На стенке над умывальником висело зеркальце, и я подошел к нему, чтобы промыть глаза и посмотреть на себя. Мое лицо напомнило мне кадры хроники из Освенцима. Может быть, это и было преувеличением, но я еще никогда не видел у себя на лице таких огромных серо-синих кругов под глазами и такого заострившегося по-покойницки носа.
Умывшись холодной водой, я вернулся к столу. Не без брезгливости съел принесенный с собой бутерброд с молочной колбасой. Хлеб уже задеревенел, а колбаса была так далека от свежести, как я был в этот момент далек от сытости.
Включил электрочайник и снова посмотрел на банку растворимого кофе, а потом - автоматически - на "детскую смесь".
"Нет, - подумал я. - С кофе повременим, а то еще один такой полет, и я умру от физического истощения".
Я заварил себе чаю. Посмотрел на часы - без пяти четыре. Тишина. Даже крысы ничем не выдают своего присутствия.
Покончив с чаем, я положил в свою сумку три банки "молочной смеси". Зачем я их брал с собой? Наверно, хотелось еще когда-нибудь "Слетать в космос". Потом подошел к двери, снова прислушался и, ничего не услышав, аккуратно отодвинул тяжелые железные засовы. Выдержав после этого паузу, я приоткрыл дверь и в возникшую щель ворвался свежий ночной воздух - приятно прохладный, как джин-тоник со льдом.
- Ну, пошел! - приободрил я себя и, раскрыв дверь пошире, выбрался в проем. Потом также тихо прикрыл дверь и, достав ключ, провернул его в замочной скважине. Тяжелый ригельный замок негромко скрежетнул. Я спрятал ключ в карман брюк и, пригнувшись, на цыпочках пошел под стеной дома. Когда я уже почти дошел до угла, мне в спину ударил свет внезапно включенных автомобильных фар. Я дернулся что было силы вперед, бросил себя за угол и побежал уже не глядя по одинаково темным сторонам. Слышал, как завелся мотор, и даже показалось мне, что в какой-то момент звук его меня достигает, но когда я наконец остановился, запыхавшийся, вокруг было тихо.
- Ушел! - обрадовался я, но улыбнуться не получилось.
Я не просто ушел, а и сумку с тремя банками "молочной смеси" прихватил. Не выпустил ее из руки, несмотря на пережитый ужас реальной или полуреальной погони.
И снова, вернувшись в свою новую квартиру в пред рассветной мгле, я начал день со стирки одежды и принятия ванны.
Постепенно отмокнув и окончательно придя в себя и еще сильнее ощущая колючий глубинный голод, я даже не оделся, выйдя из ванной комнаты. Только обтерся полотенцем и сразу - на кухню. Нашел в холодильнике хвостик молочной колбасы, банку шпрот и охлажденный кусок черного хлеба. По мере того, как мой желудок наполнялся едой, я начинал ощущать холод. В квартире не было холодно, но, видимо, организм заново приспосабливался к земной атмосфере температуре после двух суток "космических полетов".
Перед чаем я набросил на себя халат.
В халате и чай казался слаще. Как-то чувство комфорта оживляло меня, и я уже поглядывал на подоконник, где в серо-зеленой папке лежала рукопись Гершсвича. Не знаю, как-то по-другому я смотрел на нее теперь, после своих неожиданных приключений. Но интерес мой к идеям и мыслям этого покойного любителя-философа не угас. Скорее наоборот.
Я полистал рукопись, но вчитываться в мелкий почерк не было сил. А тут еще вспомнил, что в коридоре лежит моя черная сумка с тремя банками "молочной смеси". Сходил туда, переложил банки в кухонную тумбочку - все-таки, что бы там внутри ни было, но оно очень съедобно!
И лег спать, послушный зову тела, уставшего от полетов.
Наступил следующий день, свежий и солнечный. И проснулся я, к своей радости, рано - около семи. Сварил кофе.
Ну вот, думал я, работа моя позади. И неинтересно мне, что там все же произошло. Жизнь дороже.
