Вернувшись в свою комнатку, Светлова сразу отыскала на полке эту книгу, несколько необычную для домашней библиотеки деревенской жительницы.
Анна уже листала ее накануне.
"Интересная? - спросила она тогда у Пафнутьевны. - Откуда это у вас?" "Да Николай Семенович дал почитать… - отмахнулась Елизавета. - А мне все недосуг".
Сейчас Анна взяла ее в руки, это был дневник одной француженки, знаменитой путешественницы.
И Светлова стала читать:
* * *
"Мы жили в этой местности уже семь дней ..когда умер один из пастухов. Желание присутствовать на сельской погребальной церемонии заставило меня отложить отъезд.
Началось священнодействие с перерывами для принятия пищи. Монахи и миряне жадно набрасывались на угощение. Ели и пили рядом со смердящим трупом.
По прошествии восьми дней все обряды должным образом были закончены.
Труп отнесли на горную вершину и, расчленив на части, оставили добычу хищным птицам в качестве последней милостыни.
…С наступлением вечера я закуталась в свой зен (монашеская тога) и направилась к месту упокоения бренных останков с намерением провести там ночь в одиночестве, предаваясь медитации.
Я медленно взбиралась по крутой тропинке. Лунный свет заливал степь, раскинувшуюся от подошвы горы до далеких хребтов, выступающих аспидно-черными зубцами вершин на бескрайнем светлом небе. Ночные прогулки по этим местам исполнены очарования: так бы шла и шла всю ночь. Но цель моего путешествия на сей раз - место погребения - была меньше чем в часе ходьбы.
Я уже почти дошла, когда вдруг странный звук, хриплый и одновременно пронзительный, разорвал безмятежное безмолвие спящей пустыни. Звук повторялся снова и снова. Его сменил ритмичный звук тамбурина.
Этот язык был мне понятен: кто-то опередил меня и совершил возле растерзанного трупа обряд тшед.
Рельеф местности позволял незаметно подобраться поближе и притаиться во мраке. Из моего укрытия я хорошо видела колдующего монаха. На свою обычную одежду он накинул монашескую тогу, и складки ее придали высокому тонкому силуэту молодого человека необычайно внушительное достоинство.
Когда я приблизилась, он читал мантру:
- О мудрость, которая ушла, ушла, Ушла в неведомое и неведомое неведомого…
Затем - донг-донг - монотонный низкий звук тамбурина стал повторяться реже и незаметно затих.
Монах, казалось, погрузился в глубокое раздумье. Через мгновение он встал, плотнее закутался в складки зена и высоко поднял музыкальный инструмент в руке.
Канглинг - труба, сделанная из человеческой бедренной кости.
Тамбурин зазвенел воинственным стаккато, и монах встал, вызывающе выпрямившись, как бы давая отпор невидимому противнику:
- Я, не знающий страха, попираю ногами собственное "я" и демонов…
Затем начался ритуальный танец. Каждое восклицание "я попираю ногами" он сопровождал топтанием и ритуальными выкриками. Его вопли усиливались и стали оглушительными.
Худой высокий монах был возбужден. Его взор обращался то к расчлененному трупу, то к той части горизонта, где обманчивый свет лунного сияния видоизменял и делал расплывчатыми все очертания, превращая ландшафт в неверное тусклое марево..
Что было делать ? Вторая часть обряда должна была совершиться в палатке. Там я уже ничего не увидела: до меня лишь доносилось невнятное бормотание священных текстов, прерываемое звуками вроде жалобных стонов.
Стараясь не шуметь, я выбралась из своего убежища.
Вдруг раздалось глухое рычание, и мимо промелькнула тень какого-то зверя. Я потревожила волка. До сих пор его отпугивал поднятый монахом ритуальный шум. Но теперь, когда опять воцарилась привычная тишина, волк отважился подойти ближе к предназначенному для него и его собратьев угощению.
Я уже спускалась по горному склону, когда меня остановил донесшийся сюда вопль.
- Я плачу долги. Насыщайтесь моей плотью! - зазывал монах. - Идите сюда, голодные демоны! На этом пиру плоть моя превратится в самые лакомые яства для вас. Вот плодородные нивы, зеленые леса, цветущие сады, пища чистая и кровавая, вот одежды, целебные лекарства. Берите, вкушайте!
Это были слова ритуальных заклинаний. Монах дико закричал и вскочил на ноги так порывисто, что ударился головой о верх палатки, и она обрушилась на него.
Несколько мгновений он барахтался под полотном палатки, потом вынырнул из-под него с искаженным лицом, воя и корчась, будто весь во власти невыносимых страданий.
