Вконец запутавшись, Алексей достал с полки бутылку спирта, которую берег на крайний случай. Налил полный стакан не разбавляя и, крякнув, одним махом осушил его. Пососал льдинку, закурил последнюю папиросу из пачки. Спирт пробежал горячей волной по жилам. С непривычки Алексей быстро захмелел и приободрился.
- Хрен с ними, с этими зайцами! Не было их. Померещилось. Посидишь тут бирюком еще месяц… не то покажется… Не было - и все тут! Баста! Поет морзянка за окном высоким дискантом… - запел во весь голос, перевирая слова песни и отчаянна фальшивя. - Четвертый день пурга…
Неуклюже дирижируя, пел до хрипоты минут десять. Выдохшись, потянулся за куревом. Вспомнив, что пачка пуста, полез под нары, где среди кучи всякого хлама стоял ящик с папиросами. Потянул его к себе, откинул крышку и, нечаянно скосив глаза, с перепугу икнул - в углу, за старым рюкзаком, туго набитым всякой всячиной, сидел заяц-беляк и таращил на него испуганные глаза! Живой заяц!
Алексея словно метлой вымело из избушки. Прислонившись к стене снаружи, он с минуту стоял столбом, бессмысленно глядя в темноту. Затем, неожиданно для себя, перекрестился пятью пальцами: "За что, Господи?!" Переборов страх, заглянул в избушку. Никого. Едва не на цыпочках подошел к нарам, встал на колени и посмотрел в угол. Пусто! С трудом поднялся на нога, потер грудь.
Сердце трепыхалось как заячий хвост.
- Все, брат, пора в больницу… Пусть лечат… - Осторожно, словно тюфяк был набит не сеном, а иголками, опустился на нары. - Совсем плох стал… Пусть лечат, иначе…
И содрогнулся - если он чего и боялся, так только медицины. Один вид шприца приводил его в трепет.
Больше шарить под нарами Алексей не стал. Готовить ужин у него желания тоже не было.
- Сыт по горло… - ворчал, укладываясь поудобней. - В больнице накормят…
Задул свечу, укрылся полушубком п забылся тревожным сном.
На следующий! день он опять внес в избушку закостеневшего на морозе зайца, положил его на ту же поленницу и на всякий случай привязал за задние лапы медной проволокой к здоровому гвоздю, который сидел в стене почти по самую шляпку.
- Пусть теперь попробует сбежать, пусть попробует… - приговаривал Алексей, сознавая, что несет несусветную чушь.
Двери избушки он закрыл на замок и привалил бревном.
В этот день охота не заладилась - он сбил одну-единственную белку с верхушки высоченной лиственницы. Такого с ним еще не случалось. Не повезло и с горностаями - в капкан попался всего один, но и от того остался лишь белоснежный хвост с черным кончиком. Соболь постарался, опередил Малютина.
Алексей не узнавал себя - руки у него дрожали, глаза слезились, в тело вступили вялость и немощь; не дожидаясь, пока стемнеет, он повернул обратно с твердым намерением отправиться завтра в поселок, чтобы его осмотрел врач. Зашел в избушку, не глядя на поленницу, разделся, пошуровал кочережкой в поддувало, не спеша закурил у стола, обернулся к двери… И сел на нары - ноги вдруг стали ватными. Заяц опять исчез!
Это было уже слишком! Малютин, схватив кочережку, нырнул под нары и начал вышвыривать оттуда мешки, капканы, старые ватники, рукавицы, прохудившиеся валенки - все, скопившееся там за двадцать лет.
- Ну, зараза! Убью, измочалю! - кричал он.
И вдруг белый пушистый ком выкатился из-под нар и заметался по избушке! Алексей шарахнулся от него, больно стукнулся о нары - и в изумлении захохотал. На пороге избушки пританцовывал перепуганный молодой песец!
Теперь Алексей понял наконец, за кем охотилась волчья стая. Пока он пулял по хищникам из винтовки, сообразительный песец тихонько прошмыгнул в приоткрытую дверь избушки, надеясь найти там защиту и спасение от волчьих клыков.
- Ах ты, собачий сын… - сквозь смех обратился к зверьку охотник. - Я тут с ума схожу, а ему хоть бы хны. Сам себя на довольствие поставил. Любитель зайчатины…
Песец успокоился и смотрел на Малютина вопросительно, будто пытаясь понять, что тот ему говорит.