Взял эстетским жестом маленькую чашечку с кофе и поднес ко рту. Подержал ее на весу, чтобы ощутить аромат арабики, но в нос ударил стойкий запах корицы, вернув меня в состояние озадаченности. Опять запах моей руки перебивал запах кофе.
Я покачал головой. Глотнул кофе - все-таки вкус у него был настоящий и стоящий.
- Надо жить! - подумал я. (Оптимистические мысли обычно до глупости банальны.) Учителем истории я уже никогда не буду. Неблагодарное это дело! Надо снова искать работу охранника. Здоровье есть - восемь лет плаванья и три года фехтования. На работодателей это какое-то впечатление производит., Найти бы снова ночь через две. Чтобы оставалось время заниматься решением философских загадок. Жизнь должна приносить удовольствие - каждому по потребностям.
А за окном светило весеннее солнце и долетали гулкие обрывки мегафонных фраз - на Софиевской площади снова шел какой-то митинг.
Захотелось прогуляться. Выйдя из дому, я прошел мимо митингующих, над головами которых реяли красно-черные флаги УНА-УНСО. На борту грузовичка с мегафоном в руке к чему-то призывал мужчина с длинными седыми усами, свисавшими чуть ниже подбородка. Я не хотел вслушиваться - мимолетные движения человеческих масс меня не очень интересовали. Политика - это лишь строительный материал новейшей истории, что-то вроде цемента. Стоит только встрять в нее - и все! Затопчут, потом выкопают - и станешь экспонатом в каком-нибудь захолустном историческом музее.
Я прошел между грузовиком и толпой митингующих, внимание которых было полностью отдано оратору. На ходу заметил несколько раздраженных взглядов в свою сторону. Наверное потому, что я проходил мимо, не желая присоединиться к их великому стоянию. Но при всей моей симпатии к каждому страждущему - я ценил любую целеустремленность в людях, лишь бы не вешались сами и не убивали других, - состраданием мое отношение к подобным людям и ограничивалось. Предложить им больше, чем сострадание, было бы уже опасно для меня. Я любил себя и свою свободу, и в отношениях с женщинами страсть предпочитал любви - страсть сильнее, не поддается никаким правилам и исчезает так же внезапно, как и появляется.
Еще долго мне в спину кричал мегафонный оратор, но, дойдя до Оперного, я уже и о нем забыл. Спустился вниз на Крещатик. Прогулялся. Зашел в кафе.
Добавил себе в кровь кофеина.
Глава 10
Посидев минут пятнадцать за столиком кафе, продолжил свою бесцельную прогулку. Ноги сами вывели меня к университетскому скверику. День был явно не "клубный". Только на одной скамейке двое стариков без зрителей играли в шашки.
Остановившись над ними, я вдруг заметил, что позади меня, метрах в пяти тоже остановилась странная пара - черноусый худолицый парень и такая же худолицая черноволосая женщина. Парень курил трубку. На мгновение наши взгляды встретились, и я увидел в недобром прищуре его глаз напряжение и враждебность.
"Может, показалось?" - подумал я, не понимая, чем мог испортить им настроение.
Снова вернулся к играющим в шашки и тупо уставился на доску, забыв об этой странной паре. Когда я оглянулся минут через пять - их уже не было.
Вскоре я отправился домой - прогулка придала мне свежести и подняла настроение.
Я шел по Владимирской, а навстречу мне двигались участники только что закончившегося митинга. Я словно врезался в ледоход, но их было не очень много, так что я, бережно лавируя своим телом, легко избегал ненужных соприкосновений.
Уже подойдя к своему парадному, я снова заметил краешком глаза что-то подозрительное. Обернулся и увидел на противоположной стороне улицы опять ту же чернявую парочку. Они, видимо, смотрели на меня, но когда я обернулся - резко отвернулись.
Озадаченный, я зашел в парадное.
Дома присел в кресло и задумался. Постепенно ко мне пришло успокоение.