Теперь я поняла, что такое обряд тшед для тех, кто подпадает под гипноз ритуала. Не было ни малейшего сомнения, что несчастный действительно переживал все муки раздираемого на части и пожираемого заживо страшными чудовищами существа.
Дико озираясь, монах обращался к невидимым существам. Казалось, его обступила целая толпа пришельцев из иных миров и он созерцает странные нездешние видения.
Зрелище это не лишено интереса, но я была не в силах далее наблюдать его хладнокровно.
Несчастный убивал себя своим загробным "спортом".
Мне очень хотелось избавить юношу от раздиравшего его кошмара, но я колебалась, зная, что всякое вмешательство означает нарушение установленного правила: "Начавшие обряд тшед должны закончить его самостоятельно".
Пока я пребывала в нерешительности, до меня донеслось рычание волка. Зверь стоял над нами на вершине утеса и, застыв на месте, ощетинившись, вперил взгляд в неведомое, будто и он тоже видел что-то непостижимо страшное.
Молодой монах продолжал корчиться, словно бесноватый, и издавать вопли мученика на костре.
Я больше не могла выдержать и бросилась с нему.
Но едва я попала в поле его зрения, как он принялся зазывать меня неистовыми жестами:
- О, приди, алчущий! Пожирай мое тело, пей мою кровь!
Он принял меня за демона!
Как мне ни было его жаль, я чуть не расхохоталась.
- Успокойтесь, здесь нет никаких демонов. Перед вами преподобная женщина-лама. Вы меня знаете.
Но он, очевидно, ничего не слышал и продолжал предлагать себя на ужин.
Мне пришло в голову, что в лунном сиянии тога придает мне сходство с призраком. Сбросив ее с плеч на землю, я тихо заговорила:
- Посмотрите на меня. Теперь узнаете ?
Но это был глас вопиющего в пустыне. Несчастный продолжал бредить.
Он простирал руки к моей невинной тоге и взывал к ней, как запоздавшему на пир демону.
Не нужно было вмешиваться: я только еще больше разволновала этого несчастного.
Пока я размышляла, что делать, направлявшийся ко мне неверными шагами монах споткнулся, тяжело рухнул на землю и замер. Очевидно, он был в глубоком обмороке. Я следила за ним: не поднимется ли? Но подойти ближе не решалась, чтобы еще больше не напугать его. Наконец он зашевелился, и я сочла за лучшее удалиться".
* * *
Все, что Светлова только что видела в заповедной роще, явно напоминало обряд тшед, описанный в книге французской путешественницы.
Было очевидно, что Воробьев отважно решил вступить в единоборство с демонами, подумав, очевидно: пан или пропал.
Помогли Воробьев себе каким-то снадобьем?
И если помог, то каким именно? Да, впрочем, разве это так важно. Еще в палеолите, по словам археологов, народ пробавлялся мухоморами… Отличный галлюциноген!
Если не помрешь, то точно увидишь наяву райские кущи или вот, как Воробьев, демонов и упырей… Какие у него были причины? Хотел спасти Ковду от привозной напасти, не пощадившей Николаева?
Устроить свою личную жизнь?
Так или иначе, а учитель труда решился на то, на что отваживались немногие.
"Умер от страха" - самый распространенный диагноз для тех, кто совершал этот обряд.
А вдруг Воробьев там, в роще, умрет?! Правильно поступила ли Анна, оставив его заниматься "загробным спортом"?
Но из описания тшеда она знала теперь, что вмешательство в таких случаях бесполезно: ее появление только еще больше взвинтило бы и испугало находящегося в трансе человека.
* * *
- Елизавета Пафнутьевна!
Утром за завтраком Аня равнодушно смотрела на дары обитателей коровника.
Крыночка с топленым молоком. Кувшин холодный, в жирных плотных капельках. Сметана. Ложка, ясное дело, в ней стоит, а не лежит. Масло домашнее свежее, душистое, не имеющее ничего общего с магазинным, зазывно желтеет.
Ну, кисломолочная пища.., ладно, так и быть.
Что же касается, собственно, молока, то прав Брэгг: в природе - это пища исключительно для детенышей! И человеку взрослому употреблять ее совсем ни к чему.
- Елизавета Пафнутьевна! - повторила она настойчиво…
- Аушки-и!
- Что за обычай такой народный, деревья украшать?
- Это на Новый год, что ли?
- У нас что, сейчас Новый год?
- Да нет вроде. - Елизавета Пафнутьевна с притворной ленцой демонстративно зевнула.
- А вот чтобы - по другим праздникам? Не слыхали?
- Слыхали, не слыхали! Не твоего ума это дело-то. Сидела бы дома! Лучше было бы. Уж больно ты глазастая! Везде, видно, поспела. Не к добру такое проворство!