- Домовой… - На Алексея снова напал смех; насмеявшись до колик в животе, он закурил. - Фу-ты… Повеселил. И на том спасибо. Слушан, хитрец, а ну как я с тебя шкуру твою белоснежную сниму? В качестве платы за оприходованных зайцев.
Видимо, что-то в голосе охотника песцу не понравилось. Он напружинился, подобрался весь, как перед прыжком.
- Понимает, - восхитился Алексей. - Ей-ей, понимает! Aй да умник… Не бойся, не обижу. Поживешь у меня чуток, потом выпущу. Морозно в тайге сейчас. Впрочем, тебе холода до лампочки. А вот волки - это да… Подождем, пока уйдут. Живности для них тут нету подходящей, а зайца поди догони…
Малютин назвал нежданного квартиранта Приблудой. Песцы на Аяне встречаются редко. Может, оскудевшие охотничьи угодья или страсть к путешествиям, а возможно, и какие другие причины толкают таких, как Приблуда, смелых одиночек на отчаянное, рискованное предприятие - многодневный переход из чукотской или якутской тундры в колымскую тайгу.
Песец, на удивление, быстро обжился в зимовье и даже стал нахально потявкивать в ожидании еды. Обладал он живым нравом и детской любознательностью. Наверное, не желая прослыть дармоедом, Приблуда вскоре переловил всех мышей в избушке - за лето их расплодилось уйма.
Вечерами, после сытного ужина, Алексей, лежа на нарах, философствовал. А Приблуда, примостившись на ящике у стены, напротив, внимательно слушал его неторопливый говорок, иногда кивая своей круглой ушастой головой - словно поддакивал. Озорные глазки песца блестели среди белого пуха черными жемчужинами, кончик пышного хвоста трепетал, находясь в постоянном движении. Когда Алексей невзначай выпускал в его сторону крутой завиток папиросного дыма, песец чихал и при этом с укоризной посматривал на охотника…
Но всякая история имеет свой конец. Примерно через полмесяца Малютин собрал пожитки и погрузил их на санки - пора было уходить на новый участок. Приблуда с беспокойством наблюдал за ним.
- Что, разлуку чуешь? - спрашивал охотник добродушно и весело.
А на душе у самого было муторно.
Подхватив песца на руки, Алексей вышел из зимовья, бережно опустил его на снег, любовно потеребил за уши и слегка подтолкнул.
- Беги, Приблуда. Негоже вольному охотнику возле печки сидеть…
Песец встрепенулся, радостно тявкнул и припустил по снежной целине к реке. У самого берега он остановился и долго-долго смотрел вслед Малютину, который, встав на лыжи и впрягшись в санки, взбирался на косогор. На самой его вершине охотник обернулся, помахал Приблуде рукой и пошел вниз, в распадок. Вскоре его кряжистая фигура скрылась в серебристом легком тумане, через который робко пробивались первые лучи восходящего солнца.
ГРИШАНЯ
Темень упруго сжимала "КамАЗ" с боков, казалось, что огромный невидимый поршень давит сзади на тяжело груженую машину, выталкивая ее на освещенный фарами участок зимника. Деревья, вплотную подступившие к дороге, хлестали ветвями по бортам, стряхивая на кабину невесомый иней; мотор урчал ровно, без надрыва - пробитая по снежной целине глубокая колея, вдоволь попетляв по плоскогорью, теперь спускалась в долину.
Григорий Любченко, водитель новенького голубого "КамАЗа", худощавый парень лет тридцати с круглым усталым лицом, коротко вздохнул и потянулся за портсигаром, который лежал на сиденье. Закурив папиросу, он тряхнул головой, прогоняя сонную вялость, навеянную ритмичными покачиваниями и теплынью в кабине, и крепче сжал руль - впереди его ждала Чертова труба.
