Но уже катерок, который должен был отвезти ее на левый берег, пыхтел и тужился, преодолевая волжские пространства… И Анна, спрятав от сырого речного холода нос в поднятый воротник куртки, решила переправляться.
Противоположный низкий берег расстилался впереди, за рекой, бесконечными лугами, над которыми еще клубился туман.
* * *
Из транспорта на том берегу была только лошадка, запряженная в обыкновенную телегу. Да и то возница уже собирался уезжать. Правда, как раз в Ковду, необходимую Светловой.
- Довезу! - пообещал возница, мужчина средних лет в рубашке с вышитым воротом. Выглядел он в ней так, будто его только что выпустили из витрины музея прикладного искусства и народных ремесел.
- А кого вам нужно в этой Ковде? - спросил возница Светлову, когда телега покатила по мягкой, прибитой колесами дороге среди желтых полей.
- Николаева.
- Какого именно?
- А что, их там много?
- Очень! - усмехнувшись, заверил Аню собеседник.
- Правда? - испугалась Аня.
- Вы даже не представляете сколько!
- Неужели так много?
- Вся деревня.
- И вы тоже Николаев?
- Нет, я Воробьев.
- Почему?
- Потому, что приезжий… Всего лет двадцать тут.
Учителем труда в школе работаю. Сельская, так сказать, интеллигенция!
- Понятно… А остальные? Они, что же, все родственники?
- Не обязательно. Просто, когда деревню крестили, священник дал всем свое имя. Чтобы не путаться… Нарек всех мужчин в деревне Николаями…
А уж их дети и потомки стали Николаевыми.
- Крестили? О, да когда это было?! Уж не в одиннадцатом же веке? При Владимире нашем Красном Солнышке?
- Не скажите! - Ее собеседник сурово блеснул глазами… - Из краткого исторического экскурса Светлова узнала, что маленький гордый поволжский народ, населяющий здешние деревни, оказывается, распростился с христианством никак не раньше семнадцатого века. А что такое три века для российской глубинки? Одно мгновение!
- А у нас тут, в глухих деревнях-то, язычники аж до века восемнадцатого существовали. Да что там до восемнадцатого, никогда и не переставали ими быть, по сути. И сейчас, и всегда.
- А как же райкомы партии такое дозволяли?
- Да тут у нас такие дремучие леса и такие глухие деревеньки. И потом, знаете, по-моему, они в райкомах этих партии и сами.., были того…
- Тоже язычниками, что ли?!
- Ну, а вы как думаете? От беды уберечься, удачу подманить. Если языческих богов не ублажить, как все это, скажите на милость, сделать?!
- Но ведь, считается, что и на окраинах империи, и на сибирских просторах везде был тотальный контроль. Негде было, так сказать, скрыться от всевидящего ока.
- Ну, на окраинах империи, может быть, на просторах, да. А тут у нас… Что-то вроде зазора во времени и пространстве. Наша Ковда, знаете, этакая дыра во времени.
Впрочем, это Аня знала и раньше: самые глухие, без электричества, будто застывшие в прошлом деревни сохранились именно в средней полосе, в общем-то, не так уж и далеко по расстоянию от столицы. Их сохранила неприкосновенными не удаленность и не естественные преграды, как, например, каньон в Европе сохранил когда-то самостоятельность Люксембургу. Их сохранила постоянная заброшенность. Они были так бедны, эти деревни. Сюда никогда не попадали ни деньги, ни энергия первопроходцев, ни внимание власти.
Зазор, одним словом.
Осваивали пустыни, просторы, дали, союзные республики. Появлялись великие стройки. А в пятистах километрах от Москвы в своих забытых нечерноземных деревеньках стояли тишь да глушь.
- И сейчас, говорите, язычники есть?!
- Ну… - уклончиво отмахнулся собеседник, - говорят, балуются. Рощи тут дубовые, заповедные для жертвоприношений… Так, знаете, балуются.
- А кого же в жертву приносят? Уж не пришельцев ли? Из города?
- Пошутил я. - Воробьев внезапно и решительно замолчал.
- Я тоже.
- Ну, вот и хватит.., на эту тему.., шутить.
- Я вас случайно ничем не обидела? - настороженно поинтересовалась Аня.
- Да нет вроде…
- Точно?
- Меня-то нет… - уклончиво ответил Воробьев.
И из еще одного его краткого исторического отступления Анна поняла, что она лично ничем пока собеседника не обидела. А вот те, кто насаждал здесь христианство огнем и мечом в семнадцатом веке, - вот те - да. Обидели крепко.
- Вот как оно, оказывается, все происходило-то…
Светлова была не на шутку потрясена своей исторической неосведомленностью. То есть она, конечно, слыхала о чем-то похожем. Но по своей малограмотности думала, что все это могло быть только в Америке после открытия оной Христофором Колумбом, когда испанцы учили местное население уму-разуму… А тут, оказывается, в бывшей автономной республике. От столицы - несколько часов на поезде. И что главное: никто не забыт, ничто не забыто.