С улицы между тем донесся какой-то неясный шум.
Он становился все явственнее, превращаясь, по мере приближения, в недовольный ропот многих голосов.
- Эй, Лизавета!
Послышался звон разбитого стекла, и в окно влетел камень.
И попал очень метко на стол.
Глиняный кувшин раскололся. Черепки разлетелись в стороны. Молоко полилось со стола на пол.
Аня отскочила в угол. А Елизавета Пафнутьевна всплеснула руками:
- Ах, ироды, что творят! Ну, точно! Доигралась я, кажется, на старости лет. Ведь говорила! Говорила же я тебе: сиди не рыпайся! Нет, гулять она пошла! Шастать! - зло бормотала моя хозяйка, хватаясь за голову.
Аня осторожно по стенке подобралась к окну.
То, что она увидела, вряд ли могло их обеих обрадовать.
За плетнем, рядом с домом Елизаветы Пафнутьевны, шумела толпа сельчан. И вид их навевал Светловой мысли самые что ни на есть дурные. Мужики были с вилами - классика!
- Где твоя приезжая, Лизавета?! - кричал народ. - Выдавай нам ее сюда! - потребовал чей-то решительный женский голос в толпе.
"Уж не девка ли Тимофеевна такие неприемлемые требования выдвигает? - возмутилась Светлова. - Мало того, что уже однажды чуть не придушила ленточкой, так теперь еще с вилами заявилась!"
Впереди импровизированного "войска" Анна, кроме всего этого, разглядела и маленького Воробьева. В этой компании он явно чувствовал себя предводителем.
- Они, что, тоже не любят городских баб? - поинтересовалась шепотом Светлова у Елизаветы Пафнутьевны, памятуя - поистине незабываемую! - встречу с девкой Тимофеевной. - У них тоже мания? Любимые члены семьи в город подались? Сбежали с нехорошими городскими женщинами?
Елизавета Пафнутьевна только фыркнула, Анна же продолжала возмущаться:
- Крестьянское восстание Воробьева? Русский бунт, бессмысленный и беспощадный?
- Без смысла-то ничего не бывает! - вполне здраво возразила Пафнутьевна. - И тут причина, стало быть, есть. Недаром я тебя предупреждала! Да что уж теперь об этом. И некогда!
- Ну, нетрудно догадаться об этих ваших причинах. Человека загубили! И на дерево подвесили, как сало для синиц. А теперь хотят продолжить сокрытие трупа, свидетеля убрать. Меня то есть ликвидировать собираются!
- Много ты знаешь! - вздохнула Пафнутьевна.
- Да уж… Для того чтобы с жизнью расстаться - хватит!
- Вот что, бабонька! Давай-ка мало-помалу отседова выбираться.
- Я, собственно, с удовольствием. - Аня пожала плечами. - Не подскажете ли как?
- Это уж мое дело, - пообещала Елизавета Пафнутьевна. - Ты сумку свою, главное, хватай. И побегли отседова! Эвакуироваться будем.
Светлову не понадобилось долго уговаривать…
Она более чем шустро схватила свою небольшую сумку с вещами.
И еще раз, уже на бегу, взглянула в окно.
Ропщущая толпа граждан между тем, кажется, рассредоточилась. От нее понемногу отделялись отдельные индивидуумы… А рассредоточивались они, эти индивидуумы с вилами и кольями, натурально, вдоль плетня.
- Кажется, вы правы, Елизавета Пафнутьевна, - прокомментировала тактику врага Светлова. - Нас окружают.
- А то не права! - проворчала та.
В ответ на Анино предположение хозяйка ухватила Светлову за руку своей жесткой, твердой, как наждачная бумага, ладонью и потянула за собой на кухню.
"Командорское пожатие! - отметила про себя Анна. - А куда она, собственно говоря, меня тянет?
Если захочет сдать народу, вряд ли справлюсь! Ей-то что? Отдала - и отдыхай себе. Вот что значит воздух и молочные продукты. С такой "бабушкой" попробуй-ка потягаться, никакие приемы не помогут".
- У вас что там, подземный ход? Прямо в соседний лес прорыт? - не теряя присутствия духа, пробормотала Аня.
Но с кухоньки они шмыгнули не в подземный ход, а в сопредельное помещение, чем-то, особенно запахом, напоминающее хлев.
- Я сюда в морозы ягненка забираю, - объяснила Пафнутьевна.
Прямо из этого темного, без окон, закутка они выбрались в высокий бурьян, начинающийся сразу от его стены.
А уж из зарослей бурьяна - в покато спускающийся к берегу озера огород.