Это было гиблое место - пожалуй, самый опасный участок зимника. Крестообразной формы долину окружали скальные отроги, образуя два узких пересекающихся коридора. Даже в самые лютые морозы, когда над печными трубами вставали дымные столбы километровой вышины и воздух был абсолютно неподвижен, в Чертовой трубе дул ветер. В оттепель же там временами творилось нечто невообразимое - метель, ураганные смерчи, дикий вой, который был слышен издалека. Длинные жерди-вешки с лоскутками красной материи, которыми дорожники обозначали трассу зимника, ломались, как спички, колею заносило снегом, н горе было водителю, отчаявшемуся в такое время на поездку через ущелье. Случалось и непоправимое…
Машину сильно тряхнуло; Григорий быстро переключил скорость и вдавил до отказа педаль акселератора. Взревев, "КамАЗ" легко перемахнул через промерзший до дна ручей и покатил по низине. Любченко с досадой покачал головой и перешел на ближний свет - как он и ожидал, в Чертовой трубе мела поземка, и снежная пыль мутными волнами плескалась над зимником.
Григорий уже миновал перекрестье долины, где ветер был особенно силен, когда впереди вдруг расцвел огненный цветок. Любченко добавил газу, и вскоре увидел темный силуэт грузовика, возле которого приплясывал над ведром с горящей соляркой высокий плечистый человек в полушубке. Закрываясь рукой от фар, он подбежал "КамАЗу" и забрался в кабину.
- Витаха? - узнал его Любченко. - Что случилось?
- Зд-дорово, Гришаня… - ткнул ему тот ледяную ладонь. - Св-волочная т-труба… Думал, к-конец пришел… - У парня зуб на зуб не попадал.
Это был друг Григория, с которым он жил в одной комнате общежития, Виктор Рагозин.
- Д-дай закурить, - попросил Рагозин.
- Чай будешь? - достал термос Любченко.
- Н-наливай… - Рагозин жадно затянулся папиросным дымом.
Попив чаю и немного отогревшись, он стал рассказывать.
- В прицепе оконные рамы для новой кочегарки, а в кузове запчасти. Иду с недогрузом. Мотор сам знаешь какой у меня, на ладан дышит, давно пора в капремонт, но думал, что и на этот раз обойдется. Правда, еще в Магадане показалось, что барахлит, дохлая его душа. Проверил - вроде все о’кей. И надо же было ему подгадать. Как раз в Чертову трубу заехал…
- Поломка серьезная?
- Коренной подшипник скапустился.
- Трос у тебя есть?
- Спрашиваешь… Для моего тарантаса это первая необходимость. Дотянешь?
- Сомневаешься? - Любченко ласково погладил руль. - У меня конь молодой, сильный. Выдюжит…
В поселок приехали только под утро. Пока разбудили сторожиху, загнали машины в гараж, пробило восемь. Любченко и Рагозин, у которых из-за дорожных перипетий напрочь пропал сон, зашли в курилку, где уже собрались водители.
- Кто к нам пожаловал! Привет, Гришаня! Здравствуй, Витек! - раздались дружелюбные приветствия.
- Здорово, мужики… - пожимал руки Григорий, высматривая местечко, где можно было присесть,
- Давай сюда, - позвал его старый колымчанин Коробков, или, как его величали все, Андрей Палыч.
- Что нового? - спросил у него Любченко, поручкавшись.
- Кури, - протянул пачку "Беломора" Андрей Палыч. - Все то же, все так же… Хреново. Наш Прыг-Скок чудит без гармошки. Бригадный подряд внедрять надумал. Позавчера собрание было, соловьем заливался, вокруг трибуны такие кренделя выписывал… Давил на сознание. Какой может быть подряд, если половину машин можно хоть сегодня на свалку, а к остальным запчастей днем с огнем не сыщешь? Вот и будем ты да я, да мы с тобой за всех отдуваться, план выколачивать. Ни выходных, ни проходных… Ты когда последний раз отдыхал?
- Точно не помню… По-моему, дней двадцать назад.
- Во! А я и того больше. Так и в ящик сыграть недолго. Машина устает, а о человеке что и говорить. Прыг-Скок свое гнет - давай бригадный подряд…
Прыг-Скок было прозвище начальника автотранспортного предприятия Прыгунова. Невысокого роста, круглый, как колобок, он не ходил, а бегал вприпрыжку. В своей должности Прыгунов работал три года, но за этот период успел сотворить столько трудовых починов, что другому хватило бы на всю жизнь. Едва в прессе появлялось сообщение о какой-нибудь новинке, как тут же Прыгунов с неистовой энергией принимался ее внедрять. На долго запала ему не хватало - от силы месяца на два, и опять вес шло по-старому, ни шатко, ни валко, до очередного начинания. Только красочные плакаты и стенды, которыми были облеплены все стены и заборы АТП, еще с год напоминали о великих замыслах Прыг-Скока, пока краску не смывали дожди и холсты не покрывались копотью.