Скорее всего, это было случайное совпадение - со мной так бывает: ходишь по городу и три-четыре раза сталкиваешься лицом к лицу с одним и тем же легко запоминающимся человеком. Тут уж и он, наверно, тебя за кого-то принимает, да и сам ты начинаешь гадать: с чего это он за тобой следит? Главное - они не были похожи ни на бандитов, ни на наркодельцов, так что никакого отношения к происшедшему на складе "детского питания" они иметь не могли.
Глава 11
Ночью меня разбудил телефонный звонок. - Слышишь, козел? - ворвался в мою сонную голову неприятный мужской голос с хрипотцой. - Тебя просили выйти, но никто не просил закрывать за собой двери! Ты нам теперь должен десять штук за лишние хлопоты. Ровно через неделю ночью к тебе подойдут за зелеными. Если не соберешь - твои проблемы. Квартиру заберем. - Кто это? - инстинктивно вырвалось у меня.
- Ты что, не понял? - возмутился голос. - Если я счас скажу, кто это, с тебя будет не десять, а двадцать штук, лох поганый!
Короткие гудки уже доносились из трубки, а я все еще держал ее возле уха.
Сон прошел, и на его место просачивалось ощущение тоскливой и грязной реальности.
"И чего я действительно эту дверь закрыл? Может, и бежать бы не пришлось, если б замок не щелкнул…"
Тоска овладевала мной. Ночь была испорчена, и хотелось верить, что только ночь. Хотя эти десять штук, которые с меня кто-то хотел снять за закрытую складскую дверь, не были похожи на шутку.
Я встал, помыкался по комнате, освещенной только сумрачным ночным свечением неба, пробивавшимся через окно и делавшим темноту доступной глазу.
Опять ночь оказалась бесполезным временем суток - теперь уже мне не заснуть.
Я взял книжку-матрешку и пошел на кухню. Сварил кофе и уселся за стол.
Вытащил из Толстого "Кобзарь" и, все еще щурясь, привыкая к кухонной лампочке без абажура, свободно, как висельник, болтавшейся на проводе над потолком, раскрыл эту книгу, принесшую в мою жизнь что-то неожиданно светлое и загадочное, отвлекающее меня от тусклой ежедневной реальности.
Наверно, читать рукопись Гершовича было бы интереснее, но я боялся концентрации его мысли. А здесь, на полях "Кобзаря", каждый написанный мелким почерком комментарий выглядел отдельной картинкой, красиво оформленной, взятой в рамку, так что можно было эту картинку и рассматривать и обдумывать, не чувствуя при этом усталости мысли.
"Мужчина всю жизнь борется со своим якобы природным назначением "быть сильным", он тратит иногда всю жизнь на сознательное вырабатывание этого качества, подсознательно же всегда находясь в поиске защиты, которую может дать и дает ему только женщина. Всякое проявление природного мужского качества он посвящает поиску этой защиты. В политике этот естественный процесс используется как раз для инъектирования патриотизма, ведь всякий монумент, воздвигаемый родине, изображает женщину, и часто в воинственной позе. Женщину - защитницу слабых, то есть мужчин".
Горечь кофе осела на языке, и мне захотелось задержать этот вкус до утра - он и бодрил, и отвлекал от запаха корицы, который, казалось, уже витал по всей квартире, куда бы я ни заходил.
Я снова пролистал несколько страниц.
"Любовь к себе и к своей жизни мужчина легко переносит на любовь к женщине, пытаясь сделать ее составной частью своей жизни".
Эта мысль показалась мне немного банальной. Но, понимая, что все эти записи делались не для печати, я не стал обвинять покойного мыслителя в излишнем любовании собственными размышлениями и потере качества. Ведь это открытие он сделал для себя, и хоть для меня в нем не было ничего нового, но только потому, что интуитивно я это и так понимал.
