- Подождите! Куда вы? - заторопилась я, вскакивая со скамейки. - Надо же что-то делать! Вам ведь тоже опасность угрожает… Серый, он и вас искал!
- А?.. - отозвалась она, оборачиваясь. - Потом об этом поговорим.
Завтра, ладно?.. Простите, Женя, но мне сегодня надо побыть одной.
- Как - завтра? Где я вас найду?
- Здесь же… В двенадцать, или в час, или в два… Когда вам угодно.
И Ольга пошла дальше, как-то механически переставляя ноги в сапогах на безумных шпильках. Я же, сев на лавочку, обхватила голову руками. Не о том надо было спрашивать. Не о том! Не "где" мы встретимся, а как мне дожить до этого самого "завтра"? И, кстати, где дожить: в квартире Каюмовой, куда приходил убийца, или в моих люберецких апартаментах, куда он же подложил отрубленную руку? Оба варианта прельщали меня одинаково мало.
Никогда в жизни я не чувствовала себя более одинокой, несчастной и беспомощной. Рядом не было ни одного родного (да что там родного, просто сочувствующего!) человека. Единственная зацепочка, единственная ниточка могла элементарно оборваться - никто не гарантировал, что Ольга завтра придет на встречу. Я сидела одна на запорошенной детской площадке в самом центре огромного чужого города и тихо подвывала от ужаса и бессилия. Ситуация не только не прояснялась - с каждой минутой она делалась все более запутанной…
В конце концов я встала, отряхнула куртку от снега и побрела к метро. В кармане звенела какая-то мелочь, оставалось надеяться, что ее хватит на то, чтобы добраться до Люберец. Ночевать в комнате тети Паши было бы, наверное, более безопасно, но я, по большому счету, не имела права подвергать риску ни в чем не повинную каюмовскую соседку. Человек в сером мог явиться по мою душу в любую минуту, и по моей милости в этой самой квартире уже погибла Наталья.
Люди вокруг смеялись, покупали газеты, жевали трубочки с повидлом и хачапури. А я тупо шагала вперед, как смертник, которого ведут на расстрел.
Шагала и почти хотела, чтобы мне на голову свалился какой-нибудь шальной кирпич. По крайней мере, на этом все бы закончилось…
Излишне говорить, что ночь была бессонной. Едва войдя в квартиру и не успев даже разуться, я бросилась на кухню и вооружилась длинным и острым ножом для разделывания рыбы. Потом, ежесекундно озираясь и вздрагивая от каждого шороха, обследовала все укромные уголки - благо в моей крохотной квартирке таковых было немного! Посмотрела даже в тумбочке для обуви и под ванной.
Отрубленных рук, равно как и других частей тела покойного Вадима Петровича, не обнаружилось. Но я, понятное дело, не успокоилась и, все так же сжимая в руке нож, уселась возле самой двери, надеясь, в случае чего, успеть выскочить.
На улице постепенно темнело. Солнечные блики на полу сделались закатно-розовыми, а потом и вовсе исчезли. Сидеть у порога стало страшновато.
Какие-то шаги в подъезде, зловещие скрипы и чье-то дыхание по ту сторону двери, мерещившиеся так явственно… В довершение всего пронзительно и страшно зазвенел телефон. Я, едва не получив мгновенный инфаркт, на подгибающихся ногах добрела до аппарата и сняла трубку. На то, чтобы сколько-нибудь внятно сказать "алло", моих сил уже не хватило. Зато женщина на том конце провода затараторила быстро и жизнерадостно:
- Алло! Мне бы Евгению… Это вы? Ох, как хорошо! Я тут раскопала одну старую газетку с объявлениями, и там написано, что вы оказываете… хм-м-м, как бы это выразиться?.. Ну, определенные услуги, что ли? В общем, мой муж…
- Никаких услуг и никаких мужей. Не звоните сюда больше, - деревянным голосом проговорила я и шарахнула трубкой о рычаг.
В общем, с восьми часов вечера моим пристанищем стала тахта в комнате.