- Здравствуйте! Как дела? Где медконтроль? Почему до сих пор нет врача? Безобразие! - в курилку забежал Прыгунов; говорил он, словно горохом сыпал. - Кто на ремонте? Запишем… А, Любченко, наконец-то! Уже разгрузился? Нет? Поторопись, дружочек, поторопись. Что, еще не спал? Ничего, ничего, ты парень молодой, крепкий. Через часок зайди в диспетчерскую за путевым листом. Какой отдых, какой отдых, Любченко?! План, план нужно давать, дорогуша. Выручай… Андрей Палыч, мое почтение! Как наставники молодежи поживают? Все, все, ребята, кончай перекур, пора на медосмотр… - И Прыгунова словно ветром выдуло.
- Командир… - саркастически улыбнулся Коробков. - Пришел, увидел, побежал… В столовке третий день воды горячей нет, посуду мыть нечем, в гараже батареи разморозились, руки к металлу липнут - минусовая температура, а ему хоть бы хны. Давай план - и точка. Главное - отрапортовать… и опять взять повышенные… А люди что - плевать ему на них сверхотуры. - Он потушил окурок и встал. - Покатил. Ты, Гриша, не торопись за путевым. Поставь машину на профилактику и отоспись как следует. На тебе лица нету. Совсем сдал. Деньги все не заработаешь, а дороги наши знаешь какие… Сковырнешься где-нибудь, не дай Бог, - Андрей Палыч суеверно постучал три раза по скамье, - сотенными руки-ноги не заменишь. Бывай…
В общежитии галдеж - усмиряли пьяного Зайчонка, нескладного угловатого парня с опухшим лицом и глазами-щелками. Его машина стояла на ремонте, а он с утра пораньше сумел где-то раздобыть водки и пива.
- Попишу! - кричал Зайчонок, размахивая вилкой. - Два удара, восемь дырок! Кто смелый - подходи!
- Уймись, дура… - увещевал его белобрысый прыщеватый Котельников; он тоже был в подпитии.
Котельникова за пьянку перевели на три месяца в слесаря, но в мастерской он появлялся в основном перед авансом и получкой.
Вокруг них топтались в нерешительности еще четверо водителей - дежурная по общежитию попросила их успокоить разбушевавшегося Зайчонка.
- Шел бы ты спать, вояка… - мимоходом бросил усталый Любченко - машину разгружали долго, и уже свернуло на вторую половину дня.
- Эт-то кто там такой шустрый? Мне указывать? - обернулся к нему Зайчонок. - А, Гришаня! Гля, Котел, - осклабился он Котельникову, - наш тихоня голос подал. Дать ему в морду?
- Низзя. Он передовик. - Котельников достал из кармана начатую бутылку пива. - На, Гриш, пей…
- Спасибо, - вежливо поблагодарил Любченко, - не хочу. И в рейс мне завтра.
- Котел, он нас не уважает. Ну разреши я ему фасад начищу, - Зайчонок протянул раскрытую пятерню к лицу Григория.
Любченко не спеша отстранился и спокойно сказал;
- Не шуми, люди отдыхают. И мне пора… - Он повернулся с намерением уйти.
- Нет, постой! - схватил его за плечо Зайчонок. - Котел, дай ему пузырь. Пей, я угощаю!
- Уймись, недоразвитый, - перед Зайчонком выросла внушительная фигура Рагозина. - Дай… - Он забрал у буяна вилку, взял его за шиворот и потащил по коридору. - Еще раз услышу твой поганый голос - успокою надолго.
- Вить, да я что, я ничего… - блеял сникший Зайчонок.
- Пошел… - наподдал ему коленом под зад Рагозин и втолкнул в комнату. - И ты, Котел, скройся с глаз. Топай но холодочку, пока я добрый.
- Слушаюсь, гражданин начальник! - куражливо приложил ладонь к виску Котельников и поторопился вслед Зайчонку.
