросла, Стася.
– Вот спасибо, барин, на добром слове. – Я снова принялась обрывать крупные мясистые ягоды.
– И погода сегодня хорошая, – промямлил несчастный влюбленный.
– Да ты что? – Я вполне искренне удивилась. – А я и не заметила. Круто.
Щеки Михайлишина пошли пунцовыми пятнами. Он покосился на меня и, наверное, мысленно поблагодарил Бога, что я за сбором клубники вроде бы ничего не заметила. Фигушки. Все-то я заметила. И спросила как бы между прочим, не отрываясь от своего увлекательного занятия:
– Ну как, Антон, словил ужасного маньячилу?
– Нет еще. Стараемся, – кисло ответил Михайлишин и надолго замолчал.
Я продолжала молча собирать клубнику. И совершенно не обращала внимания на торчавшего рядом Михайлишина. А он не знал, что говорить, и тем более – что делать. Тут он нервно пригладил волосы и снова заговорил, глядя чуть в сторону:
– Знаешь, Стася, сегодня замечательный фильм идет: "Маска". Американский. Комедия. Мне два билета принесли…
– Принесли? Кто ж это, интересно, их тебе принес? – удивленно взглянула я на него. – Никак тебе взятки дают, Антон?
– Почему это взятки? – запротестовал несчастный Михайлишин. – Просто так принесли… Друзья.
– А почему именно два? – продолжала я безжалостно.
– Потому что я попросил принести два, – выдавил из себя Михайлишин.
– Экий ты, Антон. Страсть какой предусмотрительный. Девушкам тебя просто бояться надо – все-то ты учитываешь. Профессия, видать, сказывается. А для кого второй билетик, если не секрет?
– Ну… В общем, ты как? Сегодня вечером, в семь? А?
Михайлишин напрягся в ожидании ответа.
Я выпрямилась и сладко потянулась, разминая затекшую спину. При этом мои неслабые груди чуть было не выскочили из низкого выреза майки.
Бедный Михайлишин непроизвольно сглотнул слюну.
А я спокойно прихватила лукошко с клубникой и пошла к дому. Михайлишин машинально двинулся следом, словно завороженный мальчишка за гаммельнским крысоловом.
Я заговорила на ходу, не оборачиваясь.
– Спасибо, конечно, Антон, – небрежно, легко проговорила я. Мне самой нравилось, как я говорю. – Но, во-первых, я уже давно посмотрела этот фильм по видео, еще весной. И не настолько он меня потряс, чтобы идти на него еще раз. Между нами говоря, этот киноопус – полная чепуха. Развлечение исключительно для тупоумных америкозов. А во-вторых, сегодня в шесть ко мне гости приезжают. Из Москвы-матушки.
Я остановилась и повернулась к Михайлишину. Он резко затормозил и чуть было на меня не налетел. Теперь он стоял прямо передо мной, изумленно глядя сверху вниз.
– Гости? – тупо удивился мой потенциальный кавалер. – Какие еще гости?
– Обыкновенные. Пипл из моей группы. Мы вечером на Марьино озеро идем.
– На Марьино? – еще больше удивился Михайлишин. – А почему так далеко?
– Там народу поменьше. А мы пикничок решили закатить. Выпить и закусить очень хочется, – пояснила я, почесав нос. – Антр ну, слегка нарушить общественный порядок. И, может быть, даже мораль. Вы нас, господин полицмейстер, за это часом не заарестуете, а?
Михайлишин не ответил.
И тут совершенно несчастное выражение его лица меня слегка смягчило. Я решила дать ему тот шанс, который был у меня припасен заранее и о котором, естественно, Михайлишин даже и не догадывался:
– Ладно, не расстраивайся, Антон. Я хочу, чтобы ты тоже пришел. Я тебя приглашаю. Лично. Народ будет не против. Ребята шашлыки обещали сделать, сухого винца выпьем, повеселимся. Ну, так как?
Михайлишин поковырял жирную черную землю грядки носком туфли и сказал хмуро:
– Я вечером не могу. Майор мне кучу заданий надавал. Служба, знаешь ли.