Отсюда почти не слышны были шаги в подъезде, но зато на потолке неровными сполохами мешался свет фар подъезжающих машин. Вдобавок ко всему обои, не выдержавшие первого морозца, начали потрескивать сухо и тревожно, а ближе к ночи ни с того ни с сего заворчал холодильник.
Слух мой болезненно обострился. Я различала теперь и слабый шелест тюля на окне, и шуршание суетливых тараканьих лапок. С точностью могла сказать, через сколько ступенек перешагивает человек, поднимающийся по лестнице. Каждые пять минут сердце мое заходилось от страха. Холодный пот, обильно смочивший виски, медленными струйками стекал вниз, к шее.
Когда окна в доме напротив погасли, мне сделалось и вовсе нехорошо. Да еще ладно бы погасли все! Но нет! На черной, спящей громаде холодной девятиэтажки бельмом светилось одно-единственное окно! Напрасно я пыталась убедить себя, что это засиделся над учебниками какой-нибудь студент или полуночник, мающийся бессонницей, пролистывает старые газеты. Окно смотрело на меня безумным желтым глазом, в темном углу что-то шуршало и возилось. А я задыхалась от ужаса и, казалось, все яснее различала синюшную мертвую руку со скрюченными пальцами, материализующуюся из воздуха прямо на фоне черной стены…
Но, как ни странно, утро все-таки наступило. У соседей задребезжали будильники, на улице дворничиха зашоркала метлой. Из темноты проступили черные ветви облетевших деревьев. Я осмелела настолько, что прошла на кухню, включила чайник, прямо в стакан насыпала заварки и в несколько глотков выпила обжигающий горло напиток. Несмотря на страх, разъедающий мои бедные нервы, спать хотелось ужасно. Некстати вспоминались кровавые байки про Фредди Крюгера, но глаза все равно закрывались, голова болела, и все тело покрывалось противной гусиной кожей.
До десяти утра я просидела в квартире, а в половине двенадцатого уже подходила к той самой детской площадке, где вчера мы разговаривали с Ольгой.
Она была здесь. Сидела на железных перильцах и отрешенно наблюдала за белым пуделем, весело прыгающим рядом с мальчиком, одетым в синий пуховик. Лицо ее было бледным, губы бескровными, а глаза - какими-то погасшими. Вместо белого нарядного свингера - темно-вишневое, почти черное, полупальто с узким черным шарфиком.
- Извините, что вчера мы так расстались, - вместо приветствия сказала она. - Я сегодня пришла пораньше: побоялась, что мы с вами разминемся…
Я молчала, все еще не веря в то, что она действительно пришла.
- Может быть, пойдем ко мне? Я здесь живу совсем недалеко… Если вы, конечно, меня больше не боитесь…
Пудель в очередной раз радостно загавкал, чуть ли не переворачиваясь в воздухе от переполняющего его счастья. Я молча кивнула.
- Значит, идем, - констатировала Ольга и поднялась с перил.
Жила она и в самом деле недалеко - всего в каких-нибудь двух кварталах и, наверное, минутах в пяти ходьбы от Наташкиного дома. Подъезд был чистым и светлым, дверь в квартиру - стальной. В прихожей Ольга предложила мне вешалку для куртки, а сама, мягко скользя по линолеуму белыми шерстяными носками, прошла на кухню. Надо сказать, что, несмотря на все, выглядела она достаточно собранной.
Появившись в дверях комнаты с подносом, на котором стояли две чашки, сахарница и тарелка с блинчиками, она первым делом "обрадовала" меня фразой:
- Я много думала над тем, что произошло, и поняла, что все это, вероятно, не имеет ко мне прямого отношения. Дело в том, что сколько-нибудь логичной связи между мной и вашим Человеком в сером вообще быть не может.
На мельхиоровый поднос в ее руках я посмотрела почти с ненавистью, с такой же ненавистью окинула взглядом чуть побледневшее и заострившееся, но все же до неприличия красивое ее лицо. "Вашим Человеком в сером!" Как будто это мной, а не ею интересовался в "Лилии" страшный незнакомец с замотанным лицом!
Как будто не с ее, пусть нечаянной, подачи начала раскручиваться чудовищная смертоносная карусель!!!