Я сидел, листал "Кобзарь" и читал комментарии Гершовича. Читал уже невнимательно, не запоминая и не оценивая его мысли. Пережидал ночь. Пока завеса темноты за окном не стала рассасываться приближающимся рассветом.
Глава 12
Утром, вспомнив о ночном телефонном звонке, я забеспокоился всерьез.
Дневной свет словно внес реальность в угрозы звонившего. Десять тысяч долларов - сумма настолько большая, что не только отдать ее, но и заработать было для меня чем-то фантастическим. Но от угрозы забрать вместо денег квартиру бросило в холод. Мало того, что я продал двухкомнатную на окраине, чтобы купить однокомнатную в центре, так теперь кто-то собирается сделать меня бездомным! Я понимал, что действительно поломал все планы неизвестным гостям, рвавшимся на склад "детского питания". Но на то я и был нанят охранником… Хотя им, конечно, на это наплевать. Я даже не знаю - пробрались они туда в конце концов или нет.
Нет, твердо решил я, ни шагу назад. Денег таких у меня нет, а квартиры не отдам! Лежит в загашнике пятьсот долларов - надо срочно ставить бронированную дверь. Вряд ли они будут взрезать ее автогеном. А если и начнут - я успею милицию вызвать… Надежда на милицию вызвала у меня улыбку. Но надо же хоть от кого-то ждать защиты. Милиция могла защитить реальнее, чем новая конституция, но она не могла защищать меня двадцать четыре часа в сутки.
К одиннадцати часам я уже созвонился с фирмой по изготовлению и установке бронированных дверей. Ко мне приехал представитель, снял размеры, предложил выбор замков. Тут же мы подписали отпечатанный на компьютере договор, и оставалось мне жить незащищенным только два дня. Да и двери оказались дешевле, чем я думал - всего триста баксов.
Поставив подпись на договоре, я почувствовал себя увереннее. Заметил и свежесветившее солнце за окном, и воробьиное чириканье услышал. Жизнь продолжалась, и надо было ее продолжать, беря от нее максимум и отдавая минимум, чтобы того, что оставалось, хватило бы на дольше.
Глава 13
Прошло два дня, и квартира моя превратилась в крепость. Когда тяжелые бронированные двери были установлены и я попрощался с двумя мастерами, меня молнией поразило чувство свободы. Защищенность моей квартиры на некоторое время передалась мне. И пошел я, защищенный, прогуляться по улице.
Было около двух. Солнце висело над Софиевским собором так, будто собиралось падать. Наглеете укладки под асфальт невиновного патриарха Владимира было пусто и я неспешно прошел мимо его нежеланной могилы, мимо таинственного штаба охраны госграницы, из дверей которого время от времени появлялся лысый мужичок-боровичок с сотовым телефоном в руке, и именно с улицы перед штабом вел свои, должно быть, секретные телефонные переговоры. Но сейчас и его не было.
Только редкие, не организованные ни в митинг, ни в шествие, прохожие попадались мне на пути.
Я шел и думал об этом неоправданном чувстве свободы, которое даровала мне новая железная дверь. Неожиданно рядом тормознула "девятка". Опустилось затемненное стекло дверцы, и я увидел мужчину лет сорока пяти в синей футболке.
- Слышишь, как к Бессарабке проехать? - спросил он.
Я объяснил и потом проводил машину взглядом.
Номера у этой "девятки" были одесские.
Когда машина исчезла из виду, исчезло и мое чувство свободы и защищенности. И исчезло, надо сказать, не зря. Я стал с осторожностью косить по сторонам и тут же накосил взглядом уже знакомую чернявую парочку, которая попалась мне недавно раза три за день. Усатый мужик смотрел на меня, а его подружка рассматривала журналы под стеклом газетного киоска.
"Опять случайное совпадение? - подумал я. - Или живут они где-то рядом?"
Обойдя вокруг Золотых ворот, я вернулся домой.
Этим же вечером раздался телефонный звонок.
- Как идет сбор зеленых? - спросил меня знакомый голос.
- Никак, - ответил я.