– Ах, слу-у-ужба? – протянула я, скрывая, чего греха таить, разочарование. Ведь я была уверена, что он крепко сидит у меня на крючке. – А как же тогда культпоход на "Маску"?
Я думаю, нашего участкового выручили Небеса или обстоятельства, а может быть, и то и другое вместе. Потому что мало-мальски правдоподобного ответа у него не было. По крайней мере сейчас.
Более того: уверена, что он наверняка так бы и не смог придумать ответ поубедительней. Но как раз в этот момент из дома вышли дед и Антонов милицейский майор. Терехин, кажется? Да-да, Терехин. Он, пряча какие-то листочки в кожаную папку, что-то негромко сказал деду. Тот кивнул. Значит, у них появились секреты. Ладно. Уже не обращая внимания на Антона, я подошла к дедушке и чмокнула его в щеку:
– Спасибо, дед.
– Не за что, Станислава.
– Может, я все-таки останусь? – спросила я его.
– Я же тебе уже говорил – не стоит, – твердо сказал дед. – Иди. Вечером я позвоню.
– Ну, вечером, так вечером. – Я не собиралась спорить с дедом, понимая, что это бесполезно. – Хорошо.
– Да, и передай отцу, что я завтра обязательно загляну.
– Конечно, дед, – сказала я и повернулась к Михайлишину:
– Бывайте, господин полицмейстер. Служите отечеству достойно.
И тут я поняла: бедняга участковый находится в состоянии, близком к тихому помешательству. Раздумывала я недолго: уже было повернувшись к калитке, я все же сжалилась над Антоном. Впрочем, эта жалость тоже была частью моего тщательно продуманного плана.
– Ладно, Антон, – сказала я. – Раз уж ты не можешь сегодня, приходи завтра. К нам домой. На чай с пирогами. Часикам к восьми. Придешь?
– Конечно, приду, – воспрял духом Михайлишин.
– Ну, тогда до завтра. – А майору я добавила отдельно:
– Удачи вам… мистер Холмс!
– До свидания, – буркнул мрачный Терехин.
И, нарочно нагло покачивая лукошком и бедрами, я пошла к калитке. Даже не оборачиваясь, я знала, что в данный момент Михайлишин завороженно смотрит мне вслед.
И наверняка Терехин – тоже.
Глава 8. ТЕРЕХИН
Я повернулся к Бутурлину:
– Ладушки. Спасибо, Николай Сергеич. Если вы нам еще понадобитесь…
Я не стал ему говорить, что он мне понадобится уже завтра утром.
– Всегда к вашим услугам, – спокойно ответил Бутурлин.
Мы пожали друг другу руки, Михайлишин вежливо попрощался с Бутурлиным и следом за мной вышел за калитку. Я покосился на Антона – тот по-прежнему не отводил взгляда от уходящей по узкой улочке девицы – и ворчливо (старость уже, что ли?) предложил:
– Ты сейчас лучше меня проводи, Михайлишин… Нет, нет, давай прогуляемся, – добавил я, увидев, что Михайлишин шагнул было к своей машине.
Мы повернули и медленно пошли по тихой безлюдной улице. Я закурил. Настроение у меня было паршивое. Разговор с Бутурлиным не дал ничего конкретного. Никаких явных зацепок. Старик не темнил, нет, но и на откровенность не шел. И что самое плохое, у него, на мой взгляд, не было мотива. Хоть застрелись, но мотива прикончить Пахомова у него не было.
Я не стал говорить Михайлишину, что чутье, которому я доверяю на сто процентов, подсказало мне вот что: Бутурлин не убивал. И от этой догадки я еще больше заводился – теперь надо отрабатывать другие версии. А их у меня не было, хоть тресни.
Какое-то время я шагал молча, жадно затягиваясь сигаретным дымом, а потом спросил у Михайлишина, заранее зная ответ:
– Единственная внучка, да?
– Да.
– Яблоко от яблони недалеко падает. Вся в деда, так?
Михайлишин неопределенно пожал плечами.
– Насколько я понимаю, это и есть твой личный источник информации, сынок?