Ольга тем временем поставила поднос на журнальный столик и подвинула ко мне тарелку с блинчиками. "Как на репетиции поминок по рабе Божьей Мартыновой Евгении! Кутьи только не хватает", - подумалось мне.
- А почему вы так уверены, - спросила я Ольгу, - что не может быть связи?! Человек в сером ведь может оказаться кем угодно: вашей соседкой по лестничной клетке, внучатым племянником или сантехником из РЭУ. Я вот, например, не отрицаю, что знаю этого человека, знаю его манеру двигаться. А среди моих знакомых тоже не много маньяков, разгуливающих по городу в бинтах и с кровавыми тапочками!
- Нервничаете, - заметила Ольга ровно, чем немедленно заставила меня занервничать еще больше. - А зря… Я ведь немного не то имела в виду.
- А что же, если не секрет?
- Понимаете, - она, поморщившись, потерла кончиками пальцев висок и опустилась в кресло напротив, - все станет понятным, если попробовать проанализировать ситуацию…
Видимо, на моем лице явственно читалась неспособность не только анализировать ситуацию, но и думать в принципе, потому что Ольга тут же участливо добавила:
- Все на самом деле очень просто. Отбросим версию о том, что я и есть убийца. Остается только один вариант: кто-то использовал наш с вами план, чтобы свести счеты с Вадимом и заодно сделать вас, как вы выражаетесь, "козлом отпущения". Ведь так?
- Так, - согласилась я, еще не понимая, к чему она клонит.
- Теперь рассуждаем дальше… 0.6 этом плане нужно было знать. А о нем, кроме меня и вас, не знал никто! У вас просто нет знакомых в нашем городе, я не болтлива.
- Но ведь вы могли кому-нибудь обмолвиться случайно?
- Случайно? - Она усмехнулась. - Вы полагаете, что о таком можно обмолвиться случайно?
- А почему нет? Сидите, например, вы в гостях у какой-нибудь подруги и плачете: "Я ему, гаду, никогда этого не прощу! Вот пересплю с ним в последний раз, схвачу вещи и убегу, а он пусть в чем мать родила помечется". Подруга, естественно: "Да-да! Так ему и надо!" И обе вы прекрасно понимаете, что все это несерьезно и ничего такого не будет, потому что не станет ваш возлюбленный устраивать эротический спектакль "дубль два"… - Звучало, конечно, жестоко, но, как ни странно, вполне логично. Я, вдохновленная собственной, неожиданно прорезавшейся способностью к аналитическим рассуждениям, даже приосанилась:
- Вы поплакались и забыли бы, если б не мое объявление в газете. Подружка ваша, по идее, тоже должна была запамятовать. А она не запамятовала или могла, прежде чем забыть, рассказать кому-нибудь еще… Возможен и другой вариант: вы уже начали обмозговывать мое объявление и в порядке бреда заикнулись об этом кому-нибудь из знакомых - просто чтобы посмотреть на реакцию… Понимаете, тот, кто хотел свалить вину на меня, а сначала, понятно, на вас…
- А вам не кажется, что гораздо логичнее было подставить нынешнюю пассию Вадима? - спокойно перебила Ольга, изучая мое лицо внимательными зелеными глазами. - Нынешнюю или предыдущую. В общем, кого-то из недавних. Мы ведь с ним расстались довольно давно. Причем без криков и скандалов. Никому бы и в голову не пришло заподозрить в склонности в вендетте мирного скучного экономиста.
Другое дело эти его актрисы, которые уже в силу одной только профессии люди эмоциональные и темпераментные!.. Эх, Женя, Женя! Вы никак не можете понять: я была всего лишь одной из его женщин - не самым сильным увлечением, не самым долгим. Глупо было делать на меня ставку в какой-то серьезной игре: о нашем романе, по большому счету, никто и не знал…
- Ну "по большому счету" - это еще не гарантия, что не знал никто абсолютно, - пробурчала я, чувствуя некоторую шаткость своих доводов.