Начав нехотя, учитель труда Воробьев разошелся не на шутку:
- Вы вот в городе, в нашем художественном музее, побывайте! Там висит картина.., во всю стену… нашего народного художника республики. Так там все это в натуральную величину показано, как они огнем и мечом нас покоряли!
Поглядывать Воробьев на Светлову начал искоса и враждебно.
- А мы ведь потомки Аттилы, потомки его воинов, осевших в здешних местах после великого переселения народов…
Что и говорить, учитель Воробьев потряс Анино воображение. Вот оно, оказывается, как! Чем малочисленной народ, тем значительнее у него, как выясняется, прошлое. И уж тем оно грандиозней, чем меньше представитель малочисленного народа. Малорослый Воробьев - хорошо еще, что не Орлов, это звучало бы насмешкой - вспоминал об Аттиле и, надо полагать, рос, по крайней мере, в собственных глазах.
* * *
Деревня Ковда полого спускалась к озеру. Белый песок, зеленая травка-муравка…
Большое количество Николаевых могло означать одно: быстро Светловой отсюда не уехать. И ночевать придется уж точно, и, может, не одну ночь.
- А где мне можно остановиться? - робко полюбопытствовала Анна. - Вы не посоветуете?
Она надеялась, что исторически подкованный собеседник пригласит ее в свой дом. Ну, существует же такой устойчивый миф, что сельские жители гостеприимны, приветливы, со всеми здороваются, рады накормить, приютить…
Ну, миф, он и есть миф. О приглашении возница даже и не заикнулся. Видно, его счет к колонизаторам, насаждавшим христианство огнем и мечом, был слишком велик. И хоть Светлова лично и не была колонизатором, терпеть ее присутствие в своем доме потомок Аттилы явно не собирался.
Воцарившееся молчание слишком затянулось, но в конце концов Воробьев сжалился, все-таки есть сердце у человека:
- Бабушка тут у нас одна одинокая есть. Отвезу вас к ней, может, примет.
* * *
Одинокая бабушка оказалась при знакомстве крепкой жилистой бабенкой в низко повязанном на лоб платке. Собственно, о "бабушке" только этот платок и напоминал.
У села иные представления о женском возрасте;
В Германии такая фрау называлась бы "женщина в расцвете сил", а тут уже "бабушка".
Вперив на несколько мгновений в Анну взгляд, который больше подошел бы полковнику ГРУ, а не простодушной сельской жительнице, Елизавета Пафнутьевна, так ее представил Анне возница, довольно мрачно предложила:
- Заходите!
Хозяйка дома сняла с себя передник, белый, вышитый народным орнаментом по краю, также, как рубашка у Воробьева, и помахала им, прежде чем Светлова переступила порог, перед самым Аниным носом.
- Заходите, заходите! - уже приветливее повторила "бабушка". - Присаживайтесь. Я только тесто досмотрю. Мигом вернусь!
- Чего это она? - тихо спросила Анна, имея в виду махание фартуком, когда хозяйка отчалила на кухню.
- Проверяла, - шепнул Воробьев.
- В каком смысле?
- Ну, может, вы.., того…
- Нечисть, что ли?
- Ну да! - неохотно согласился Воробьев.
- Ой! - испугалась Аня за свою репутацию.
- Или просто.., с дурным глазом.
- Ничего себе, "просто"! А как она проверила?
- Ну… - Воробьев развел руками. - У женщин свои секреты. И не только, когда речь идет о майонезе "Кальве".
- Впрочем… Ответа не надо, и так понятно! - Аня вздохнула.
Это и в самом деле был взгляд полковника разведки и резидента со стажем! Ее будущая хозяйка, Елизавета Пафнутьевна, явно не промах: с таким-то просвечивающим насквозь взглядом ей какую-нибудь ведьмочку или просто приезжую с дурным глазом "расколоть" - не проблема.
- А потом, - продолжал Воробьев, - все дело в ее вышитом фартуке. Вы в музее орнаменты наши видели?
"Что он привязался ко мне с этим музеем?!" - вздохнув, подумала Светлова, чувствуя уже, что непосещение музея было существенным промахом с ее стороны.
- Вы повнимательнее эти рисунки потом разглядите. Ведь, голубушка, это не просто крестики, "солнышки" и лабиринтики! Это все читается, как текст.
- Неужели?
- Да. Это все магические заклятия, и они действуют.
- И вы их можете прочесть?
- Я не могу.
- А кто-нибудь другой может?
- Да, в общем, пока никто. Ученые работают…
Но пока…, забыто все… Однако поколение за поколением, заметьте, сохраняет эти рисунки. Вышивают полотенца, фартуки, повязки головные и рубашки. Используют каждый рисунок, заметьте, именно в определенной ситуации. Строго по назначению.