Михайлишин снова ничего не ответил. А я не стал допытываться, видя, что он совсем не расположен отвечать. Видать, пока я разводил тары-бары с дедом, участковый что-то не поделил с внучкой. Ну, дело молодое, еще наладится. Тем более что мне все равно, у кого он добывает информацию. И в какое время суток. Это его работа. Пусть хоть в постели девчонок раскалывает. Лишь бы дело не страдало.
Не сбавляя шага, я достал свою заветную металлическую баночку, загасил о дно и спрятал в нее окурок. И с неохотой признался:
– Не нравится мне твой коллекционер. Темнила он какой-то… Барина из себя строит… Тоже мне, голубая кровь.
– Да ведь так оно и есть, – не менее мрачно отозвался мой парень.
Я даже остановился:
– Сынок, я не понял. Поясни.
Ведь если говорить откровенно, я воспринимал бутурлинскую усадьбу как случайно возникшую, хотя, должен признаться, и весьма удачную декорацию какой-то давно ушедшей жизни. А пижонистого хозяина – как талантливого актера, играющего хорошо отрепетированную и не раз уже сыгранную роль. Скажем, из пьесы Антона Павловича Чехова "Вишневый сад". Вишен у них действительно в саду было много.
– Он действительно из очень старинного дворянского рода, – слегка недоуменно сказал Михайлишин.
Сказал так, словно на старости лет я забыл: Волга впадает в Каспийское море, а железяка, болтающаяся у меня под мышкой, называется пистолетом.
Та-ак. Интересно. Дворянин. Ну надо же. Я посмотрел на Михайлишина. Он явно не шутил.
– Да у нас в академпоселке все это знают, – сказал он. – Николай Сергеич и родился здесь. В старой барской усадьбе, где потом детдом был. Это бывшее родовое поместье Бутурлиных. Вон там.
Он, полуобернувшись, махнул в сторону рукой.
– Да ну?!
Я с трудом скрыл неприятное (кстати, непонятно почему – потом надо будет проанализировать) удивление. Михайлишин сейчас не видел моего лица, поэтому ничего не заметил.
– Да, товарищ майор. Его предки в Бархатную книгу записаны. Стася как-то мне сама рассказывала…
– Стася? Источник твой то есть? – спросил я Михайлишина.
Он не ответил, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Конечно, это и был его "источник". Ясно, как дважды два. Особенно если вспомнить, как он ее попку, кстати весьма симпатичную, взглядом оглаживал.
– В бархатную он записан… В ситцевую, – пробурчал я и пошел дальше. – Он барин, да и я не татарин… Какой бы он там ни был барин, но, если хоть как-то завязан в этой истории, я его расколю. И не таких кололи. Ладушки, Михайлишин, не забудь – с тебя отчет. А дворянина твоего я еще покопаю. И внучку его тоже, кстати. Уже официально. И знаешь, почему, сынок?
Михайлишин опять промолчал, топая в полушаге от меня.
– Потому что вчера, когда Пахомов чаи гонял у Бутурлина, там же присутствовала и твоя… бархатная внучка. Что же это ты, сынок? Снова лопухнулся?
– Я это знал, товарищ майор, – твердо сказал Михайлишин.
– А почему промолчал? Мне не сказал?
– Я вам говорил.
– Когда? – от неожиданности я снова остановился. Сегодня участковый меня радовал.
– Когда мы сюда ехали. Я же вам говорил: она почти постоянно живет у деда. По крайней мере, последнюю неделю.
– Живет, не живет… Это совсем не значит, что ты мне доложил о том, что она присутствовала на вчерашнем ужине Бутурлина с Пахомовым. И вместе с дедом пошла его провожать.
– Как провожать?
– А вот так, молча. Бутурлин утверждает, что они проводили Пахомова до ближайшего перекрестка, а дальше Пахомов пошел один. Они вернулись домой. И позже ночью ничего подозрительного не слышали и не видели. Бык да теля – одна родня, понятное дело. А ты, сынок, про Бархатную книгу мне горбатого лепишь.