И тут Ольга просто-таки с убийственным спокойствием выдала:
- Да, кстати, о тех, кто знал… Вы как-то сбили меня с мысли…
Действительно, я беседовала с одной своей бывшей однокурсницей о том, что хотела бы отомстить Вадиму, но на этом - все! Я клянусь вам, что ни в бреду, ни в похмелье ни с кем больше на эту тему не разговаривала. Так что остается только поверить в чудовищную случайность, в нелепое совпадение. Ну, в том смысле, что его убили именно в тот вечер.
- Совпадение?! Случайность?! - Мой голос в этот момент звучал, наверное, как рев раненого бегемота. - А вы говорили "не знал никто"! А теперь вдруг всплывает какая-то однокурсница… Что за однокурсница? Кто она такая?
- Она тут ни при чем. Точно ни при чем. Я вас уверяю…
- Ага! А Лисичка Колобка не жрала!
- Успокойтесь! - Ольга поморщилась. - Не надо всех этих попыток хохмить… Она действительно ни при чем… Дело в том, что у нее, кроме меня, никого нет: ни друзей, ни подруг, ни любовников. Я - практически единственная ее связь с внешним миром, еще с института. Ну не считая родителей, конечно…
- То есть?
- То есть она заканчивала институт заочно. У нее еще с детства были большие проблемы… или комплексы?.. Да что ходить вокруг да около? Она очень некрасива. Не в том смысле, что не нравится мужчинам и вызывает сочувствие у женщин. Это, конечно, тоже… Ну, в общем, просто уродлива. Общение с нормальными людьми - для нее целая проблема, и не без оснований. А как теоретик-экономист она прекрасно работает дома. Ее имя достаточно известно в финансовых кругах…
- Господи, да какое мне дело до ее имени в финансовых кругах! - Я резко отодвинула от себя чашку с остывшим чаем. Чай плеснулся на полированный столик.
- Она знала, и этого достаточно!
- Достаточно того, что она очно общается всего лишь с тремя-четырьмя людьми на этом свете! - Ольга не менее раздраженно смяла салфетку и промокнула матовую лужицу. - Ей просто некому было это рассказать! В ее плечо можно плакаться так же спокойно, как в подушку, - никто все равно не узнает!
Использованная салфетка полетела прямо на палас.
- Но ведь Серый откуда-то узнал?! Ведь это про вас он спрашивал у бармена в "Лилии"!
- Тоже вполне может быть обычным совпадением… Выгляните в окно: из десяти девушек три в белых, кремовых или бежевых свингерах, что для мужчин в принципе одно и то же! Разве он не мог спрашивать про кого-нибудь другого? Про женщину, одетую как я и чем-то на меня похожую?!
Это уже было слишком даже для моего воспаленного воображения. Я задумчиво покачала головой, потом оторвала краешек блина и меланхолично скатала из него шарик.
- Ответьте мне на один вопрос, - подняла я глаза на Ольгу; слова падали с моих губ медленно, как первые капли с подтаявшей весенней крыши. - Вы сами-то хоть понимаете, какую городите чушь?
Собеседница моя, как ни странно, не запсиховала, не отвернулась.
Выдержала мой взгляд. И даже улыбнулась горько и странно. А потом так же спокойно попросила:
- Тогда уж и вы ответьте на один вопрос. Всего на один! К чему было городить весь этот огород? Кого-то подставлять, организовывать какие-то комбинации? Вам не кажется, что все слишком сложно?! Если не ошибаюсь, тех ребят из бара убили просто, без всяких затей, не затрудняясь тем, чтобы свалить на кого-то вину. Не так что-то во всем этом, вам, Женя, не кажется?
Пауза, повисшая в воздухе, была невыносимо долгой и тяжелой. Мы просто сидели и молча смотрели друг на друга. За окном шумели машины и каркали вороны, предчувствующие близкую суровую зиму. За стенкой у соседей играло фортепиано. Я смотрела в глаза Ольге и в зеленых с золотистыми прожилками радужках видела два своих крошечных отражения, как в саван, обернутые в непонимание, отчаяние и ужас…
К счастью или к несчастью, в подъезде в этот момент громко хлопнула дверь. Я едва не отдала концы от испуга: на меня вообще в последнее время губительно действовали резкие звуки и телодвижения. Ольга же, словно очнувшись от тяжкой дремы, провела дрожащими пальцами по лбу.