Ни на йоту не отступая от канона, когда вышивают, Никаких фантазий. Потому что это не рисунок, а слова магические. Вот Елизавета Пафнутьевна фартуком своим помахала у вас перед носом. А он как раз таким рисунком магическим по краю расшит.
Стало быть, она хоть на глаз определила, сразу как мы вошли, что вы не… - Воробьев запнулся.
- Ну, понятно! Определила, что я не упырь, не русалка, на помеле по ночам не скачу.
- Да. А все-таки подстраховаться не помешает.
И она подстраховалась, фартучком помахала. Защита как-никак!
- А еще проверки будут? - осторожно поинтересовалась Аня.
Воробьев неопределенно пожал плечами.
И Светлова поняла: будут!
Ох, непростая деревня эта Ковда!
* * *
Оставив сумку с вещами в светлой комнатке, куда ее проводила Елизавета Пафнутьевна, Светлова решительно направилась к выходу.
- Пойду прогуляюсь, - объяснила она.
- Ай, не ходи, посиди! - неожиданно посоветовала хозяйка.
- Почему это?
- Я вот освобожусь от дел, прогуляемся. Сиди пока, где сидишь, не рыпайся! - приказала ей Елизавета.
- Но…
- Посиди, посиди! - повторила она. - Неча шастать одной. До поры до времени.
"Фу, какая грубиянка!"
В ожидании, пока Елизавета освободится, Аня сидела на серой, вымытой дождями и высушенной солнцем скамейке под окном. Солнце догорало за озером.
Даже его совсем уже косые, последние лучи жгли слишком горячо. Можно сказать, довольно зло припекали лицо и слепили глаза.
"Какое все-таки оно странное, это лето, - между тем думала Анна. - Ведь уже почти скоро ночь. И солнце, того и гляди, сейчас в воде потонет, а какое еще жгучее. Тяжелое лето!"
Наконец последний краешек сверкающей горбушки потонул в воде…
И сразу розовое и сиреневое заполонило небо, смешало его с водой озера. Лес на другом берегу озера как-то угрожающе потемнел. Резко и четко прорисовались верхушки черных вековых елей…
Вспомнилось, ель - тяжелое дерево… Говорят, энергию вытягивает. А здесь все сплошь, наверное, вот такие тяжкие темные еловые леса.
Удивительное смешение красок и прозрачности в природе…
Светлова сидела, смотрела, вздыхала.
Было очень красиво и очень скучно.
"А пойду-ка я все-таки пошастаю, - подумала Анна про себя уже словами своей хозяйки. - Что я ей, грубиянке этой, клятву давала сидеть тут как привязанная? Время-то идет…"
Тем более что народ, это было видно, потянулся куда-то принаряженный. Тянулся от околицы деревни Ковда в сторону леса.
И Аня, как и полагается интеллигенции, потянулась за народом.
Надо было хотя бы поглядеть на всех этих Николаевых, чтобы понять, какой именно Николаев ей нужен.
Тропинка, по которой тянулись принаряженные жители Ковды, уводила в лес, и скоро Аня оказалась на большой поляне, заполненной ими до отказа.
Люди на лесной поляне, взявшись за руки, двигались в хороводе, по кругу, распевая что-то вроде песни, но на песню не похожее:
Рябина, рябина,
Рябина кудрявая, еще кучерявая!
И на этой рябине четыре цветка, четыре лазоревые:
Как первый цветик-то - Иван Егорьевич,
Как второй цветик-то - Иван Петрович,
Третий цветик - Николай Егорыч,
Четвертый цветик-то - Николай Петрович!
Когда они называли имя, названный, пропетый кланялся в пояс.
И Аня как следует рассмотрела и Ивана Егорьевича, и Ивана Петровича, и Николая Егорыча тоже.
Беда была в том, что все они были молодыми.
Очень молодыми парнями. И непонятно, что могло связывать безусого, только-только подросшего на здешнем парном молоке паренька, совсем еще мальчика, с далеким Линибургом и безвременно усопшим Геннадием Олеговичем Гецем.
Как кто-то из этих Николаевых мог попасть в его список?
Что бы ни имел в виду Гец, внося в свои бумаги эту фамилию - "Николаев, деревня Ковда", - все-таки, наверное, он имел в виду человека, за плечами которого стояла какая-никакая биография. Так, чтобы хоть количество прожитых лет могло позволить данному Николаеву иметь отношение к какой бы то ни было тайне.
А эти мальчики, эти "цветики", так солидно поименованные - Иван Егорьевич, Иван Петрович, Николай Егорыч, при ближайшем рассмотрении оказались абсолютными юнцами. И едва ли когда-нибудь вообще покидали свою Ковду. Они, конечно же, просто не успели еще этого сделать.
Интересно, а еще "цветики" будут?
"Хорошо, что я все-таки решилась на эту прогулку", - подумала Светлова. Явившаяся ее очам народная фольклорная хороводная традиция была неплохой возможностью увидеть всех Николаевых или, во всяком случае, изрядное их количество сразу.