– Виноват, товарищ майор.
– Виноват…
Я снял кепку и потер ладонью внезапно занывший затылок. Наверное, давление стало падать. А может, все из-за того, что с каждой минутой дело Пахомова становилось все запутанней и запутанней. Эх, сейчас бы плюнуть на все да отправиться домой. Выпить для профилактики хорошую рюмку коньяка, граммов эдак в семьдесят пять, закусить – и в постель. И защемить минуток эдак сто восемьдесят.
Я вздохнул. Мечты были явно несбыточные.
Я неторопливо развернулся и зашагал в обратную сторону, к видневшейся поодаль машине участкового. Михайлишин молча двинулся за мной. Я продолжил:
– У внучки твоей, как и у ее деда, нервы, видать, из стальной проволоки сделаны. Знакомому дедову, с которым она вчера за одним столом чаи распивала, голову ночью отрезали. А ей хоть бы хны.
– Да нет же, товарищ майор, она переживает, – горячо, даже чересчур, возразил Михайлишин. – Я с ней разговаривал. Она просто… просто гордая. Не хочет показывать, что у нее внутри творится.
– Внутри… Нутро твоей девицы меня не интересует.
– Почему ж это моей? – запротестовал было Михайлишин.
Я усмехнулся:
– Сынок, может быть, я уже и старый, но пока что не слепой. Короче: у твоего коллекционера единственное на сегодняшний день алиби – собственная внучка. Не бог весть какое, кстати, алиби. И у нее тоже, между прочим, весьма шаткое: родной дед. А ты, небось, догадываешься, что это такое – родная кровь.
– Вы что же, хотите сказать, что Николай Сергеич… – взволнованно перебил меня Михайлишин.
– Я ничего не хочу сказать. Мое дело – поймать убийцу. Скажет суд. А наша с тобой задача – рыть улики, выяснять мотивы, искать орудие убийства, выстраивать доказательства и – найти душегуба. Как можно скорее, понятно? Иначе нам небо с овчинку покажется. Ничего, что я тебе лекцию по основам криминалистики читаю, сынок? Не обижаешься, а?
Михайлишин, моментально залившись краской, словно красна девица, отрицательно замотал головой.
– То-то, – усмехнулся я. – Так что завтра – обоих ко мне на официальный допрос. Прямо с утра. Понял?
– Как не понять, товарищ майор.
Мы подошли к машине.
– Тогда все, – сказал я, залезая в салон. – Отвезешь меня в отдел, а сам иди, копай шпану до посинения. Чтобы к завтрашнему утру, до прихода этих твоих… добрых знакомых, у меня на руках был максимум данных по поселку и станции.
Через пятнадцать минут Михайлишин высадил меня возле райотдела. Я отпустил участкового восвояси, а сам пошел в райотдельскую столовую и там пообедал. Домой я не поехал: не хотелось портить Кате настроение своим мрачным видом. Потом я засел у себя в кабинете. Надо было успеть просмотреть материалы, наверняка уже поступившие по моему запросу. И заключение патологоанатома о смерти бывшего егеря Пахомова. Хотя я, естественно, ничего сверхнеожиданного от этого заключения не ждал, все равно с ним надо было ознакомиться – орднунг ист орднунг.
И еще: меня мучили неясные, но очень и очень плохие предчувствия.
Глава 9. СТАСЯ
После традиционного набега на дедушкин огород, взяв в виде своей обычной дани большое лукошко клубники и оставив поверженного, но в последний момент пощаженного Михайлишина, я уходила, всей спиной ощущая его взгляд. И не только спиной, должна заметить. Как дальше будут развиваться наши отношения и что я буду делать – не знаю. Я вообще старалась не забивать себе голову. Потому что последние полтора месяца, пока я жила на родительской даче в Алпатове, Михайлишин постоянно оказывал мне подчас пусть не очень заметные, иногда просто неловкие, но вполне определенные знаки внимания. Чтобы понять, что к чему, не нужно быть семи пядей во лбу. И я, девушка сообразительная, наблюдательная, довольно быстро смекнула, что участковый положил на меня глаз.