- Простите… - Она поморщилась и откинулась на спинку кресла. - Простите мою истерику… Вам-то досталось гораздо больше, чем мне… Просто…
Просто я никогда не думала, что смерть Вадима станет для меня отправной точкой в тренировке дедуктивного мышления. Я ведь даже и не задумывалась никогда о том, что он может умереть! Гнусности какие-то измышляла, мстить хотела…
Господи, каким теперь все это кажется мелким! Мерзкая, отвратительная суета…
А его нет и уже никогда не будет.
И такого, как он, в моей жизни тоже уже не будет никогда…
Я вежливо и скорбно промолчала. При жизни Бирюков не успел обаять меня как мужчина и произвести потрясающее впечатление, зато после смерти доставил кучу неприятных минут. Как-то особенно сожалеть о том, что его уже никогда не будет, у меня не было оснований. Но горе Ольги я уважала…
Она тем временем поднялась, подошла к окну и отдернула салатовые с чуть более темным рисунком гардины. В комнате сразу стало светлее, но отнюдь не радостнее. Тихая тоска сквозила в каждом жесте, в каждом движении хозяйки.
Горестными и поникшими были ее плечи, вялыми и слабыми - длинные пальцы, мнущие плотную ткань гардин. Я в который уже раз за сегодняшний день поразилась ее умению держать себя в руках: ни публичных истерик, ни показной скорби - ничего!
И это при том, что покойный Бирюков явно был очень ей дорог! Отчего-то вспомнилось шекспировское, все из того же "Гамлета": "…То, что внутри, изобразишь едва ли. А это - лишь узор моей печали…" Костик Черепанов на той незабываемой репетиции почему-то не произносил этого текста. Хотя да! Вадим Петрович в своей версии трагедии ведь налегал в основном на перевод Лозинского…
Наверное, пора было прощаться и уходить. Наш с Ольгой разговор окончился ничем. Этого в глубине души я и боялась. Ее явно тяготило мое присутствие. Да и в комнате этой, пропитанной горем, как осенний воздух сыростью, дышалось больно и тяжело… Правда, распрощаться я пока не спешила: в моих порочных мозгах минут пять назад начала сформировываться одна преступная идейка, а для воплощения ее в жизнь нужно было снова попасть в прихожую - причем в одиночестве, без сопровождения хозяйки…
- Ольга, если позволите, выйду в туалет?
Я встала с кресла и одернула вишневый джемпер, с горечью отметив, что в последнее время он стал болтаться на мне как на вешалке.
- Что? - Она вздрогнула от звука голоса - видимо, уже забыла о моем существовании, - но тут же спохватилась:
- Да-да, конечно… По коридору налево, выключатель на стене.
Стараясь казаться естественной и при этом ощущая себя последней сволочью, я выскользнула из комнаты. Из огромного зеркала на меня глянуло затравленное существо женского пола с вороватыми глазами. "Ты не делаешь ничего плохого, - не очень уверенно пробормотал внутренний голос. - Ты просто спасаешь себя, это же естественно для каждого живого существа, инстинкт самосохранения называется! А может быть, кстати, не только себя, но и ее.
Люди со сдвигами по фазе - непредсказуемы. Относительно утешившись этой мыслью, я цапнула с телефонной тумбочки в прихожей записную книжку, задрав джемпер, засунула ее за ремень джинсов и с совестью, отягощенной еще и мелкой кражей, зашла в комфортабельный теплый туалет.
Когда я вернулась, Ольга сидела на диване, держа на коленях толстый фотоальбом в добротном синем переплете. На звук моих шагов она слегка повернула голову, и меня вновь переполнила унылая профессиональная зависть к отточенному благородству ее движений. И чего ради, спрашивается, такую яркую женщину понесло в экономисты? Не знаю, как уж там обстоит дело с талантом, но то, что фактура для сцены потрясающая, - это без вопросов!