- Смотри, козел, мы тебе счетчик включать не будем - не те времена. Я тебя предупредил: не будет десяти штук - переселим тебя на доску с названием "Найти человека". Понял?
Ответа на свое "понял" говоривший не ожидал и сразу же положил трубку.
Настроение мое стало безрадостным.
Ну что толку с этой двери, если я могу чувствовать себя в безопасности, только закрывшись изнутри?
"Нет, - подумал я, - надо куда-то свалить на время. Квартиру закрыть и свалить. Все равно рано или поздно они про меня забудут".
И хотя нынешнее время не вдохновляло на туризм, я всерьез задумался о том, чтобы на время покинуть любимый город. Надо было уезжать, и уезжать срочно. И как-то само собой определилось направление - на казахский берег Каспийского моря, на полуостров Мангышлак, где когда-то стояло Новопетровское укрепление.
Сбор вещей отвлек меня от неприятных ощущений, нахлынувших после телефонного звонка.
Я сунул в свой китайский рюкзак рукопись Гершовича, три банки с "детской молочной смесью", пару банок найденных в кухонном шкафу консервов. Сверху все это заложил одеждой.
Потом уселся на кухне с чашкой чая. За окном было уже темно, и эта темнота успокаивала меня. Мир спит, думал я. Может, и враги мои неизвестные спят? Самое время выскользнуть из дома и раствориться в этой темноте.
Так я и сделал. И рассвет уже встречал в поезде Киев-Астрахань, в полупустом вагоне с помятым краснолицым проводником, тщетно пытавшимся разжечь уголь в маленькой топке титана.
Глава 14
Около полудня поезд остановился на границе. Сначала по вагону прошли скучные украинские таможенники. Один из них бросил на меня взгляд и спросил с надеждой в голосе: "Что-нибудь вывозим?"
Я отрицательно мотнул головой.
- А ну покажи багаж, - потребовал он. Я поднял свою полку и показал ему тощий рюкзак. По лицу таможенника было видно, что он хотел сплюнуть, но сдержался.
Потом шла русская таможня. Они подошли вдвоем.
- Что ввозим? - спросил один.
- Себя, - пошутил я.
Второй таможенник прищурился, повел носом.
- Ты что, корицу на продажу везешь? - спросил он.
- Нет.
Они не поверили, и пришлось мне им тоже показать свой рюкзак. Тут уж они повели себя с достоинством и лезть внутрь рюкзака не захотели.
Поезд снова запыхтел, застучал по рельсам. За окном проносились те же пейзажи, только теперь российские. Наконец вода в титане закипела, и проводник принес мне стакан чая с "железнодорожным", практически нерастворимым сахаром.
За этим чаем, уткнувшись в бессмысленное движение заоконного пейзажа, я подумал, что оставил позади себя в Киеве двое закрытых металлических дверей и одну вскрытую могилу. Ни больше и ни меньше.
Глава 15
Солоноватый морской запах перебивал даже привычный запах вокзала. Над Астраханью светило солнце-альбинос, белое, словно раскаленное добела. Но жары не ощущалось - может быть из-за ветерка, дувшего с моря.
Я как-то заторможено отошел от вокзала в неведомом направлении, просто озираясь по сторонам и осматриваясь в незнакомом городе. Людей вокруг почти не было, а те, что все-таки попадались на глаза, больше были похожи на бомжей или последователей учителя Иванова: какой-то босой толстяк в спортивных брюках, выпятив нескромный живот, как доказательство нормального прошлого, шел мне навстречу. И прошел мимо.
Я обратил внимание на излишнее количество российских флагов, развешанных на домах. Приятный звук треплющегося ветерком знамени постоянно сопровождал меня, внушая необъяснимую самодовольную гордость, хотя мне самому было очевидно, что я здесь чужак, иностранец, случайный путешественник со странной целью.
"Ах, да! - внезапно подсказала мысль. - Сегодня же суббота! Хотя просто выходного дня вроде бы маловато для патриотического украшения города?!"