- Может, в баньке нам спрятаться? - пробормотала на бегу, пригибаясь, как боец под пулями, Пафнутьевна.
Но окружающие их по всем правилам военного искусства граждане были тоже не дураками: возле баньки наблюдалось какое-то оживление и заметное покачивание бурьяна.
- Ну, это вряд ли стоит.
Что-то Аня уже слышала о том, как ловко поджаривают в баньках тех, кто в них парится!
Елизавета Пафнутьевна резко потянула Анну в сторону.
Между подсолнухами, через дыру в плетне, они перебрались в чужой огород и опять по склону поползли к озеру.
- Судно захватывать будем! - шепотом пообещала Пафнутьевна.
- А у вас своей лодочки-то нету?
- Своя-то есть, - протянула "бабушка". - Дак у своей-то лодочки уже наверняка сторожат, говнюки!
"Вот это тактическое мышление! Вот это изощренный, подготовленный к военным действиям ум!" - восхитилась про себя Аня.
Жизнь в Ковде явно не давала ее хозяйке расслабиться и, на Анино счастье, поддерживала в Пафнутьевне необходимую боевую готовность.
Это была удача. На берегу озера, возле соседской лодки, никого не оказалось!
* * *
- Будем машину ждать попутную. Надо тебе до станции добраться, до людных мест. - Анина хозяйка набросала вкратце план действий, когда они залегли в высокой придорожной траве. - Только лежать надо тихо, не высовываться. Как машина появится, я погляжу, кто едет. Если не опасно, остановим - и отправишься.
- Хорошо, - кивнула Аня.
- Так кто там, на дереве-то, в роще висит, разрешите полюбопытствовать? - начала вкрадчиво Аня.
От былинок, тычинок и прочих пестиков щекотало в носу.
- Кто-кто… Дед…
- Да, да! Эту версию мы уже слышали: дед Пихто! И все-таки?
- Угадай с трех раз, - предложила Пафнутьевна.
- Николаев?
- Николаев! - довольно хмыкнула Елизавета, радуясь собственному остроумию.
- Это не ответ. У вас тут все Николаевы.
- Ну, извиняйте…
- Я хочу сказать: там висит тот самый Николаев?
- Какой тот самый?! - ухмыльнулась Елизавета.
- Тот самый, к которому я приехала.
- Ну…
Елизавета Пафнутьевна в великой задумчивости почесала репу, то бишь голову. Помолчала и, видно, решила сдаться.
- А к какому ты Николаеву приехала?
"Вопрос логичный…" - вздохнула еле слышно про себя Светлова. На самом деле ответа она на него дать не могла.
- Ну, скажем, - произнесла она вслух, - это тот единственный Николаев из всех Николаевых в вашей деревне, которого я не видела и с которым не разговаривала?
- Ладно! - вздохнула Елизавета Пафнутьевна. - Все равно ты уезжаешь и вряд ли вернешься.
"Это да! В этом предположении что-то есть!" - внутренне согласилась Аня, припоминая колья и вилы гостеприимных жителей Николаевки.
- Понимаешь, Анюта… Оська-то Николаев у нас вроде атеиста в Ковде был. Вся деревня верит в идолов, а Оська говорит: я этот.., как его.., материалист!
Вообще, когда Пафнутьевна решила быть искренней, она заговорила вполне грамотно и бегло, из чего стало понятно, что все ее "отседова" и "дак" не больше чем способ маскировки. Прием хитрой бабы, который она использовала, чтобы прикидываться темной неграмотной деревенщиной.
- Ему факты и аргументы приводят, а он ни в какую. Не верит - и все тут!
- Какие факты-то?
- Да вот, чем не факт. Вот у Николаевых из крайнего дома собака выла. Все ждали: кто помрет? А теща ихняя поросенка в рощу снесла. И все! Нет проблем! И не умер никто, и собака выть перестала…
- Сильная аргументация! - кивнула Светлова.
- Вот и мы о том же. А он все - нету и нет! Силы природы, говорит, стихия, случайности.
- А что, разве нет? - робко встала на защиту атеиста Николаева Аня.
- Вот тебе и случайности. Приезжает к нему этим летом баба из города. Жара, солнце палит. А она в капюшоне! На голову натянула - и не видно, кто.
Побыла недолго. В тот же день и уехала. А Оську как перекосило после этого.
- Как его конкретно перекосило-то? - попробовала уточнить Аня.
- Ну, сначала, вышел когда после ее отъезда, на улице я его тогда встретила. Взволнованный весь был, побледневший. А дня через два заболел! Да как! Сгорел за сутки. И врача из города, хоть он потребовал, позвать не успели.
- А вы позвали? - с сомнением в голосе поинтересовалась Аня…
- Дак не успели.