- Ты обедал? - спросил Рагозин у Григория.
- Не успел.
- Поешь, я приготовил. Там тебе письмо…
Стараниями Рагозина комната, где они жили, имела вполне приличный вид: ковер па полу, накрахмаленные белоснежные занавески, новые деревянные кровати, телевизор, магнитофон, несколько гравюр на стенах, холодильник; на столе ваза цветного стекла с ветками стланника, две полки с книгами.
Письмо лежало на прикроватной тумбочке, Любченко дрожащими от нетерпения руками вскрыл его, стал читать. Рагозин краем глаза наблюдал за Григорием.
- Ты чего? - встревоженно спросил он побледневшего друга.
- Вот и все, Витаха… - тихо сказал Григорий.
- От нее?
- Да…
- Говорил я тебе - выбрось из головы! Не ты ей был нужен - твои деньги.
- Перестань! Не смей так… о ней…
- Ладно, молчу… - Рагозин порезал колбасу, достал из холодильника кусок говядины, поставил на стол сковородку с горячей яичницей, открыл банку вишневого компота. - Садись, ешь.
- Что-то не хочется…
- Может, сто граммов для аппетиту?
- Нет. Завтра еду.
- Ты что, чокнулся?! - возмутился Рагозин. - Тебя уже ноги не держат. Прыг-Скок уговорил?
- Надо, Вить…
- Кому надо? Прыгунову? Чтобы он премию за квартал отхватил?
- При чем здесь Прыгунов? - Любченко спрятал письмо в тумбочку. - На приисках люди мерзнут, некому уголь подвезти. Все наши исправные машины в разгоне. Из тех, что стоят в боксах, только моя и Андрея Палыча на ходу. Больше некому, Вить.
- Гришань, давай я вместо тебя промотнусь? С моей развалюхой дело длинное, на приколе недели две простою. Давай, а?
Григорий отрицательно мотнул головой, сел к столу и принялся нехотя жевать яичницу. Рагозин посмотрел на него с осуждением, но смолчал; раздевшись, он лег на кровать и демонстративно отвернулся к стене.
Белый прямоугольник замерзшего окна потемнел, словно его подкрасили синькой - близился вечер.
Снег возле шахты был густо присыпан угольной пылыо. Над погрузочной площадкой клубилось серое облако, сквозь которое сеялись редкие снежинки. Попадая на ветровое стекло, они таяли и стекали вниз грязными каплями. Дальние сопки светились в лучах восходящего солнца неяркой желтоватой белизной, а в долине, где скучились шахтные постройки, все еще стояли туманные сумерки. Дым из высоченной трубы котельной, свиваясь веревочными прядями, просверлил отверстие в заполонившей долину до краев рыже-серой пелене и атомным грибом висел в тусклой небесной голубизне.
Любченко, прислушиваясь, как рабочие поминают все святцы - затвор раздаточного бункера обледенел, его заклинило, и теперь они орудовали ломами и кувалдами, пытаясь открыть люк, - с тревогой посматривал на небо. С запада наползала туча, толстая и ленивая; она повесила над перевалом снежный занавес, куски рваной бахромы которого, подхваченные низовым ветром, уже долетали в долину.
Это был второй рейс Григория. "Вертушки", так прозвали водители ходки на короткие дистанции, не пользовались у трассовиков особой благосклонностью: забот много, дороги скверные, и значит, перерасход горючего обеспечен, а зарплата оставляла желать лучшего - попробуй выжми плановые тонно-километры, если временами машина ползла, как улитка. Обычно на "вертушку" выписывали путевой лист водителям, кто уже выработал свой минимум по зарплате. И конечно же, многие отбрыкивались от "вертушек", как могли.
Но иное волновало сейчас Григория. Ему предстояла дорога как раз через тот перевал, где, судя по всему, запуржило.
"Нужно дозаправиться… - подумал он, мельком посмотрев на приборы. - Запас не помешает…" В кузове громыхнуло - наконец посыпался уголь…
На заправке, как всегда, столпотворение- рев моторов, перебранка, соленые шуточки.
- Гришаня, салют! - черномазый смешливый водитель, которого кликали Лубок, обнял Григория за плечи и доверительно полушепотом попросил: - Слышь, брат, выручи - захвати пассажира,
- Куда ему?